Наталья Павлищева - Последняя любовь Екатерины Великой
Екатерина, применяя потихоньку ту самую мушку, чувствовала себя помолодевшей не только на аллеях парка или в кругу веселящейся молодежи, но и в спальне. Стараясь гнать мысли о причине такого буйства страсти, она жила сегодняшним днем, словно торопясь взять от жизни все, что та давала. Но временами сердце почему-то сжимало нехорошее предчувствие. Так бывает: среди совершенно беззаботной жизни человек вдруг понимает, что летит над пропастью, свалиться в которую дело одного мига и случая.
Она видела, что Ланской чувствует себя не слишком хорошо, но списывала это на усталость после ночных объятий и давала себе слово поутихнуть хоть на время. Но приходила ночь, и страсть овладевала государыней с такой силой, что сопротивляться себе и тем более ему Екатерина попросту не могла. И вдруг…
Все страшное происходит в человеческой жизни вдруг. Даже если плохое ждать и его бояться, все равно вдруг. А если не ждешь, если счастлив и полон надежд? Нет, Ланской не был полон надежд, он уже понимал, что предсказанное врачами наступает. Но, как любому человеку, казалось, что страшное еще не сейчас, еще не скоро…
Горло заболело неожиданно, стало трудно глотать, потом немного отпустило, но состояние было таково, что он попросил отпустить полежать. Екатерина с тревогой вгляделась в лицо фаворита:
– Что, Саша?
Тот постарался сделать вид, что ничего особенного:
– Холодного хватил, матушка. Я полежу чуть, и пройдет.
Конечно, его отпустили полежать, даже было сказано отлежаться хорошенько. Ланскому бы бегом бежать к Роджерсону и просить помощи, а он сделал то, чего делать было категорически нельзя. Не желая расстраивать свою Зореньку, попросту принял дозу наркотика и снова выглядел как новенький. Государыня обрадовалась: вот сколь крепок ее Саша, чуть приболел и сразу поправился. Что значит сильный молодой организм, ему никакие врачи не нужны!
Роджерсон, услышав о таком происшествии, в Петербурге задержался, понимая, что довольно скоро его помощь может понадобиться. Опытный врач все понял верно: организм Ланского, загубленный мушкой и наркотиками, стремительно терял свою силу. Он легко возбуждался, проявлял чудеса страсти в постели, но достаточно было малейшей инфекции, чтобы наступила трагическая развязка.
Это произошло 19 июня. Снова почувствовав сильную боль в горле, Александр попросил разрешения уйти и отлежаться, но сам же сказал, правда, не Екатерине, что скоро умрет, видно, было уж слишком плохо. Дышать становилось все тяжелее, не помогали даже порошки, когда-то принесенные Соболевским. Но и он сам, и Екатерина все еще на что-то надеялись, вернее, Ланской не надеялся, но признаться в этом своей богине не мог. А она твердила, что у Саши молодой и сильный организм, который справится с болезнью, и старательно гнала от себя мысль, что это не так.
На столике у изголовья всего одна свеча, остальные погасили, чтобы не раздражать светом больного. Саша впал в забытье и дышал совсем тихо, временами Екатерине казалось, что не дышал вовсе, она испуганно наклонялась к самым губам, прислушивалась. Нет, дышит. Господи, что же это?! Ну почему молодой, сильный, красивый человек должен вот так внезапно умирать?! Да и не внезапно тоже?! Саша, Сашенька, не уходи, ты так нужен мне, ты так дорог! Мальчик, разве тебе было плохо со мной? Почему ты меня покидаешь? Слезы катились по щекам Екатерины ручьем, за дни болезни любимого она выплакала их столько, что можно бы набрать ведро. Если бы слезы помогли, она готова выплакать еще десять раз по столько, но Ланскому с каждым днем становилось все хуже.
Ну почему его организм не справляется? Где-то внутри, очень глубоко уже зародилось страшное подозрение, но Екатерина с ужасом гнала его от себя. Нет, Саша справится, выздоровеет! Может, пустить кровь, ей самой это всегда помогало… Но какая кровь, если Ланской и так едва дышал…
Она смотрела на любимое лицо, потерявшее за время болезни всегдашний румянец, и умоляла Господа даровать Сашеньке еще хоть несколько лет жизни. Даже ценой ее собственных! Возьми от меня, если это так нужно, отдай ему! Пусть живет, прошу, Господи! Отчаяние разрывало душу…
Ланской бредил, он узнавал только саму Екатерину, но старался от нее отвернуться к стене, чтобы не видела страшную картину. Та плакала, просила не отворачиваться, посмотреть, вытирала пот со лба, подносила воду и все гладила и гладила то плечо, то руку, то спутанные от жара и пота волосы…
Камер-медика Вейкарта вызвали из Петербурга только 24-го. Собрались все: и Роджерсон, и Соболевский. Соболевский был в ужасе, прекрасно понимая, что если дознаются, кто пичкал умирающего кантаридами и наркотиками, головы не сносить. Но для обоих лекарей уже все было ясно, кто бы ни давал эти средства – они погубили тот самый «молодой и сильный» организм. Это понимал и сам Ланской.
Екатерина не отходила от него ни на шаг, хотя доктора твердили, что это крайне опасно, ведь у больного дифтерит. Она не ела, почти не спала и не переодевалась. Даже почувствовав боль в горле, ничего не сказала врачам, чтобы не удалили от умиравшего возлюбленного.
Роджерсон, оглядев Ланского, пришел в неописуемый ужас, тело его было сплошь покрыто пластырями со шпанской мушкой! А в небольшом горшочке, спрятанном под кроватью, вообще обнаружил дурманящий порошок. Но больше всего врача ужаснул тот самый прыщ, который когда-то старательно прятал Ланской. Теперь он стал почти черным, а потом покраснел, это означало предсмертную агонию.
Екатерина требовала прописать «Джеймсовы порошки», от которых сама всегда отказывалась. Роджерсон возмутился:
– Какие порошки, он до утра не доживет!
С государыней случилась почти истерика:
– Нет! Он справится! У Сашеньки крепкий организм!
Ее с перепугу поддержал Соболевский:
– Да, у Александра Дмитриевича выступил пот, это признак того, что кризис прошел.
– Это предсмертный пот! – фыркнул Роджерсон. Вообще-то Соболевского хотелось попросту прибить, Роджерсон прекрасно понимал его роль в болезни Ланского.
Ночь прошла в страшных мучениях, Ланской задыхался, его шея стала совсем красной, не помогало уже ничто. На Екатерину, забывшую от отчаяния обо всем, было невозможно смотреть. Роджерсон втихомолку плакал, спрятавшись ото всех. Плакала и Мария Саввишна Перекусихина, и многие из тех, кто был в те дни в Царском… В комнату к больному никого не пускали, боясь заражения, только государыня пребывала там, невзирая ни на какие запреты, но все знали о состоянии любимца государыни, к Саше относились хорошо, если даже не любили, то уж не ненавидели – это точно, потому его внезапная и страшная болезнь стала ударом для обитателей Царского Села.
Рассвело, летом в Петербурге ночи очень короткие, и рассвет мало отличается от заката. Саша пережил ночь, в глазах Екатерины появилась робкая надежда, она прекрасно знала, что тяжелобольные обычно умирают по ночам. С первыми лучами солнца робкая надежда окрепла… Может, справится? Может, Соболевский прав и это был кризис, который Сашенька преодолел? Чуть попила водички, попыталась смочить пересохшие губы Ланского.
И вдруг дворцовые покои прорезал крик:
– Не-е-ет!!!
Ланской захрипел и вытянулся, перестав дышать окончательно…
– Нет! Нет, Саша, очнись! Сашенька! Открой глаза! – Екатерина держала его лицо обеими руками, уговаривала, потом принялась целовать, словно прикосновения ее губ могли разбудить умершего.
– Ваше Величество, нельзя, вы рискуете. Ваше Величество…
И тут врачи и придворные, находившиеся в комнате, увидели совсем другую императрицу, она забыла обо всех своих титулах и регалиях, о троне, об императорском достоинстве. Любящая женщина осознала, что любимый умер. Екатерина прижалась лицом к его рукам, зарылась в складки одеяла и рубашки, вцепилась в умершего, запричитала в голос точно так, как это делают миллионы убитых горем женщин по всему миру, императрица выла, как воют простые деревенские бабы по своим мужьям, сыновьям, любимым:
– Зачем же ты уше-е-ел?! На кого же ты меня оставил?! Да зачем же ты меня осироти-и-ил…
Тело сотрясали рыдания, и ей было все равно, что подумают собравшиеся вокруг люди, как они к этому отнесутся, осудят ли. Она оплакивала такую сильную и такую короткую свою любовь.
Не осудили, ни у кого не повернулся язык ни сказать, ни написать хоть одно насмешливое слово. Настоящее горе и настоящая любовь заставляют замолчать даже самых отъявленных циников и завистников.
Несколько дней Екатерина сама была на грани жизни и смерти, металась в бреду, никого не узнавая и не желая никого видеть. Она лежала, зарывшись лицом в подушку, и ревела. Роджерсон опасался воспаления мозга от постоянных рыданий. Несколько раз предлагал пустить кровь, что было привычным для императрицы, от избытка дурной крови у нее сильно болела голова. Но Екатерина ничего не позволяла делать и всех от себя гнала.
