Роже Мартен дю Гар - Семья Тибо. Том 2
Антуан… Как только она начинала думать о нем, в ней пробуждалось желание. Она любила его таким, каким он был, за его решительность, за его силу — и даже за то, что он был слишком уверен в своей силе… Она любила его за любовный пыл, проявлявшийся у него несколько грубо, почти без нежности… Самое большее через час он должен быть уже здесь…
Анна вытянула ноги, запрокинула голову и закрыла глаза. Вода смыла с нее усталость, как пыль. Блаженная животная истома охватила ее. Над ее головой большой пустынный дом безмолвствовал. Тишину нарушало лишь похрапывание собачки, распластавшейся на прохладном кафельном полу, отдаленное шуршание детских роликов по асфальту соседнего двора да плеск капель, с кристаллическим звуком время от времени падавших из крана.
XIV
Жак, остановившись на углу Университетской улицы, разглядывал свой родной дом. Покрытый лесами, он был неузнаваем. «Ведь верно! — подумал он. — Антуан предполагал произвести основательный ремонт…»
После смерти отца он уже дважды побывал в Париже, но ни разу не заходил на свою прежнюю квартиру и даже не извещал брата о своем приезде. Антуан в течение зимы несколько раз присылал ему сердечные письма. Жак, со своей стороны, ограничивался лаконическими приветственными открытками. Он не сделал исключения, даже когда отвечал на длинное деловое письмо, касавшееся его прав как наследника: в пяти строках он изложил категорический отказ вступить во владение своей частью отцовского наследства, почти не мотивировав свой поступок и попросив брата никогда больше не затрагивать «этих вопросов».
Жак находился во Франции с прошлого вторника. (На следующий день после встречи с Бемом Мейнестрель сказал ему: «Отправляйся-ка в Париж. Возможно, что твое присутствие там будет мне необходимо в ближайшие дни. Пока я больше ничего не могу тебе сообщить. Воспользуйся этой поездкой, чтобы разведать, откуда ветер дует, и посмотреть вблизи, что там делается, как реагируют левые круги во Франции; в особенности группа Жореса — эта компания из «Юманите»… Если в воскресенье или в понедельник ты не получишь от меня никаких вестей, можешь вернуться. Разве только ты сочтешь, что можешь быть полезен там».) В течение нескольких дней своего пребывания в Париже Жак не имел времени — или мужества — навестить Антуана. Но события, как ему казалось, приобретали день ото дня все более угрожающий характер, так что он решил не уезжать, не повидавшись с братом.
Устремив свой взгляд на третий этаж дома, где во всех окнах виднелись новые шторы, он пытался отыскать свое окно — окно своей детской комнаты… Еще не поздно было отступить. Он колебался… Наконец пересек улицу и вошел в подъезд.
Здесь все было по-новому: на лестнице отделанные под мрамор стены, железные перила, широкие зеркальные стекла заменили прежние обои с геральдическими лилиями, деревянные перила, точеные балясины и средневековые витражи с разноцветными стеклышками. Только лифт остался без перемен. Тот же короткий щелчок, потом шуршание цепей и масляное урчание, предшествующее движению кабины, — звуки, от которых у Жака и теперь еще мучительно сжималось сердце, потому что они воскрешали воспоминание об одной из самых тяжелых минут его полного унижений детства — о его возвращении в отчий дом после побега… Только здесь, именно здесь, в тесной кабинке, куда втолкнул его Антуан, беглец тогда почувствовал себя действительно пойманным, схваченным, бессильным… Отец, исправительная колония… А теперь Женева, Интернационал… Может быть, война…
— Здравствуйте, Леон. Сколько у вас тут перемен!.. Брат дома?
Вместо ответа Леон с изумлением рассматривал это приведение. Наконец он промолвил, часто моргая глазами:
— Доктор? Нет… То есть да… Для господина Жака, конечно!.. Но он внизу, в приемной… Не потрудится ли господин Жак спуститься этажом ниже… Дверь открыта, можно войти.
На площадке второго этажа Жак прочел на медной дощечке: «Лаборатория А. Оскар-Тибо».
«Значит, весь дом?.. — подумал Жак. — И он присвоил себе даже имя — «Оскар»!»
Дверь открывалась снаружи при помощи никелированной рукоятки. Жак очутился в передней, куда выходили три одинаковых двери. За одной из них он услышал голоса. Неужели Антуан принимал больных в воскресный день? Озадаченный Жак сделал несколько шагов.
— …биометрические показания… анкеты в школах по округам…
Это говорил не Антуан. Но вслед за тем Жак узнал голос брата:
— Первый пункт: накоплять данные испытаний… классифицировать их… По истечении нескольких месяцев любой невропатолог, любой специалист по детской патологии, даже любой педагог должен иметь возможность найти здесь, у нас, в наших статистических данных…
Да, без сомнения, это говорил Антуан; это была его обычная манера выражаться: резко, безапелляционно, насмешливо растягивая концы фраз… «Со временем у него будет голос, точь-в-точь как у его отца», — подумал Жак.
С минуту он стоял неподвижно; не прислушиваясь к разговору, опустив глаза на новый линолеум, которым был покрыт пол. Он снова почувствовал желание незаметно уйти… Но Леон видел его… Впрочем, раз уж он зашел сюда… Он выпрямился и, как взрослый, готовый, не задумываясь, спугнуть играющих детей, подошел к двери и отрывисто постучал в нее.
Антуан, прерванный на полуслове, встал и с недовольным лицом приоткрыл дверь.
— В чем дело?.. Как! Это ты? — воскликнул он, сразу просияв.
Жак тоже улыбался, внезапно охваченный приливом братской любви, — как бывало всякий раз, когда он видел перед собой Антуана во плоти и крови, его энергичное лицо, квадратный лоб, характерный рот…
— Входи же! — сказал Антуан. Он не спускал глаз с брата. Это был Жак! Жак стоял здесь, перед ним, со своей темно-рыжей непослушной прядью на лбу, со своим живым взглядом, с полуулыбкой на губах, напоминающей его детскую рожицу…
Трое мужчин, в расстегнутых белых халатах, с разгоряченными лицами, без воротничков, сидели за большим столом, где стаканы, лимоны, ведерко со льдом прекрасно уживались с разложенными бумагами и графиками.
— Это мой брат, — объявил Антуан, сияя от радости. И, указывая Жаку на троих мужчин, поднявшихся с места, он представил: — Исаак Штудлер… Рене Жуслен… Манюэль Руа…
— Я, кажется, вам помешал? — пробормотал Жак.
— Конечно, — ответил Антуан, весело поглядывая на своих сотрудников. — Не правда ли? Невозможно отрицать, что он нам помешал, чудовище… Но тем лучше! Вмешательство непреодолимой силы… Садись!..
Жак, не отвечая, рассматривал просторную комнату, всю заставленную стеллажами, на которых были размещены ряды занумерованных совершенно новых папок.
— Ты недоумеваешь — куда это ты попал? — сказал Антуан, забавляясь недоумением брата. — Ты всего-навсего в архиве… Хочешь выпить чего-нибудь холодненького? Виски? Нет?.. Руа приготовит тебе сейчас лимонад, — провозгласил он, обращаясь к младшему из мужчин; у того было умное лицо парижского студента, озаренное вдумчивым взглядом — взглядом прилежного ученика.
Пока Руа выжимал лимон на толченый лед, Антуан обратился к Штудлеру:
— Мы к этому вернемся в будущее воскресенье, дружище…
Штудлер был значительно старше остальных и казался даже старше Антуана. Имя Исаак как нельзя лучше подходило к его профилю, к его бороде арабского шейха, к его лихорадочным глазам восточного мага. Жаку почудилось, будто он встречался с ним уже раньше, в те времена, когда братья жили вместе.
— Жуслен соберет все нужные бумаги… — продолжал Антуан. — Так или иначе, нам не удастся систематически заняться делом раньше первого августа, то есть раньше, чем я получу отпуск в больнице.
Жак слушал. Август… Время отпуска… По-видимому, какое-то недоумение промелькнуло на его лице, потому что Антуан, смотревший на него, счел нужным пояснить:
— Видишь ли, мы все четверо условились в этом году не брать отпуска… Ввиду сложившихся обстоятельств…
— Понимаю, — одобрил Жак серьезным тоном.
— Подумай только, ведь прошло всего каких-нибудь три недели с тех пор, как закончен ремонт в доме: еще ни одно из наших новых учреждений не начало работать. Впрочем, при занятости в больнице и при моей клиентуре мне все равно не удалось бы ничего устроить раньше. Но теперь, имея впереди два свободных месяца до начала занятий…
Жак с удивлением смотрел на него. Человек, который мог так говорить, по-видимому, не улавливал в мировых событиях ничего, что могло бы нарушить спокойное течение его работы, его уверенность в завтрашнем дне.
— Это тебя удивляет? — продолжал Антуан. — Дело в том, что ты не имеешь никакого понятия о наших планах… Замыслы у нас… великолепные! Не правда ли, Штудлер? Я тебе все это расскажу… Ты ведь пообедаешь со мной, конечно?.. Пей спокойно лимонад. А после этого я покажу тебе весь дом. Ты увидишь все наши нововведения… А потом мы поднимемся наверх и поболтаем…
