Элиф Шафак - Ученик архитектора
– Ты… видишь… свет?
– Да, – кивнул Джахан. – Он прекрасен.
Внезапно лицо умирающего просветлело от радости. В следующее мгновение тело его обмякло на руках у Джахана, нижняя губа отвисла, а широко открытые глаза, устремленные в небо, начали стекленеть.
* * *Позднее, уже после того, как битва завершилась триумфом оттоманской армии, Джахан не смог заставить себя присоединиться к всеобщему ликованию. Он оставил лагерь, где шумело веселье, и побрел в сторону поля сражения, где ныне царила тишина. Это было рискованно, ведь у мальчика не имелось никакого оружия, кроме кинжала, которым он не умел пользоваться. Тем не менее Джахан долго бродил по долине, погруженной в туман, среди мертвых тел, которые всего несколько часов назад были чьими-то сыновьями, мужьями и братьями. Ему казалось, что этим полем, усеянным мертвецами, заканчивается мир и если он пойдет дальше, то окажется у края земли и сорвется с него в пропасть. Джахан знал: если он умрет, Чота, о котором некому будет заботиться, тоже погибнет от голода и жажды. Но сейчас его не волновала участь слона.
Несколько раз Джахану случалось наступить на что-то мягкое, и, приглядевшись, он с содроганием понимал, что это отрубленная рука или нога. Зловоние, стоявшее на поле, было поистине ужасающим. Иногда мимо пробегала лошадь, оставшаяся без всадника, и топот ее копыт заставлял мальчика вздрогнуть. Порой до него долетали стоны умирающих, но где именно те лежат, он понять не мог.
Внезапно Джахана пронзила боль, острая, нестерпимая. Никогда прежде он не испытывал ничего подобного. Он знал, что цел и невредим, но от этого боль не становилась слабее. Болело все: голова, ноги, руки. Бедняга не мог определить, где находится источник боли, ибо она металась по его телу, то ломая кости, то вгрызаясь во внутренности. Корчась от страданий, мальчик согнулся пополам, и его вырвало.
Подчиняясь внутреннему голосу, велевшему ему уходить отсюда, Джахан побрел прочь с поля боя. Он с трудом переставлял отяжелевшие ноги, лоб его взмок от пота, а перед глазами стояла красная пелена. Наконец он увидел на земле поваленное дерево и уселся на него. Неподалеку отряд оттоманских могильщиков рыл огромную яму, дабы сложить в нее тела своих погибших товарищей. Какая участь ожидает убитых франков, мальчик понятия не имел. Он был настолько поглощен своими мыслями, что не услышал шаги у себя за спиной.
– Что ты здесь делаешь, маленький индус? – раздался голос у него над ухом.
Джахан испуганно повернулся:
– Мастер Синан!
– Тебе нечего здесь делать, сынок.
– Я не хочу возвращаться в лагерь, – виновато пояснил мальчик.
То, что зодчему тоже нечего здесь делать, не пришло ему в голову.
Синан устремил пристальный взгляд на бледные щеки и опухшие глаза ребенка. Потом медленно опустился на бревно рядом с ним. Солнце садилось, окрашивая горизонт всеми оттенками багрянца. В небе пролетела стая аистов, направляющихся в жаркие страны. Не в силах более сдерживаться, Джахан залился слезами.
Синан достал из ножен кинжал, отрубил от дерева сучок и принялся что-то вырезать. Работая, он рассказывал про деревню, в которой родился, – называлась она Агырнас, стояла в окружении бескрайних полей, и зимой ледяные ветры продували ее насквозь, распевая печальные песни. Армянская церковь соседствовала там с греческой, и обе не имели колоколов. Синан поведал, какой вкусный суп из кислого молока готовила его мать: летом его ели холодным, а зимой – горячим. Он рассказал мальчику, как отец учил его мастерству, объясняя, что всякий кусок дерева живет и дышит и это дыхание надо почувствовать. Джахан узнал, что в возрасте двадцати одного года Синан принял ислам, стал янычаром и вступил в корпус Бекташи, названный так в честь Хаджи Бекташи, суфия из Хорасана, который считается святым покровителем воинов. С тех пор его жизнь превратилась в бесконечную череду войн: он сражался на Родосе и в Белграде, в Персии и на Корфу, в Багдаде и Мохаче, где битва была особенно жестокой и кровопролитной. Не раз он видел, как отъявленные храбрецы уносят ноги с поля боя, а в робких сердцах закипает львиная кровь.
– Мой слон… – пробормотал Джахан, когда рыдания его наконец улеглись. – Мы с Олевом научили Чоту убивать. И сегодня он убивал людей. И лишил жизни многих.
Синан отложил работу в сторону:
– Не стоит переживать из-за слона. Ты ни в чем не виноват.
Мальчик продолжал, чувствуя, как тело его сотрясает внезапная дрожь:
– Когда мы строили мост, эфенди, я ощущал себя полезным. Я бы хотел всегда заниматься чем-то подобным.
– Понимаю. Недаром сказано: «Когда ты делаешь то, что тебе по душе, в тебе, словно река, течет радость».
– А кто это сказал, эфенди?
– Один хороший поэт и мудрый человек. – Синан положил руку на пылающий лоб мальчика. – Значит, ты бы хотел стать строителем?
– Да, больше всего на свете! – пылко воскликнул Джахан.
Когда темнота сгустилась, они двинулись в лагерь. На полпути им встретилась оседланная лошадь без всадника. Синан остановил ее, усадил мальчика в седло и повел лошадь под уздцы. Он довез Джахана до шатра и велел конюхам, чтобы те позаботились о слоне, а погонщику дали возможность отдохнуть.
Едва добравшись до своего тюфяка, Джахан провалился в тяжелую дремоту. Всю ночь он горел в лихорадке, и всю ночь Синан сидел рядом, прикладывал к его лбу смоченные уксусом тряпицы и продолжал что-то вырезать из дерева. На рассвете, когда жар у Джахана спал, Синан разжал кулак мальчика, вложил ему в ладонь свою поделку и ушел. Утром Джахан проснулся насквозь мокрым от пота, но здоровым и с удивлением увидел, что держит в руке крошечного деревянного слоника. Только вместо смертоносных бивней у этого слона были цветы.
* * *
Город с нетерпением ждал возвращения победоносной армии. Еще на рассвете люди оставили свои дома и высыпали на улицы и площади, заполнив их подобно густому тягучему шурупу – так называют здесь сироп. На всем пути от Адрианопольских ворот до дворца люди стояли сплошной стеной, самые проворные залезали на деревья и устраивались на крышах домов. Жители Стамбула были одержимы одним желанием – приветствовать победителей. Весь город с его извилистыми улицами, величественными мечетями и пестрыми базарами оделся в праздничные наряды и расцвел улыбками.
– Солдаты идут! – заорал мальчишка, висевший на дереве у фонтана.
Его слова долетели до толпы и, многократно повторенные сотнями глоток, подобно волне устремились к центру. Через некоторое время эхо, завершив круг, донесло их до мальчишки, и тогда он закричал снова:
– Султан бросает людям монеты!
Ремесленники, чьи сердца переполняли радость и гордость, купцы, прятавшие под одеждой кошели с выручкой, торговцы жареной печенью, за которыми следовали по пятам стаи уличных кошек, суфисты, помнящие наизусть девяносто девять имен Бога, писцы, чью одежду усеивали чернильные пятна, нищие с чашками для подаяния, карманники, пальцы которых проворством не уступали белкам, изумленные путешественники, прибывшие из земли франков, венецианские шпионы с медоточивыми устами и фальшивыми улыбками – все эти люди пытались протиснуться поближе, дабы собственными глазами увидеть воинов-победителей.
Вскоре отборные отряды султанской кавалерии, в парадной форме, на украшенных гирляндами лошадях, были уже у ворот. Кавалькада двинулась по обсаженной акациями улице, лошади шли неспешным церемониальным шагом. За ними на чистокровном арабском жеребце ехал сам Сулейман Великолепный. Правитель был облачен в шелковый халат лазурного цвета, а тюрбан на нем был такой высокий, что пролетавшие мимо птицы испуганно шарахались в сторону.
Толпа дружно испустила восхищенный вздох, за которым последовали приветственные возгласы и молитвы. Лепестки роз, которые люди бросали с балконов и из окон, носились в воздухе.
Ряды закованных в доспехи солдат казались бесконечными; за всадниками двигались пешие воины, а затем – опять всадники. Но вот появился слон. Первоначально Джахан получил приказ сидеть у слона на шее, а хаудах предоставить командиру янычаров. Но стоило Чоте сделать несколько шагов, янычар-ага, белый как мел, потребовал, чтобы его спустили на землю. Хотя этому отважному человеку было не привыкать ко всякого рода тяготам и опасностям, однако качка, которой он подвергся на спине у слона, оказалась для него непереносимым испытанием. В результате честь ехать в шатре выпала Джахану. Глядя вниз, на ликующую толпу, он ощущал себя монархом, который возвращается на родину после долгого изгнания, и это было очень приятно. Впервые мальчик забыл о кровопролитном сражении, о грудах мертвых тел, о трупном запахе, которым, казалось, насквозь пропиталась его кожа.
Вскоре стало ясно, что белый слон находится в центре внимания толпы. Никто больше, кроме, разумеется, султана, не вызвал такого шквала восторженных криков. Люди смотрели на Чоту во все глаза, радостно махали ему, смеялись, хлопали в ладоши. Торговец тканями бросил слону гирлянду из лент, молодая цыганка послала ему воздушный поцелуй, уличный мальчишка едва не свалился с ветки дерева, пытаясь потрогать бивни диковинного зверя. Чота, которому столь горячий прием явно нравился, важно шествовал, помахивая хвостом из стороны в сторону. Джахан меж тем грезил наяву. Никогда прежде он не чувствовал себя столь важной персоной. Теперь он сам себе виделся чуть ли не центром мироздания, человеком, от которого зависит судьба города, если не всего мира. С пылающими щеками и горящими глазами он махал зевакам рукой, принимая все почести как заслуженные.
