Штандарт - Лернет-Холения Александр

— Хакенберг.

При этом между обесцвеченной перчаткой из оленьей шкуры и меховым рукавом обнажилось запястье: это был самый тонкий сустав, который я когда-либо видел у мужчин. В довольно старомодной манере он спросил, может ли он иметь удовольствие стать частью нашей компании. Боттенлаубен ответил, что для нас нет ничего лучше. Глаза графа весело сверкнули, как будто он ожидал развлечения от присутствия этого старика. Но если бы мы знали, каких развлечений мы можем от него ожидать, мы бы послали его подальше как можно скорее.

Тем временем его буланый конь вытянул голову вперед, втянул ноздрями воздух и двинулся вперед с той же небрежностью, что и собаки, которые теперь бежали перед нами.

Поначалу наших лошадей беспокоило присутствие этих собак, но вскоре они как будто привыкли к их обществу.

Хакенберг говорил о самых разных вещах, остальные ему отвечали, а я тем временем заметил, что вдали уже показались крепость и холмы за Белградом. Я, должно быть, долго дремал в седле, потому что у меня вдруг возникло ощущение, что уже совсем поздно, уже давно за полдень. В самом деле, оказалось, что уже половина второго. Мы спешились, переседлали лошадей. Задымили походные кухни, солдаты и офицеры принялись за обед. Офицерам подали куриные консервы на жестяных тарелках. Появилось венгерское столовое вино. Вокруг походного стола для штаба дивизии поставили несколько стульев; генерал попросил полковника фон Владимира сесть с лейтенантом Кляйном и принять участие в трапезе.

Хайстер, воткнув штандарт древком в песок, подошел к нам с жестяной тарелкой в руке. Хакенберга пригласили быть нашим гостем. Ели стоя. Хакенберг рассуждал о том и о сем, а Кох протянул объеденные куриные кости его собакам. Собаки сперва недоверчиво прижали уши, но затем принялись за кости. Боттенлаубен сказал, что собак нельзя кормить длинными костями, они могут ими подавиться, на что Хакенберг ответил, что его собаки не подавятся ни при каких обстоятельствах. Теперь и Хайстер бросил им кости. Но когда он захотел подойти к ним ближе, они оскалили зубы и зарычали. Собаки производили впечатление совершенно диких и злобных тварей. Хайстер отступил, а Хакенберг крикнул: «Тихо!», после чего собаки вернулись на свое место. Хакенберг быстро взглянул на Хайстера и, пока мы закуривали, сказал:

— Прапорщик, кажется, вы не понравились собакам.

Хайстер возмущенно ответил, что весьма сожалеет об этом.

— Как зовут собак? — спросил Боттенлаубен.

— У них нет имен, — сказал Хакенберг. — Я всегда называю их собаками. Мне нет нужды их различать, они и так всегда вместе.

Тем временем собаки сели и внимательно смотрели на Хакенберга. Оба были самцами, взрослыми животными с густой и длинной шерстью. Когда мы вновь засобирались в путь, Хайстер прошел вперед, сел на лошадь и выдернул штандарт из земли. Хакенберг остался стоять с нами.

— Тот прапорщик, — спросил он, имея в виду Хайстера, — самый старший в полку?

— Да, — сказал Аншютц.

— А этот прапорщик, — указывая на меня, — моложе?

— Да, — сказал Боттенлаубен. — Ему тут особо нечем заняться, так как есть другой прапорщик старше, — казалось, он не воспринимал старика всерьез.

— Есть ли еще в полку прапорщики? — спросил Хакенберг.

— Нет, — сказал Аншютц.

— Соответственно, — заметил Боттенлаубен, — этот прапорщик здесь второй по возрасту.

— То есть, — сказал Хакенберг, взглянув на Боттенлаубена, — это также значит, что этот прапорщик, — он указал на меня, — должен будет взять штандарт, если первый, — указывая на Хайстера, — скажем, куда-то денется.

— Совершенно верно, — ответил Боттенлаубен.

Должен признать, что у меня возникло очень странное чувство, когда Хакенберг вдруг заговорил о неких обстоятельствах, при которых я мог бы нести штандарт. Внезапно я понял, что и сам об этом думал, но не хотел себе признаваться. И когда Хакенберг сказал о такой возможности, я уже знал, что думал об этом раньше. Хакенберг повернулся ко мне.

— Ты хочешь нести штандарт? — спросил он.

В тот момент я не знал, что на это ответить. Наконец я сказал:

— Да, почему нет. Но как я могу его нести? Хайстер старше меня. Это его право.

— Ну, — сказал Хакенберг, — может, он отдаст его тебе.

— Мне?

— Да.

— Но почему он должен отдавать его мне?

— Потому что это вполне вероятно. Давай спросим у него?

— Спросим?

— Да.

— Отдаст ли он мне штандарт?

— Да.

— Он не сможет.

— Почему?

— Потому что у него нет такого приказа.

— Но ты бы его взял?

— Да.

— Давай его позовем.

— Что же, — засмеялся Боттенлаубен. — Давайте!

— Что? — спросил Хакенберг.

— Спросим у прапорщика, захочет ли он передать знамя за спиной у полковника или нет.

— Граф, — сказал Хакенберг, — штандарты переходят в другие руки, даже если никто не хочет их передавать. А тут два прапорщика.

Мы посмотрели друг на друга, потом Боттенлаубен со смехом сказал:

— Зовите его!

Аншютц, тоже улыбаясь, крикнул:

— Хайстер! Пожалуйте к нам!

Хайстер повернулся в седле, остановил свою лошадь и, когда мы его догнали, спросил:

— Что случилось?

— Дело в том, — сказал Боттенлаубен, ухмыляясь, — что господин фон Хакенберг хочет спросить вас, не хотите ли вы передать знамя Менису.

— Хочу ли я передать знамя Менису?

— Да.

— По чьему приказу?

— Без приказа. По собственному желанию.

Хайстер посмотрел на Хакенберга и нахмурил брови. У него были черные блестящие брови, которые казались приклеенными к его довольно бесцветному лицу.

— Господин ротмистр, — сказал он резко и даже встревоженно, — почему у вас возникла такая идея?

— Ну-ну, — успокаивающе сказал Хакенберг, — вам не о чем беспокоиться.

— Кому пришла в голову эта идея?

— Какая идея?

— Спросить, хочу ли я отказаться от штандарта.

— Мне пришла в голову. Менис только сказал, что примет его, если вы отдадите.

— Что ж, — сказал надменно Хайстер, — ему придется долго ждать.

Ситуация все больше меня раздражала и казалась неуместной. И я уже собирался сказать Хайстеру, чтобы он не забивал себе этим голову. Однако Хакенберг опередил меня и произнес:

— О, не говори так. Штандарт тебе не принадлежит. В любой момент ты можешь его лишиться, а Менис его подхватит. Можешь заболеть или сломать ногу. Тогда он тоже его заберет. Тебя могут убить. Тогда он тоже ему достанется.

Хайстер выглядел слегка ошарашенным.

— Сейчас мы едем на фронт, — продолжал Хакенберг. — И тебя могут убить. Согласись с этим.

— Пожалуйста, — сказал Хайстер, — если вы так считаете. Но точно знать нельзя, погибну я или нет. Говорить об этом бесполезно.

— Что ж, — ответил Хакенберг, — вовсе не бесполезно.

— То есть?

— Вам же интересно было бы узнать, погибнете вы или нет.

— Конечно. Но поскольку этого никто не может предсказать, гадать по этому поводу бессмысленно.

— К смерти всегда нужно быть готовым, — сказал Хакенберг. — Кстати, предсказатели тоже найдутся. Цыган смог бы это сделать. Или цыганка. Верно?

Он смотрел на Хайстера, и мне все больше казалось, что поведение старика того действительно раздражает. Хайстер ответил не сразу, лицо его покраснело. На мой взгляд, было бестактно со стороны Хакенберга намекать на чью-то смерть, когда все мы отправляемся на фронт.

— Я не верю, — сказал Хайстер, — в способности цыган предсказывать будущее. Да и цыган тут никаких нет.

— Вот как? — спросил Хакенберг, забавно оглядываясь, словно бы в поисках цыган. — Тогда другие тоже могли бы погадать. Если хочешь, я мог бы попробовать.

— Вы, господин ротмистр?

— Да. Я не придаю значения таким вещам, да и предсказываю всегда неточно. Но те, кто меня знает, говорят, что иногда у меня получается. Дай руку. Правую.

Мы переглянулись. Попытка старика предсказать чью-то смерть произвела на всех нас тяжелое впечатление, только Боттенлаубен засмеялся и затряс своим большим кивером. Он потешался над предложением Хакенберга, но у меня возникло такое чувство, что вся эта ситуация сложилась неслучайно. Хайстер явно откуда-то знал Хакенберга. Я бы даже сказал, что они давно знакомы. Хайстер смотрел на ротмистра, как будто тот действительно знал будущее. Возможно, он был легковерен или суеверен. Хайстер снял правую перчатку и протянул ладонь Хакенбергу. Хакенберг взял его руку и стал рассматривать ладонь.