Аркадий Эвентов - Счастье жить вечно
Лес проснулся после долгого зимнего сна, он стал таким привлекательным, веселым и ласковым. Вместо пронизывающего холода под его сенью появилась золотая теплая тень. Дышалось глубоко, радостно, — легкие все время вбирали в себя чудесный настой ароматов цветов, травы, ягод и хвои. До чего приятно было погрузить босые ноги в зеленый мох, в шелковистую траву, охладить лицо прозрачной струей ручья!
Валентин и его боевые друзья всю свою жизнь провели в большом городе, где поистине благом для человека является каждое деревцо. Они общались с природой и ее дарами лишь в короткие, быстротечные месяцы летнего загородного отдыха. Теперь они впервые так близко и так непосредственно наблюдали ее буйное цветение, ее благодатную чарующую красоту. Даже среди постоянных опасностей, невзгод и лишений их нынешней жизни природа была прекрасна, ею нельзя было не любоваться, не восторгаться, со всем пылом юности.
Но, тем не менее, все сильнее давала о себе знать тоска по Ленинграду, по Большой Земле, по жизни, которую они оставили, погрузившись в самолет на аэродроме в Хвойной. Какое же счастье вновь очутиться на ленинградских улицах, среди людей, среди своих! Проснуться однажды и узнать, что нет больше этого леса с его настороженной, обманчивой тишиной, нет вокруг деревень, где ждет тебя засада гитлеровцев, где лютуют полицаи. Нет впереди и линии фронта, которую нужно еще достичь и пересечь, чтобы быть дома.
Наконец, наступило время сниматься и, согласно полученной инструкции, двигаться к фронту. Разведчики сделали свое дело, теперь им предстояло возвратиться в Ленинград. В определенном месте на переднем крае их будут ждать, их встретят.
Такое движение по земле, захваченной врагом, уже само по себе представляло для них сложную боевую операцию. Она была сопряжена с большим риском, требовала огромного напряжения всех сил разведчиков, а главное — исключительной осторожности.
Глава 5
Последнее свидание
В конце 1943 года Михаил Дмитриевич Мальцев, к тому времени по состоянию здоровья демобилизованный из армии и направленный на прежнее место работы в институт языка и мышления Академии наук СССР, получил извещение о судьбе сына: Валентин числился пропавшим без вести.
Пропал без вести… Михаил Дмитриевич опять и опять возвращался к этим словам, стараясь докопаться до их зловещего смысла, постичь который было ему невозможно. Они неотступно маячили перед глазами, когда профессор Мальцев оставался наедине с собой — дома, на улице, на работе. Буквы были черными, страшными. То сплетались в решетки фашистского каземата, то вставали непреодолимым барьером на пути одинокого, истекающего кровью, обессиленного партизана…
Валентин выбыл из строя бойцов, и место его уже занял, кто-то другой. Сын не был убит и не был ранен. Иначе пришло бы совсем другое извещение, без неопределенного и мрачного — «пропал». Но в нем, в этом слове, была не только беда. Оно таило в себе и надежду: человек еще не погиб, он просто не вернулся «оттуда» и волею обстоятельств лишен возможности подать о себе весть. Кто знает, не появится ли он так же внезапно, как и пропал? Но обстоятельства… Они бывают разными. Бывают такими, что перед ними смерть — избавление. И картины, одна другой горестнее, преследовали, терзали отца.
Михаил Дмитриевич скрыл от жены и дочери, все еще находившихся на Волге, в Тетюшах, то, что стало ему известно. Письма его туда были, как и раньше, полны веры в счастливое возвращение сына.
«…От него я сведений не имею, но в волнение не прихожу. Заволнуюсь только тогда, когда он не подаст слухов целый год. Так мы с ним договорились перед его отъездом. Прошу весьма убедительно и покорно запросов сюда о нем не присылать: это бессмысленно и тягостно. Бессмысленно потому, что о нем теперь я знаю столько же, сколько и вы, а тягостно — потому что тягостно. Я буду очень несчастным, если вы вздумаете делать всякие предположения похоронного или подобного рода. Судя по тому, как Валюшня вытренировался, я считаю, что у него шансов благоприятных значительно больше, чем неблагоприятных, и потому не паникую. Очень советую и вам усвоить такую линию. Будем ждать. Время придет, свое возьмет».
«…Валюшня участвует не в шуточных делах. Они для него и тяжелы и опасны. Сознаюсь, в его таком отсутствии приятного для меня мало. Но признаюсь так же, что я это отсутствие одобряю всей душой. Оно — результат работы лучшей части Вальки, сознательной и потому весьма ценной. Вот так переплетаются у меня в сознании и понятное беспокойство о нем, и гордость, что он поступил именно так. Скоро о себе писать он не сулится, по-видимому, по обстоятельствам, не от него зависящим».
Профессор Мальцев делал все, чтобы отыскать сына. Он писал в воинские части, где Валентин служил или мог служить, слал запросы, наводил справки в разных организациях. Михаил Дмитриевич встречался с людьми, которых связывала с Валентином фронтовая верная дружба, познакомился и с теми, кто воевал на земле, захваченной врагом, и мог многое рассказать о превратностях партизанской судьбы. Эти рассказы укрепили в нем надежду, прибавили сил. Но большего они дать не могли. Пропавших без вести искала и терпеливо ждала тогда не одна семья. И требовались долгие годы надежды и веры.
Михаилу Дмитриевичу удалось, наконец, узнать имена разведчиков, с которыми сын в марте 1943 года улетел на боевое задание. Они-то наверняка смогли бы пролить луч света в ту темноту, что окружала его… Но война разметала Ляпушева и Васильева — встретиться с ними или списаться до поры до времени было делом неосуществимым.
След Валентина не отыскался…
А в Тетюши шли письма, все такие же бодрые, тщательно скрывавшие тревоги и опасения их автора:
«…Получил в школе аттестат Валюшни. Он кругом отличник. Наш Валька награжден медалью «За оборону Ленинграда». Сообщить ему обо всем этом, к сожалению, не могу: не знаю адреса; он пока что мне его не прислал. Но я надежды не теряю, рано или поздно встретимся, все ему расскажем и отдадим. Да, кстати, и некоторое торжество устроим в честь этих всех событий. От могарыча нашему Вальцу не отвертеться».
«…В Ленинград по мере освобождения родной земли приезжают партизанские отряды. Валюшня пока не объявился. «Все гусары едуть, маво друга нету». Ну, что ж, будем ждать. Я не теряю надежды, во всяком случае уверен в том, что вести будут. Какие? Хотелось бы, конечно, положительных».
«…Недели через две будет сообщено, где искать его дальнейшие следы. Как только мне станет что-нибудь известно, немедленно сообщу. Не замедлите и вы сделать это со своей стороны при наличии соответствующих условий. Завеса начинает двигаться. Будем ожидать, что за ней. Поживем — увидим. А пока что жду и надеюсь…»
В зарницах победных салютов наступил тысяча девятьсот сорок пятый — год полного торжества правого дела нашей Родины. Пришла и теплая весенняя ночь, которую не забыть ни нам, ни грядущим поколениям — ночь на 9 мая.
Разве можно не помнить, как разом осветились окна во всех домах, еще минуту назад погруженных в темноту, и распахнулись, подобно сердцам людей, устремившихся навстречу друг другу с одним самым дорогим, самым желанным словом — «Победа!» — и ночь вдруг превратилась в сверкающий день? Забыть ли запруженные народом улицы и площади в ту чудесную пору ранней весны? Только что проснувшиеся люди шли и шли в этом бурлящем потоке, словно отодвинувшем дома. Каждый каждому был родным, каждый каждого хотел обнять, расцеловать, поздравить от всей души. А если встречался по пути военный человек, его тотчас же поднимали десятки дружных сильных рук, и он плыл на гребне людской праздничной волны. Потом его бережно опускали на землю, целовали, жали ему руки, дарили неведомо откуда появившиеся весенние цветы, и снова подбрасывали вверх, и снова несли.
Никто не спал в эту ночь, да и как было уснуть! Над городами и селами взлетали огни фейерверков, грохотал гром орудий. Навстречу ему поднимали головы без малейшего страха, зная, что он не принесет беды. Наоборот, эти грозовые раскаты вызывали слезы радости на безмерно счастливых лицах. Из конца в конец советской страны гремел салют полной победы. Затаив дыхание, слушала его вся земля, спасенная нашим народом от величайшего бедствия. А в эфире, где встречались радиоволны, было тесно от разноязыких слов благодарности русскому солдату.
Михаил Дмитриевич шел и шел в плотных, со всех сторон сжимавших его рядах. Сколько улиц он уже вот так прошагал этой ночью, а усталости и не бывало! Казалось, он обрел крылья. И люди — бескрайнее море людей — тоже крылаты, летят, летят… И песня, как птица, летит вместе с ними, торжественная, величавая. Михаил Дмитриевич подхватывал ее. Потом он с кем-то говорил, кому-то отвечал на вопрос. Кому? О чем? Он тут же забывал. Все было, как во сне. Все было настолько прекрасным, что в него верилось с трудом.
