Коре Холт - Морской герой
Вот только одного она не может вспомнить. Кажется, кто-то поджег дом, в котором она работала? Какой-то близкий ей человек — то ли знакомый старик, то ли женщина, что шла вместе с ним. Как же это было? Она проводит рукой по бедру, где затаилась боль, и вскрикивает. Голова вдруг проясняется, она мгновенно все вспоминает — и негромко бранится, после чего молитвенно складывает руки, чтобы просить прощения за то, что свершила. Но вот беда, она не знает, кому молиться.
Лицо ее некрасиво. Оно опухло от слез, расписано потеками грязи и пота. Улауг пыталась стереть грязь рукой, но только загнала ее за уши, где она еще крепче въелась в кожу. Перебирая в памяти случившееся, она приходит к заключению, что все это было глупо — все, зачем согласилась, надо было отказаться. От чего именно? Она несла ведерко с головешками? Потом нашла сухое сено, подожгла и — дальше все как раз и случилось.
В ее узких ноздрях — запах огня и дыма. Внезапно они расширяются, как у пса, когда он нюхает кучку на обочине. Глаза стекленеют, она беспорядочно машет руками и кричит, чтобы несли воду. Кто-то поджег? Вечно гореть ей в огне, который она зажгла, как о том толкуют священники, и рядом с нею, словно объятый пламенем стог, будет стоять Гауте и кричать ей в ухо, что это горит ее плоть. Она поднимается с меховой подстилки. Одно бедро не слушается. Нога волочится за нею — ей-ей, будто шлюпка за фрегатом. В одном углу блевота: Улауг вырвало утром, когда она ползала по подвалу и просила пить и стороживший ее матрос испуганно вскочил и побежал искать воду. Ей снова мерещится запах огня и дыма. Поэтому она не чует смрада блевоты.
Ее рвет опять, она с ожесточением вытирает губы, ее выворачивает наизнанку, от кашля больное бедро словно режут ножами. Огонь подступает. Откуда здесь огонь? Отпрянув назад и дико крича от боли, Улауг снова говорит себе, что не следовало делать то, что она сделала. Не вернее ли было бы оставить шведов наедине с их позором?.. Вместо того, чтобы идти против них.
Она ищет Гауте, но не находит его. Он убивал людей и прятал шиллинги; когда он умрет, эти деньги достанутся его молодой жене Кари Расмюсдаттер. Улауг ковыряет пальцами земляной пол подвала в поисках денег. Но их тут нет.
Какая странная у нее рука…
Кажется, ты колола дрова этой рукой?
Кажется, стирала белье… А еще взяла его могучую руку своими двумя и приложила к груди, когда испуг миновал и ты поняла, что случилось. В глубине смятенной души ты знала, что он никогда не станет твоим женихом, утром его унесет корабль. И потому ты гордо и горько шутила: «Запишите в церковных книгах, что я сожительствовала с Грозой Каттегата».
Она лежит с переломанным бедром, понимая, что оно уже никогда не срастется как следует, и видит, что никакого пожара в подвале нет. И все же тебе не следовало поджигать… Кто-то обещал принести тебе воды? Почему он не возвращается?
В памяти возникает песня, которую он напевал ей хриплым голосом в то утро, когда все было позади и он медленно одевался. Она тихо поет:
Кругом в грехах, как в грязном платье,
Душа, услышав горний глас,
Приоткрывается тотчас
Навстречу божьей благодати.
Невеста точно так внимает
Призывам страстным жениха,
Идет к нему…
На этом месте она замолкает — в подвал спускается король, он инспектирует все, заключенных тоже.
Того, который обещал принести ей воды, уже отослали обратно на судно, но она этого не знает.
Король высокий, суровый, сумрачный. Они глядят друг на друга. Она видела его раньше.
В подвале пахнет блевотой. Королевская ноздря чуть заметно дрожит. Он поворачивает кругом и уходит.
Вечером шестого июля 1716 года шведский король Карл вновь садится на коня и возвращается в усадьбу Торпум.
На рассвете следующего дня начнется выгрузка пушек и прочего снаряжения, и король распорядился, чтобы немедля приступили к переброске артиллерии по суще к Свинесюнду, для чего войску использовать все наличие тощих лошаденок и голодных солдат. Несмотря на сухое лето, дороги сильно изрезаны колесами, так что людей и тягло ждет нелегкая работа. А затем король снова пойдет на штурм крепости Фредрикстен.
Офицеры на судах, стоящих в Дюнекилене, сделали последнюю попытку удержать короля еще на день. Правда, шепотом передают, что на самом деле речь идет о хорошо замаскированном маневре, призванном заставить короля убраться восвояси, буде у него есть намерение задержаться. В усадьбе Дюне у самого залива, где в подвалах томится несколько пленных, накрыт праздничный стол, выставлено все, чем флотилия располагает из напитков и дорогих блюд. Офицеры по опыту знают, что вид ломящегося от яств стола почти всегда отталкивает короля. Женская прислуга, которую согнали в усадьбу, перед тем как найти ей другое применение, выстроена вокруг стола. По личному приказу адмирала Стрёмшерны на всех служанках большие белые передники, так как известно, что короля мутит при виде женщин, одетых в белое. В ту минуту, когда он войдет — разве не следует королю знать, как кормятся его офицеры? — женщины затянут песню, выполняя веление адмирала.
Красивой выбранную песню, пожалуй, не назовешь.
Прислуга — крестьянские жены и дочери — скована страхом. Псалом петь им запретили, дескать, псалмы смягчают короля, а его надобно возбудить. Пришлось остановиться на этой песне, свадебной; правда, она норвежская, но авось король не заметит. Еще не так давно эта часть Швеции принадлежала Норвегии, а крестьяне не больно-то считаются с навязанными им границами.
Король ставит ногу на приступку.
Адъютант распахивает двери.
Тотчас начинает звучать песня.
Кругом в грехах, как в грязном платье,
Душа, услышав горний глас,
Приоткрывается тотчас
Навстречу божьей благодати.
Невеста точно так внимает
Призывам страстным жениха,
Идет к нему скромна, тиха…
И юбку поскорей снимает.
Король входит. С отсутствующим видом слушает пение, не дождавшись конца, идет вокруг стола, инспектируя блюда, замечает, что о нужде в Швеции пока говорить не приходится, коль скоро в военное время можно накрыть такой стол. Сообщает, что намерен возвратиться в Торпум, здесь трапезовать не будет.
Выходит, не взглянув на женщин.
Перед этим случилось вот что. Один старик, взятый в плен в Фредриксхалде, набросился на солдата, пытаясь вырвать у него фузею. Солдата звали Гюстав. Старика застрелили.
И еще один случай. Норвежка, невесть почему очутившаяся здесь, протиснулась к одному высшему офицеру и закричала, указывая на шведского гонца:
— Я много раз видела, как он выходил из Фредрикстена!..
Об этом было доложено королю. Он бесстрастно выслушал доклад и бросил:
— Расстрелять.
Офицеры вполне его понимали. Пусть даже нет никаких доказательств, что женщина говорила правду, — нового курьера найти несложно, а использовать старого, если он и впрямь изменник, чревато бедствием для войска.
А потому его расстреляли.
Одного норвежского священника, который бродил по берегу залива Дюнекилен, проклиная Грозу Каттегата, тоже было заподозрили в том, что он норвежский лазутчик. Он спасся тем, что подтвердил слова женщины из Фредриксхалда. Король уже вынес свой приговор, и гонец все равно был обречен. Священник потом украл лодку и скрылся на ней.
Приговоренный к расстрелу гонец не был героем, он попросил позволения повернуться спиной, и его просьбу уважили.
Король садится на коня и покидает Дюнекилен.
Напоследок он бросает взгляд на флотилию, стоящую на якоре в заливе. Сюда никакой враг не прорвется…
Ветер дует с открытого моря, с открытого моря…
Дюнекилен
В ночь на восьмое июля 1716 года после третьей склянки Гроза Каттегата на фрегате «Белый Орел» приказывает поднять сигнал: «Отряду с якорей сниматься!». «Борзый» стоит с подветренной стороны, галеры и лихтеры — в нескольких кабельтовых за кормой. Ветер западный, слабый, над морем стелется легкий туман, но солнце уже теснит его, обещая жаркий день.
Первые полчаса отряд идет северным курсом, держа небольшую дистанцию. Галеры ведут оба лихтера на буксире, паруса подняты, но матросы налегают на весла, ускоряя движение лихтеров. С палубы «Белого Орла» командор видит, как равномерно поднимаются и опускаются весла. Вот блеснул над водой длинный ряд влажных лопастей, затем они вновь погружаются в серые волны. Слух командора улавливает слабый гул — похоже, матросы поют. Песня звучит в лад с ударами командорского пульса. Через полчаса с небольшим он приказывает изменить курс, теперь они идут норд-ост-тен-ост. Море лениво колышется. Лишь изредка какая-нибудь волна закурчавится белой пеной. Корабль слабо качается под его ногами, и вода журчит вдоль бортов о том, что скрытые силы моря сейчас проявляются лишь в очень малой мере. Справа по борту сквозь мглу отчетливо просматривается берег. Тут и там над водой торчат островки; чайки кричат над мачтами и круто падают на волну за рыбой.
