Андрей Зарин - Живой мертвец
— Прощайте, милая! — величественно сказала ей Ростопчина, но Анна Петровна уже оправилась и гордо приняла брошеный вызов.
— Прощайте, голубушка! — ответила она, отчего Ростопчина побледнела даже сквозь румяна.
Гости разъехались.
Граф Рибопьер шел домой, завернувшись в плащ, и с болью в сердце думал об Анне Петровне. Бедная девушка! Несомненно, она навлекла на себя гнев государя, но чем? Хорошо, если налетевшая гроза минует ее, но если продолжится гнев, что ей делать?…
Он подошел к своему дому и с удивлением поднял голову. У ворот стояла фельдъегерская тройка, заложенная в легкую кибитку.
"Кто бы это приехал?" — подумал он, подходя к дверям.
Но едва он вошел в прихожую, как невольный страх сжал его сердце. Навстречу ему поднялся Чулков.
— Вы ждали меня? Что надо? — спросил граф.
— По приказу его величества — сказано, дабы немедленно препроводить вас из города для следования в Вену!
— Меня? В Вену? Зачем?
— Не могу знать! Инструкцию и назначение вы получите в дороге, а теперь приказано только исполнить!..
— Но как же это? — растерялся Рибопьер. — Сейчас и за границу! Я устал! Я должен собраться… хоть переодеться!
— Велено немедля! — уже сурово сказал Чулков. — Впрочем, отдайте приказ слуге. Он вас нагонит!
Рибопьер упал на стул и схватился за голову. За что? Что он такого сделал? Он исегда любил своего государя! Чулков лишь развел руками и приказал торопиться со сборами.
XXIX
ЛОЖНАЯ ТРЕВОГА
Лопухины не спали всю ночь. И сама Анна Петровна, и ее отец, и мать, собравшись в будуаре, со страхом думали о том, чем могли навлечь царский гнев. Лопухин в мундире, шитом золотом, ходил по комнате и говорил:
— Я даже не знал, что государь приехал. Вдруг зовут! Я к нему, а он уже у самой лестницы. Сказал только про танец и был таков. Обрезкова с собой взял, не могли даже игру окончить!..
— Ах! — остановила его жена. — Ты все с пустяками. — Она с видом отчаяния лежала на софе и прикладывала к глазам платок, не обращая внимания на румяна и пудру, которые размазала по всему лицу. — Лучше подумать, чем он разгневан? Что с нами будет?… Ты с кем танцевала этот несчастный танец? — спросила она у дочери.
— С Пьером, — ответила Анна Петровна, поднимая склоненную голову, причем ее лицо было бледно, брови сжаты. — Он приревновал меня. Я знаю! — продолжала она и вдруг вспыхнула. — Да, знаю и очень рада. Пусть я буду лучше в немилости, пусть государь сошлет меня, выдаст замуж — все это лучше, чем слыть за любовницу. Позор! Вон Головкина мне даже не кланяется! А Нарышкина? Я рада, рада, рада!
Мать только всплеснула руками, а отец подпрыгнул к дочери, сжав кулаки.
— Дура, дура и дура! — прошипел он. — А ко всему и неблагодарная тварь! Что тогда с нами будет? Со мной, с твоим братом?
— Со мной? — простонала мать.
— Ну, с вами-то то же! — отмахнулся Лопухин и продолжал: — Одумайся и пожалей нас! Эту беду, если она из-за Рибопьера, легко поправить. Завтра запрещу принимать его, ты при государе отзовись о нем похуже, и все.
— Никогда! — пылко вскрикнула Анна.
— Ты что же, влюблена в него?
— Нет, но он нравится мне. Он веселый, добрый. Кому он вреден?
— Нам! — истерически завопила мать.
— Воды! — вскрикнул отец, мечась по комнате.
Анна Петровна схватилась руками за голову и прошла в спальню.
Рано утром в комнату ворвался ее брат, Алексей, статный, красивый конногвардеец, флигель-адъютант государя. Он открыто жил за счет сестры и своих богатых любовниц, мотал деньги, кутил, играл в карты, и год беспорядочной жизни уже наложил печать на его молодое лицо.
— Рибопьера выслали! — объявил он входя. — Вот новость!
Лопухин схватился за голову.
— Началось! — глухо сказал он.
— Что? — не понял сын.
— Ты еще ж: знаешь? — И отец трагически рассказал все происшедшее накануне.
— Мы пропали! — малодушно вскрикнул сын, как и он, схватившись за голову, и стал бранить сестру: — Она никогда о нас не думала! Мы ей как чужие! Дрянь, а не сестра!
— Пошел вон из моей половины! — закричала из своей спальни Анна Петровна.
Она слышала разговор, и ее сердце сжалось тоскою.
Бедный юноша! За что он должен пострадать?…
По всему городу разнеслась весть о внезапной опале Лопухиных. Еще вчера у подъезда их дома вереницею стояли экипажи знати, приезжавшей каждое утро на поклон ко всесильной Анне Петровне, а сегодня не стояло даже гитары случайно заехавшего извозчика. Швейцар надел ливрею, взял в руки булаву и с недоумением оглядывался по сторонам, не видя обычных визитеров.
В томительной тревоге прошел целый день. Анна Петровна не выходила из спальни и, лежа в кровати, думала, как поступит с нею государь в своем гневе. Ее мучила больше неизвестность, нежели опала. Вдруг в спальню поспешно вошда ее камеристка и испуганно сказала:
— Барышня, государь!
Анна Петровна тотчас встала с кровати, наскоро поправила свой туалет, вышла из спальни и в будуаре увидела императора, который, не найдя по обычаю чайного прибора и хозяйки, прошел на ее половину.
— Государь! — растерянно произнесла девушка.
— Ваш поклонник! — ответил он, целуя ее руку. — Что с вами? Вы бледны? Расстроены?
— Все говорят, что я впала в немилость, — скорбно улыбнувшись, но смело ответила она.
Государь вздрогнул и нахмурился.
— Все? Кто все? Почему говорят это?
— Такие вести разносятся ветром. Вы вчера уехали, даже не повидав меня. Это было явной немилостью!
— Я был расстроен! Кому было истолковывать мои поступки?
— Люди завидуют мне и злобствуют.
— Назовите мне ваших недругов, и они тотчас узнают, что значит обидеть вас!
— О, у меня их нет! Но, говорят, вы преследуете моих друзей… Говорят, Рибопьер выслан. Куда? За что?
— А он вам очень дорог?
В тоне императора звучала угроза. Анна Петровна приняла беспечный вид и спокойно ответила:
— Он забавен и хорошо танцует.
— А! — лицо государя прояснилось. — Ну, так я вас утешу. Он выслан мною, но выслан… в Вену. Я — его дядька, я за ним слежу и думаю: пора ему остепениться. Пробудет он там год, два, вернется, тогда выходите за него замуж!
— Нет! — засмеялась Анна Петровна. — Он — не мой идеал! Я за такого, за танцора, не хотела бы выйти.
Павел сразу повеселел и кивнул ей головой.
— Что же, будете поить меня чаем? — спросил он.
— Буду! Но послезавтра я назначу вечер, и вы удостоите меня посещением.
— Буду смотреть на вас и хлопать в ладоши, — шутливо ответил он и, увидев на столе брошенные после бала перчатки, быстро взял одну из них и весело прибавил: — Вот решение вопроса: архитектор спрашивает, в какой цвет красить Михайловский дворец. Вот ему и ответ! Я пошлю перчатку.
Лицо Анны Петровны озарилось улыбкой. Очевидно, о немилости не было и речи.
— Прошу, государь, — сказала она, — чай может остыть.
Павел Петрович весело прошел за ней в гостиную, где перед ним почтительно склонились все Лопухины.
— Это ты дочь напугал? — шутливо спросил государь у Лопухина, садясь к столу.
— Ваше величество были так немилостивы вчера!
— Глупости! Я вчера просто был расстроен… Ну, мой секретарь, — шутливо обратился император к Анне Петровне: — А какие у нас есть дела?
Анна Петровна вспомнила просьбу Рибопьера и шутливо ответила:
— Дело о воскрешении из мертвых. Надо одного покойника вернуть к жизни!
— Я не Бог! — ответил Павел.
— Но вы — император! — сказала Анна Петровна. — И в вашей власти вернуть его к жизни.
— Осужденный?
— Хуже! — И Анна Петровна сжато и образно рассказала все злоключения Брыкова до последнего дня.
Павел Петрович слушал ее и кивал головой. Она окончила, и он сказал:
— Теперь помню! Я был введен в заблуждение его братом из того же полка. Он подал в отставку… Это — негодный-то! Так, и этого помню. Он, дурак, в Павловске моего Помпона напугал! Хорошо, мы воскресим его! Скажите вашему брату его адрес и прикажите представить его завтра ко мне!
— Вы совершите чудо! — радостно воскликнула Анна Петровна.
Государь улыбнулся.
Весть о прежних милостях к Лопухиной в ту же ночь облетела весь город, и многие кляли себя, что не явились с визитом к всесильной фаворитке. На другое утро швейцар еще не надел своей ливреи, а длинная вереница экипажей уже тянулась к подъезду Лопухиных.
XXX
НА МИЛОСТЬ ОБРАЗЦА НЕТ
Семен Павлович Брыков вскочил с постели как ужаленный, и сидел на кровати, не будучи в силах сразу собраться с мыслями. Было еще темно. Разбудивший его Сидор стоял, держа в руках шандал с оплывшей сальной свечкой, и в дверях комнаты находился офицер, который довольно грубым тоном сказал:
— Вы — Брыков или нет? Что, у вас язык присох, что ли?
