Юрий Хазанов - Горечь
И возникает вопрос — не только в связи с Чемерисом, а вообще. Надо ли пускать слюни и восторгаться кем-то лишь потому, что его не поймали за руку, что он не убил соседа, не предал родного папу. ведь ещё тридцать два века назад Господь Бог рекомендовал всем людям без исключения следовать этим правилам, и никогда не считалось, что нужно за это награждать орденами, присваивать почётные звания или ставить бюст на родине в Калиновке.
Но, возвращаясь к твоему, Рафик, «закадычному другу Эрасту», замечу, что куда лучше, наверное, быть как он, и педерастом, и гуманистом, чем человеком, не знающим сострадания, прямолинейным фанатом, зацикленным на какой-то идее и механически выполняющим любой приказ.
(Юра уже не без труда выговаривал все эти многосложные слова и причастные обороты, однако не сдавался и продолжал.)
Я вспомнил сейчас… Да, вспомнил, и не знаю, можно ли считать хорошим и достойным человека, получившего на воспитание мальчишек со школьной скамьи и начавшего сразу же их запугивать грубыми окриками и угрозами. Человека, который не предотвратил, а даже способствовал привлечению к суду чести девятнадцатилетнего ошеломлённого юнца, не понимавшего, за что ему такая кара: ну, опоздал во время летней практики в авторемонтных мастерских к своему верстаку. Задержался на обеденном перерыве…
ВИТЯ: Не помнишь разве, Юра? Ты заслужил наказание. В тот год было такое постановление партии и правительства: опоздал больше, чем на восемнадцать минут, — судить. Для укрепления дисциплины. И правильно. Теперь такого нет — и вон как разболтались!
ЮРА: Но мы-то были ещё просто студенты… А подсудимый ваш, между прочим, чуть тогда под электричку не бросился. Возле Гатчины. Не сидел бы сейчас с вами…
САША: Ну, ну, Юра, перестань. Не такой уж страшный суд был: не совсем настоящий.
МАРК: Почему же? В тюрьму его, конечно, не посадили, но из академии грозили выпереть, звание задержали.
МИША: И присвоили потом не лейтенанта, как всем нам, а младшего воентехника.
ЮРА: Этого я им никогда не мог простить! У вас ведь петлицы гораздо красивей были. И нашивка на рукаве!.. Ладно, проехали… (Выпивает. Что не забывал делать и до этого.) А вот за что я, по правде, начальству благодарен был, что они — помните? — танцы в клубе на 18-й Линии Васильевского каждый день разрешали. И кружок танцевальный открыли. И биллиардную.
САША: Откуда тебя начальник факультета лично за ручку выводил! Помнишь?
ЮРА: Как же! Я с той поры эту руку не мыл ни разу!
ПЕТЯ: Танцы — это было здорово! Они расковали стеснительность молодости и способствовали активизации общения. Особенно с лицами женского пола!
ЮРА: Эх, помню, некоторые не только танцевали, но и… Володька Микулич рассказал мне, и я очень позавидовал. А он тогда говорит: хочешь, я и тебе устрою?
РАФИК: Устроил?
ЮРА: Да. Привёл в общежитие свою девушку с подругой, и потом оставили меня с ней.
МИША: Ну и?..
ЮРА (откровенно): Ничего не получилось.
РАФИК (он всегда был и продолжал оставаться большим поклонником женского пола): Эх, ты… Что же так? Микулич старался…
ЮРА (виноватым тоном): Тогда война с Финляндией была, помните, и в Питере затемнение. А я, наверно, занавеску на окне закрыл неплотно — дежурный и ворвался. Я на него и свалил. Но Володька вскоре ещё раз помог. Только косвенно?
МИША (он тоже не уступал когда-то Рафику): Это как же? Уточни!
ЮРА: Ну, мы тогда с ним вдвоём дежурили по общежитию на 19-й Линии. Он смылся на целый день, и я был за него. А по телефону к вечеру какая-то женщина названивать стала. Нет, не ему, а старшему лейтенанту Мамедову. А того всё не было в общежитии. Женщина и сказала мне — в шутку, наверное, — что-то вроде того, что у них там целая компания: весело, пьют, закусывают, музыку слушают. И если Мамедова нет, я могу вместо него приехать. Я, тоже в шутку, согласился, спросил адрес. И поехал. А Володька остался дежурить.
РАФИК: И ты пошутил, наконец?
ЮРА (мучительно вспоминая): Тогда нет. Но познакомился с той, которая потом познакомила меня со своей сестрой, и вот с ней…
МИША: Хватит, не мучайся.
ЮРА: Это как раз самое интересное: потому что было со мной впервые.
РАФИК: Тогда расскажи подробно!
ЮРА: Нет уж. Приберегу для будущих книг о своей жизни.
МИША: Записываюсь на прочтение!
(Миша Пурник умер гораздо раньше, чем Юра сумел выполнить его просьбу.)
ВИТЯ (он никогда не любил разговоров на подобные темы): Ладно вам. А помнишь, Юра, ты танцевал боком и сильно прогибал спину, за что тебя называли «оттянутая жопа». Но ты не обижался.
ЮРА: Нет, обижался. Я на многое тогда обижался и потому, наверное, часто выпивал — один ходил в рестораны, если были деньги, но больше в кафетерий на 25-й Линии. Особенно перед танцами. Там подавали водку в гранёных стаканах, помните? Стоила она копейки. Я опрокидывал полтора-два стакана и шёл в клуб «оттягивать жопу».
САША (он не любил ничего аморального): Не выдумывай! Столько ты не пил.
ЮРА (оскорблённо): Нет, пил…
ВИТЯ: Давайте о наших преподавателях вспомним. Из них уже почти никого не осталось. Помните по математике — дивинженер Богомолов. Маленькая, с седой бородкой. Всегда в форме, с двумя ромбами.
ПЕТЯ: Он был математический бог! Как он читал лекции! Укладывался минута в минуту — хоть часы по нему сверяй!
МАРК: А практику вёл бригадный интендант Волкобинский, с одним ромбом в петлицах. Каждый урок начинал словами: «Ну, что вам опять старик Богомолов наговорил?» Сам был не моложе его, но силы хоть отбавляй! Мог одновременно поднять за шкирку двух слушателей.
РАФИК: У него был такой приём, помните? Заставлял нас повторять за ним хором. Из-за этого случай один был. Мы решали задачи по интегрированию, и по ходу решения перед интегралом появился знак «минус». (Юра так до сих пор и не понял, что такое интеграл, и потому слушал с особым интересом.) Волкобинский и говорит нам: «Ну и слава Богу, что „минус“. Поменяем границы интеграла, и знак изменится на „плюс“. Так?» Мы молчим. Он гаркнул: «Что я сказал, старый дурак, повторите!» Мы повторили два раза дружным хором: «Ну и слава Богу, что перед интегралом „минус“!..»
МИША: Ой, вспомнил! А в это время в аудиторию вошёл какой-то проверяющий из политотдела академии. Услышал и написал докладную, что Волкобинский принуждает слушателей академии славить Бога. Нас потом опрашивали, помните?
МАРК: А профессор Стожаров? Который читал «детали машин»? Огромный такой старик. Тоже обидчивый, вроде Юры. Если кто-то был невнимателен на лекции, сразу замолкал.
ВИТЯ: Он любил приговаривать: кто прослушал мой курс, уже знает на «тройку». Кто вёл конспекты — на «четвёрку». А уж если кто ответить что-то может — чистая «пятёрка».
ПЕТЯ: На экзамене у него случай был, не помните? Кто-то из нас не знал, что шпонки валов подбираются по стандарту… (Этим «кто-то», скорее всего, был Юра.) И старик так обиделся, что бросил принимать экзамены и укатил домой. За ним потом машину посылали, уговаривали.
РАФИК: А помните, кто у нас был рассеянный такой: вместо «здравствуйте, товарищи слушатели», сказал «товарищи трансформаторы»?
САША: А кого мы называли «воендед второго ранга»?
МИША: А у кого такое присловье было — «мня»?
МАРК: А полковник Лебле по тактике? Он любил говорить: «русский офицер должен быть опрятно одет, чисто выбрит и слегка пьян». Хорошо, его комиссар из политотдела не слышал.
САША: А на полевых занятиях при назначении ориентиров он мог сказать: «Правее хвоста рыжей коровы — два пальца!..» Помните?
МАРК: Мы про полковника Богданова забыли. Про его кафедру иностранных языков. Интересный был человек. Служил поручиком ещё в царской армии, перешёл к красным. Потом попал в плен к белым, приговорили к расстрелу. Но он бежал — в одном белье, зимой — через «очко» в уборной. Знал, между прочим, девять языков. А по виду, помните, маленький, толстый, неказистый.
РАФИК: Зато преподавательницы у него на кафедре как на подбор! Одна Рафельсон наша, по-английскому, чего стоит! И другие не хуже.
ЮРА (в порыве откровения): Английский был единственный предмет, который я хоть немного понимал и знал. Ну, и по стрельбе занятия любил. Только не из древней винтовки «1891-го дробь 30-го» годов, а из нагана.
МИША: Тоже реликвия с тех же времён…
