Марк Фруткин - Возвращение Фабрицио
— Несомненно. Что происходит на земле, то отражается в небе, что бы ни происходило в небе, все отражается на земле. Они подобны зеркалам. Чувствую, грядут большие перемены, перемены, подобные землетрясению, — время, когда священники становятся любовниками, а любовники — святыми. Время бесконечных чудес.
Священник согласно кивал. Родольфо отпил вина и передал ему кувшин. Когда Фабрицио сделал глоток, Родольфо с трудом поднялся:
— Идемте, отец мой. Хочу вам кое-что показать.
Фабрицио последовал за ним. Вскоре они подошли к ручью, бегущему через поля. Немного времени спустя миновали поворот и взобрались на холм. Там стояла огромная церковь. Сначала Фабрицио решил, что она разрушена, свет проникал сквозь разобранный потолок, некоторые стены обветшали. Но, присмотревшись, он увидел, что наверху полным-полно людей, занятых строительными работами. Множество художников трудилось над фресками, которые Фабрицио внизу едва мог разглядеть. Никто не разговаривал. Все работали молча. Неподалеку щебетали птицы, журчал ручей. Других звуков слышно не было.
— Эта церковь мне незнакома, — шепнул Фабрицио спутнику. — Когда ее начали строить?
Родольфо пожал плечами и приложил палец к губам.
Пол, озером белого известняка, тянулся бесконечно. Они шли, глядя на каменные колонны, которые уходили так далеко ввысь, что казалось, исчезали в небесном сиянии. Фабрицио почудилось, будто голова наполнилась солнечным светом. Он видел, как двое мужчин, стоящих у стены, тянули веревки, поднимая вверх доску, на которой сидел мальчик. Рядом с мальчиком стояло два широких чана пасты и несколько кувшинов с вином величиной с жерло колодца, завернутые в солому. Мальчик собирался подать обед художникам. Тем пришлось бы потратить полдня, чтобы спуститься, поесть и снова подняться наверх.
Свет, наполнявший собор, лучился тишиной. Лишь изредка она чуть дрожала от щебета птицы или жужжания насекомого.
Фабрицио видел, что мальчик почти исчез в вышине. Ему казалось, будто он находится одновременно в церкви и снаружи, в полях, словно церковь простором не уступала полям, словно она вобрала в себя столько мира, что в ней установилась своя погода, дул свой собственный ветер. Должно быть, это самая огромная из всех церквей. Подумав так, священник вдруг понял. Это место, где земля сходится с небом. Место, где нет различия между миром божественным и миром земным.
Воздух был пропитан запахом льняного и орехового масла. Небо — лазурного цвета. Сусальное золото частично покрывало стены, которые, казалось, были расписаны фресками. Фабрицио смотрел на поля, на коров с лошадьми, на крестьян, собирающих пшеницу, на укрепленные города, горные вершины и не мог понять, то ли это нарисованный мираж, то ли недостроенные стены, через которые он видит окрестные поля. Он не мог отличить нарисованное от настоящего. Листья медвежьей лапы, свисающие с византийских капителей, казались живыми, а возможно, таковыми и были. Благодаря стрельчатым сводам части собора казались похожими на шатер и утонченно невесомыми. Осматриваясь, он подумал, что, возможно, и некоторые художники были на самом деле фресками, изображавшими художников. Даже мальчик на своей доске как будто стал фрагментом фрески, а может быть, так расстояние даровало всему покой, Фабрицио не знал точно.
Он ни в чем не был уверен. Вдруг показалось, что камень был светом, а свет — камнем, скрытое внутри оказалось снаружи, а что было снаружи, скрылось внутри, и все вокруг впитало покой и безмолвие в безмерности времени. И тогда его осенило. Он проник в суть портрета герцогини. Истина должна таиться в ее зрачке. Фабрицио не терпелось вернуться во двор монастыря Святой Лючии.
— Погоди, — сказал Родольфо. — Нужно еще кое о чем поговорить.
Фабрицио пошел за Человеком тростника туда, где они были прежде. Он заметил, что теперь тополей стало больше. Должно быть, это другое место, хотя выглядит точно так же. Родольфо уселся и пригласил священника присоединиться.
Запрокинув голову, Родольфо сделал добрый глоток вина и передал кувшин Фабрицио. Он вытер губы, глядя вдаль. Фабрицио ждал, он знал, что Родольфо вот-вот заговорит.
— Музыка, которую вы слышали в ночь, когда встретили герцогиню, звучала в вас, отец мой. Можете называть ее музыкой, что приводит в движение солнце и звезды.
— Откуда ты узнал? Откуда ты знаешь про герцогиню, про меня, про музыку?
— Не все можно объяснить. Даже мне неведомо, откуда я знаю. Просто знаю. Мои вещие видения — как ветер, пробегающий в траве, как свет в листве деревьев. Во всяком случае, это связано с алхимией сердца. Я говорю о вас, о музыке, о женщине.
— Алхимия сердца?
— Да. Как мы оба знаем, алхимия не имеет ничего общего с превращением металла в золото.
— Это я понимаю. Философский камень — средство исцеления болезней, продления жизни, приводящее к духовному возрождению. Золото — просто побочный продукт.
— Философский камень может превратить смерть в жизнь. Так и есть. Я сам видел. Но даже это слишком ограниченный взгляд. Прости, но ты мыслишь слишком узко. Эликсир безнравственности, ал-ликсир, как называют его арабы, имеет силу куда большую.
Он помолчал, глядя туда, где небо сходится с землей. День выдался безоблачный, ясный и тихий.
— Истинный алхимик преобразует нечто иное, как свое сердце. Послушайте, святой отец, если смотреть на все в целом, если осознать, по-настоящему увидеть и осознать состояние человечества, разве мы уже не пришли к бессмертию? Человечество разыгрывает эту трагикомедию, эту мистерию без начала и конца, она длится и длится. Великий круг рождения, смерти и последующего рождения непрерывен.
Фабрицио все еще думал о герцогине.
— Если то, что ты говоришь, правда… значит, брачные отношения своего рода причастие.
— Конечно — поскольку позволяет продолжаться пьесе, что мы зовем жизнью.
— Значит, красота и очарование — своего рода Божий дар.
— И это верно. В нынешнем состоянии человечества акт совокупления становится подобен змею Уроборосу, кусающему себя за хвост. Мы говорим «кусает свой хвост», но на самом деле имеем в виду, что Уроборос совокупляется сам с собою.
Фабрицио заметил, что воздух пахнет жимолостью.
— Не терзайтесь из-за той женщины, отец мой. Она счастлива. — Родольфо зевнул. — А теперь я буду спать.
Фабрицио спросил у Родольфо, в какой стороне Кремона. Тот показал. Когда священник собрался уходить, Родольфо сказал:
— Время пришло. Этот век достиг расцвета, теперь время повернет вспять. Понимаете? Вы это знаете, и я знаю. Вот и все.
Священник кивнул и поспешил обратно в город.
Вскоре Фабрицио стоял перед картиной во дворе монастыря Святой Лючии. Он размышлял о портрете герцогини-Агаты. Он осознал истину, и сердце снова застучало в груди. Она — женщина. В ней идеально сочетается небесное и земное, эта жизнь и следующая, вот в чем ее исступление.
Через три недели, когда трое друзей будут выпивать в таверне, Омеро спросит Дона Фабрицио:
— Хозяин, вы готовитесь создать культ желания? Вы же священник.
— Позволь мне присоединиться первым, — вмешался Никколо.
Столпотворение в исповедальне
Месяц спустя Фабрицио в назначенный день сидел в полутемной исповедальне собора, выполняя подобающие обязанности исповедника. Отодвинув дверцу, он открыл зарешеченное окошко, за которым увидел Омеро, преклонившего колени.
— Омеро?
— Я хочу покаяться в вознесении хулы на своего хозяина.
— Я твой хозяин.
— Да, а я ваш слуга. Слуги не должны хулить хозяев, так мне говорили.
— Это правда.
— Я не хочу вечно гореть в аду за одну маленькую ошибку. И потом, кто-то должен удерживать вас на земле.
— И ты взял на себя такую тяжкую обязанность?
— Вообще-то не такую уж тяжкую.
— Вообще-то ты раскаиваешься в грехе?
— О да, вроде того.
— Недостаток искренности трудно не заметить.
— Я бы снова так поступил, если надо.
— В этом я не сомневаюсь. Ступай. Ты прощен. Прочти молитву… — И шепотом добавил: — Если вспомнишь хоть одну.
Омеро вышел, в исповедальне появился другой человек. Когда Фабрицио снова поднял глаза, перед ним опустился на колени герцог.
— Я согрешил, падре.
— Как же, сын мой?
Герцог замялся, затем на одном дыхании выплюнул признание:
— Преисполнившись радостью после добрых вестей, осветивших мои дни и наполнивших усладой ночи, я напился и, будучи пьян, согрешил с посудомойкой в винном погребе. Я зашел сзади.
— Оставьте подробности, любезный герцог.
— Простите, отец мой.
— Вы сожалеете, что согрешили?
— Да. Конечно.
— Прочтите трижды «Отче наш», и Господь Иисус Христос в бесконечной милости своей простит вас.
