Виктор Точинов - Молитва Каина
Ужель в бега собрался рохмиср? Ему-то с чего?
Осмотрел добычу в околодке, пристроив коня к коновязи, а рохмисра оставив, где лежал. Первым делом глянул, на месте ли царские бумаги. Здесь… Остальное, бывшее в сумке, он осмотрел без интереса. Письмецо, что ихбродь Волков писал в бричке, два пашпорта, две подорожных, еще несколько листков, непонятных… Видать, рохмиср и свои бумаги сюда подложил. Да ни к чему они, в печку надо бы отправить… Вот царские, с орлами, – иное дело. Пригодятся… Для чего, он и сам пока в точности не знал, но пригодятся.
Емельян постоял мгновение с ненужными бумагами в руке. Он не догадывался, даже заподозрить не мог, что держит сейчас нити жизней многих людей, живущих далеко и понятия не имеющих о существовании беглого казака.
Но он держал, и монета судьбы тех людей зависла в воздухе.
Он открыл дверцу у печки.
Монета начала падать орлом.
Он махнул пачечкой бумаг раз и другой, сдувая золу. Ни единой красной точки не заметил, все угли догорели. Он не стал возиться с новым огнем, кинул бумаги на стол. Пусть их, все равно к нему касательства не имеют…
Монета упала решкой. И нитям многих судеб суждено было оборваться.
Он сложил все обратно в тючок, лишь панцырь решил надеть сразу, и надел. Пришелся впору, фигурой с ихбродем они были схожи. И хорош – легкий, прочный, не жмет, не трет… Немцы делали, не иначе.
(Емельян ошибся – панцырь сработали во Флоренции. Или не ошибся, тамошних насельников он равно счел бы немцами…)
Он решил носить обновку всегда, не снимая. Поди угадай, когда та потребуется… Рохмиср вот снял, или же промедлил надеть, – и теперь лежит, остывает. Ихбродь Волков в энтом деле лучше понимал.
Выйдя с околодку, он сбился с ноги, как запнувшись. Конь был на месте. Рохмиср исчез.
Оклемался?!
Уполз?!
Емельян всматривался в темноту и ничего не видел, редкие тучки ползли по небу, то и дело закрывая луну, и сейчас как раз закрыли.
Он имел верную руку и не мог промахнуться мимо сердца… После такого удара никто не оклемается.
Наконец просветлело, он вновь зашарил взглядом по сторонам, и увидел фигуру, которую нигде и ни с кем не мог перепутать.
Мортус… Подцепил рохмистра крюком и тащит. Да только не к яме погребальной и не к немцам для надругательства, да и не грешили тем Фридрих с Генрихом, они себе другую забаву придумали… Мортус не пойми зачем тащил тело в сторону болота. Так что же, он и других туда наладил? Зачем?
Он припустил следом, решив, что надо закончить дело. Он оставил бы урода жить, пусть на ярмарках честной народ веселит. Но тот сам выбрал судьбу, притащившись в неурочный час и увидев мертвого рохмисра. Ляжет с остальными, и тогда работа будет окончена.
Он думал, что догонит мортуса, даже не переходя на бег. Место неровное, кочковатое и кустистое, тут мертвяка таскать тяжко, не то что от барака к яме.
Не тут-то было. Мортус двигался споро, словно тащил свой груз по ровному льду. Пришлось бежать, пока трусцой. Мортус почувствовал погоню, обернулся, – и тут же наддал, так и не бросив мертвое тело.
Прибавил ходу и Емельян. Погоня – дело азартное, он чувствовал, что догоняет, но мортус еще раз оглянулся, стряхнул рохмисра с крюка и побежал налегке.
Невиданное дело – казак, молодой еще и в полной силе, гнался за кривоногим карликом-уродом – и не мог догнать. На два десятка шагов приблизился – и все, только не отстать сил и хватало.
Тучки как-то кончились, луна светила, не прекращая, и облегчала погоню, но помочь ее успеху не могла.
Мчался мортус к середине болота, к топи. Если знает тайную тропку-гать, может уйти…
Емельян на бегу распустил снурок, метнул гирьку особым манером.
Есть! Отбегался!
Он подскочил к упавшему, достав нож-косарь и готовясь довершить дело. Мортус молча бился, стараясь разорвать опутавший тело снурок, но тот был хоть и тонок, да плетен из конского волоса, из самого отборного, от молодой кобылы-двухлетки. Троих людей на таком снурке подвесить, и то выдержит.
Мортус закричал, пронзительным тонким криком без слов, и Емельян убедился, что все Аверьяныч наврал, и даром речи урод не владеет.
Махнув косарем, как саблей, он сбил на сторону личину – чтоб не мешала удару, чтоб клинок не скользнул по ней, чтоб вошел точно в глазницу.
И не понял, куда бить…
Открывшаяся рожа была чем угодно, только не человеческим ликом.
Словно кто-то, сильно злой на мортуса, порубал лицо его в куски, перемешал и склеил в беспорядке… Да еще подбавил куски от чужих лиц – видел Емельян рожу недолго, но показалось, что глаз там не два, а больше, а ртов так точно два – второй, перевернутый и оскаленный, виднелся там, где полагается быть лбу, а прямиком из губы того рта росло сморщенное, свернутое ухо…
Большего он в лунном свете не разглядел. Снурок лопнул. И тут же что-то резко ударило в бок, скрежетнуло по панцырю, удар был так силен, что Емельян не устоял на ногах.
Когда поднялся, мортус вновь бежал, но догонять его уже не хотелось… Он повернул назад, за спиной послышался громкий всплеск, и он мысленно пожелал уроду насмерть потонуть в болотной жиже…
Рохмисра он оставил, где тот лежал, сил тащить к яме не осталось. Мимолетно удивился, что не нашелся нигде багор мортуса, хоть возвращался Емельян тем же следом, и багор должен был попасться под ноги… Ну и пусть с ним.
Ихбродя Волкова на его нарах не оказалось. Знать, мортус начал ночные труды не с рохмисра, и Волков мертв, к живым мортус не приближался. Одной заботой менее.
…Светало. Седло оказалось не казацкое, неудобное, но Емельян не обращал внимания, соскучившись ездить повозками и стосковавшись по верховой езде. Решил проехать, скока сможет, к северу, к Минихову каналу, – полями, вне дорог – и там бросить конягу, барышников не искать.
Он надеялся, что навсегда убрался из проклятых мест и вернется иной дорогой. Он проехал довольно к северу, когда понял, что едет не туда… Что больше не хочет попасть в северные скиты, к мудрым старцам.
Емельян хотел в степь, хотел вдохнуть полной грудью ее вольный воздух – совсем не тот болотный и сырой, что здесь.
Он не привык отказывать своим хотениям – и завернул коня, и двинул на восток, встречь солнцу, не щурясь от бьющих в лицо лучей. Он не ведал, что впереди великая война за справедливость, и едет он навстречу громкой своей славе, и лютой смерти, и долгой посмертной памяти… Он просто ехал домой.
Эпилог
Машенька
Клавдия Матвеевна Боровина уж поджидала Машеньку из карантину и внедолге поняла, что племянница ее в тягостях.
Тут надобно отметить одну особенность, присущую характеру тетушки. Способная охать, ахать, приходить в волнительность и чуть ли даже не впадать в обмороки по разным пустяковым поводам, в моменты суриозные Клавдия Матвеевна действовала по-военному решительно: оценив степень угрозы и силы противников, не мешкая составляла план действий и, опять же немешкотно, принимала меры по его исполнению. Словом, из Клавдии Матвеевны мог выйти недурной армейский командир, родись она мужчиной.
Так все случилось и при нынешней напасти.
Спрошенная прямо, Машенька открылася без тени смущения, однако же ни слова не услышала из пустых попреков, обычных при таких оказиях: сделанного не воротить, а тетушка хоть и осталась по бесприданности своей в положении старой девы, но в молодых годах давала «волю чувствам», пусть и избегнув нежелательных последствий оного.
Разведав диспозицию, тетушка оценила имевшиеся в распоряжении силы и средства, и оказались они скудны: возня с вступлением в силу духовной Аполлона Матвеевича предстояла не малая и не быстрая, тогда как Хронос со всей решимостью выступал на стороне противника.
Тем не менее план баталии был составлен споро и в исполнение приведен незамедлительно.
Буквально днями спустя к Машеньке просватался жених, Николай Сергеевич Охотин.
Отставленный недавно из армии в чине капитана, он прозябал в тринадцати верстах, в наследственной деревушке своей, пришедшей в полное запустение за годы его службы. Прошлым годом Охотин уже проявлял интерес к Машеньке, но ее неожиданно изменившиеся обстоятельства приостановили сватовство на самой его предварительной стадии.
Тетушка, составивши план кампании, немедля посетила Николая Сергеевича в его руинах: он найден был ею мужчиной доброго нрава и малопьющим, а увечье его признано незначительным – рука, поврежденная турецкой картечью, плохо сгибалась.
Получив подтверждение о неизбывности былых намерений, Клавдия Матвеевна с решительностью истинно военной, не убивая время на околичности и намеки, открыла капитану все обстоятельства и все перспективы, ожидающие его: как финансовые (после вступления в силу духовной), так и… словом, все перспективы.
