Роберт Грейвз - Царь Иисус
Теперь, вспоминая о ней, он тоже дрожал. Только одна встреча. Одна ночь. Первая и последняя. Перед самым рассветом она возвратилась в дом Лисий, а он отправился в Кесарию, чтобы плыть в Рим. Он бы отдал год жизни за один ее взгляд, за одно ее слово. Год жизни? Да разве у него есть этот год?
Ребенок?
Всю ночь, простершись на каменном полу в своих пурпуровых одеждах, он думал о ребенке. Будет ли это мальчик? Сердце подсказывало ему, что да, будет мальчик. В конце концов он заснул и видел прекрасные сны, еще освещавшие его конуру, когда через час после рассвета вошел тюремщик с завтраком — водой в глиняном кувшине и куском черствого ячменного хлеба.
— Что у тебя? — спросил сквозь сон Антипатр.
— Хлеб печали и вода печали.
— Хорошие слова! Первый узник, которому они были сказаны, вышел на волю.
— Да! Тогда, осмелюсь сказать, его преступления были не такие тяжкие, как твои.
И он запер за собой дверь.
Антипатр возблагодарил Господа за подаренный ему день, вымыл руки и принялся за еду. Он еще был во власти сна, и вода казалась ему ледяным лемнос-ским вином, а хлеб — медовым печеньем. Все утро он сосредоточенно читал Писание, особенно ту главу в Книге Бытия, в которой рассказывается о спасении Исаака от жертвенного ножа его отца Авраама, и это давало ему надежду и утешение.
Днем его вновь призвали в зал суда, известный евреям как Гаввафа, то есть зал с мозаичным полом, или Мозаичный зал.
Там уже Вар и отец сидели бок о бок, и он почтительно приветствовал обоих, после чего униженно простерся на полу, ожидая, когда ему предъявят обвинение.
Ирод вскочил с места и, швырнув ему бумагу, крикнул:
— Нелепо соблюдать все правила, когда у меня в руках неоспоримые доказательства — письмо, посланное тебе твоей проклятой матерью. Я дал ей развод и прогнал ее из дворца. Письмо было отправлено через месяц после того, как ты отплыл в Рим, но моим преданным слугам удалось перехватить его. Она пишет: «Дорогой сын, оставайся в Риме. Все раскрыто. Отдай себя под защиту цезаря».
Он вручил послание Вару, на что тот сухо заметил:
— Царица Дорида, когда писала письмо, верно, страдала от сильных ревматических болей. У нее дрожала рука, как бывает, когда человек пишет признание под пыткой.
Ирод уставился на Вара и проорал, борясь с приступом удушья:
— Это почерк преступной женщины, которая едва удерживает перо в дрожащих руках. Надеюсь, ты примешь это доказательство и немедленно объявишь приговор.
— Царь, твой сын — гражданин Рима, поэтому, боюсь, не в нашей власти менять установленную судебную процедуру, если, конечно, он сам не признает себя виновным по всем пунктам обвинения. Иначе мы нанесем тяжелую обиду императору.
Антипатр встал на колени.
— Отец, я не признаю себя виновным в преступлении, о котором мне ничего неизвестно. Прошу тебя, не обвиняй меня, не выслушав. То, что моя мать написала: «Все раскрыто», — еще не говорит о наших преступлениях. Возможно, она на какое-то время потеряла свойственное ей благоразумие. Вспомни, у нее всегда был твердый почерк. Или ее заставили написать это письмо, чтоб обесчестить нас обоих?
Ирод прервал его воплями, в которых смешались ярость и боль. Какой еще отец в мире так же несчастен в сыновьях, как он? И хуже всех его старший сын Антипатр! Сколько заботы и любви, сколько почестей и богатств он получил из его рук! А теперь этот самый Антипатр подло замыслил убить своего отца, потому что не в силах дождаться, когда Время жатвы срежет сухой колос жизни!
— Подумать только, как чудовищно он притворялся! Как искусно делал вид, что заботится обо мне, дает мудрые советы, разоблачает неверных слуг, облегчает ношу! И все это только для того, чтобы в конце концов забрать у меня трон!
Ирод не остановился перед тем, чтобы взвалить на Антипатра вину за смерть Александра и Аристобула. Он уличал его не только в лжесвидетельстве, но и в тайном вмешательстве в обвинение. Теперь он знает, говорил Ирод, утирая глаза и всхлипывая, что бедные мальчики ни в чем не виноваты, но их убийцей был не он, а Антипатр, его лживый сын Антипатр, вся жизнь которого — «тайное зло».
Ирод закрыл лило руками и сделал вид, что рыдает. В это время Николай Дамасский, маленький кривошеий человечек с глумливой улыбкой на губах, который участвовал в суде над Александром и Аристобу-лом, а также в суде над Силлеем, вышел вперед и зачитал:
— «Первое обвинение: в такие-то и такие-то дни Антипатр жаловался своей матери, царице Дориде, что его отец Ирод зажился на этом свете, да еще с каждым днем молодеет, и что он, Антипатр, поседеет прежде, чем дождется его смерти, и уже не сможет насладиться единовластным царствованием.
Второе: в разговоре со своим дядей Феророй (при этом точно указывался день) Антипатр назвал своего отца «диким зверем и убийцей», сказал, «что если бы мы были настоящими мужчинами, то не побоялись бы пойти против него».
Третье: Антипатр послал в Египет в Он-Гелиополь за надежным ядом, который привез оттуда некий Ан-тифил и тайно передал Фероре, чтобы Ферора отравил им Ирода в то время, когда сам Антипатр будет послан отцом в Рим по не терпящему отлагательства делу и таким образом окажется вне подозрений. Но царю Ироду удалось избежать смерти и уничтожить яд, за исключением одной малой дозы, которая будет предъявлена.
Четвертое: Бафил, свободный человек, которого Антипатр отправил с посланием в Иерусалим сразу после того, как прибыл в Рим, привез Фероре еще порцию яда от Антипатра на тот случай, если первый яд не подействует. Яд у него отобран и тоже будет предъявлен».
Николай предъявил письменные свидетельства преступления Антипатра в виде показаний под присягой, вырванных пыткой у царицы Дориды, у десяти ее придворных дам, у Иохевед, жены Фероры, и ее сестры На-оми, а также у Антифила, Бафила и многих других. Он торопливо зачитал показания и вручил их Вару.
С нескрываемым интересом Вар прочитал их и заметил, что почерк царицы Дориды после пытки ничем не отличается от того, каким она писала под давлением своей вины, и что использовала она один и тот же дешевый сорт бумаги и одинаковые грязноватые чернила, и это кажется ему странным.
— Почему странным? — спросил Николай.
— Мой добрый Николай, почему ты спрашиваешь «почему»? Почему? Да потому что на этой же бумаге написаны признания всех свидетелей. Это тюремная бумага и тюремные чернила. Конечно, я не очень разбираюсь в тонкостях, но, клянусь Вакхом, недаром я тридцать лет был судьей. Я научился прислушиваться к здравому смыслу. На какой бумаге пишут царицы? На самой лучшей, по тридцать драхм за небольшой свиток. И еще они обрызгивают ее духами. А эта какая? Оборванная, в пятнах, неровная. Немыслимо даже представить ее в покоях царицы, да еще царицы с таким изысканным вкусом. Если бы не уверения царя Ирода, я бы предположил, что письмо царицы Дориды написано там же, где и признание, и тоже вырвано у нее под пыткой.
Николая слова Вара захватили врасплох, а Вар продолжал:
— В десяти признаниях, сделанных придворными дамами Фероры, которые изъясняются совершенно одинаковыми словами, царь Антипатр, словно нарочно в их присутствии, говорит своей матери, что собирается плыть в Рим, «подальше от дикого зверя, моего отца». Однако это не вяжется с утверждением в третьем обвинении, что сам отец отправил царя Антипатра в Рим по срочному делу, а также с письмом, которое я получил от царя Ирода несколько месяцев назад. Царю Антипатру приписывается недовольство отцов ской «жестокостью, потому что он так составил завещание, что мой сын не сможет унаследовать престол после меня. Он обойден в этой милости моим братом, царевичем Иродом Филиппом». Но я не могу с этим согласиться. Царь Антипатр и царица Дорида знали завещание — то самое завещание, которое сейчас отменено, — поэтому он не мог сказать ничего подобного. Насколько мне известно, царевич Ирод Филипп становился наследником в случае смерти царя Антипатра, но даже в этом случае престол должен был быть возвращен детям Антипатра после смерти или отречения Ирода Филиппа. Однако, если царь Антипатр переживал своего отца и наследовал престол, притязания Ирода Филиппа не имели бы смысла, ибо царь Антипатр с согласия императора мог бы назначить своего сына единственным наследником, захоти он этого. Должен сказать, подобные неувязки подрывают во мне доверие к признаниям.
Воцарившаяся тишина приободрила Антипатра, и его защитная речь была простой и короткой:
— Отец, Квинтилий Вар ободрил меня, и я осмеливаюсь сказать тебе, что ни одному слову из этих признаний нельзя верить, ибо они все написаны под пыткой, все до одного. И письмо моей матери ко мне тоже, без твоего ведома, конечно, было вырвано у нее под пыткой. Я берусь доказать, что все письма моей матери написаны на лучшей александрийской бумаге, на едомитянском диалекте и еврейским письмом, а не греческим. Моя мать плохо говорит по-гречески и почти совсем не умеет писать на этом языке. Более того, как тебе самому известно, ты приказал мне плыть в Рим, хотя мне не очень этого хотелось и по своей воле я бы не поехал. Однако я благодарен тебе, отец, за признание, что я был тебе преданным и покорным сыном с тех пор, как ты возвысил меня и показал миру, какой может быть отцовская любовь. Но мне трудно вынести, если ты в самом деле поверил, будто я не только лжец, братоубийца и отцеубийца, но еще и сумасшедший. Сорок лет своей жизни я прожил, ни разу не обвиненный ни в одном преступлении, и, убив тебя, я не получил бы ничего, кроме душевных мук и вечного проклятья. Подумай, каждый год у меня было пятьдесят талантов, не считая твоих подарков и вознаграждений за выполненные поручения, и даже это было больше, чем я тратил. От тебя я получил титул и власть царя.
