Наталья Павлищева - «Врата блаженства»
Но к чести Ибрагима, он с головой погрузился в работу, которая требовала не только много времени, но и частого присутствия в самых разных местах и регионах. Голова Ибрагима теперь постоянно была занята делами империи, ему оказалось не до душевных страданий. Но это не мешало ему мечтать о реванше и унижении Хуррем.
Сама же Хуррем искала, чем еще отвлечь опасного противника, чтобы тот больше ничего не замышлял против нее самой.
Искала и ведь нашла!
В гареме очень мало развлечений, ну сколько можно сплетничать, слушать птичек, разглядывать рыбок в бассейнах или прудах, просто прогуливаться по дорожкам сада? Еще был хамам, очень редкие поездки в каретах и иногда цирковые представления.
Когда султан или валиде вдруг решали порадовать обитательниц гарема каким-то представлением, это выливалось в настоящий праздник. Казалось, чем можно удивить тех, кто наряжается ежедневно? Но наложницы умудрялись и тут поразить друг дружку. Один наряд лучше другого, ярче, богаче, заметней. На представление собирались задолго до его начала, это время требовалось, чтобы обсудить и взаимно осудить вкусы, умение подобрать украшения, их богатство и блеск, решить, кому уже пора переселяться в Старый летний дворец, а кто еще может привлечь внимание.
Валиде нарочно оставляла время для таких разговоров, иначе и представление смотреть не будут, отвлекаясь на чужие наряды. В гареме не принято говорить громко, девушки словно шелестели, шепотком обмениваясь фразами и кивками – осуждением.
Сегодня предстояло выступление труппы, в которой есть мужчины, поэтому большинство девушек прикрыли лица. Вряд ли у воздушных гимнастов, делающих одно за другим сальто, была возможность хотя бы просто скосить глаза на обитательниц гарема, но понимание того, что рядом чужой мужчина, заставляло женщин прятать лица.
Хуррем исподтишка оглядывала собравшихся. Все-таки даже у закрытого лица есть свои преимущества. Накинутая на голову вуаль позволяла осторожно наблюдать, не выдавая себя.
За три года она привыкла быть одна, смеялась, старалась выглядеть и быть веселой, словно смех и улыбка защищали от дурного глаза, от чужой нелюбви и даже ненависти. Может, так и было?
По положению, имея троих детей от султана и будучи кадиной, она должна быть рядом с Гульфем, однако не стремилась к этим женщинам, понимая, что те постараются продемонстрировать, что она ниже по положению.
У кресла султана на ступеньке лежала большая подушка, все делали вид, что не знают, для кого она. Раньше это место предназначалось матери наследника баш-кадине, но в последние месяцы подушки на месте не оказывалось, а вошедший султан демонстративно кивал Хуррем, и кизляр-ага быстро приносил на что сесть Хасеки. Сегодня подушка лежала, но ни Махидевран, ни Хуррем не решались занять место. Все ждали султана.
Первым пришел Ибрагим. И вдруг… нет, Хуррем была готова поклясться, что ей не почудилось. Глаза Хатидже Султан явно блеснули радостью при взгляде на нового визиря! Хуррем осторожно скосила глаза на сестру султана еще раз. Нет, не показалось, Хатидже действительно чуть смущенно потупилась, когда взгляд Ибрагима скользнул по ней.
Хатидже Султан сидела не в накинутой на голову вуали, а закрыв только нижнюю часть лица, глаза оставались на виду.
Размышлять долго не пришлось, вошел Повелитель, оглядел зал, нашел взглядом саму Хуррем и сделал ей знак, чтобы подошла. Женщина выполнила, склонившись перед Сулейманом. Тот так же молча показал на подушку у своего кресла. Хуррем почувствовала, как полоснул по ней взгляд Махидевран. Было от чего, ее, мать наследника, лишали законного места, и кто – рабыня!
Зато Гульфем поглядывала на баш-кадину почти злорадно. Тоже было от чего, давно ли ее саму вот так же вытеснила отовсюду – из постели Сулеймана, а потом с этой подушки сама Махидевран? Фюлане, родившая самого первого сына Махмуда еще в Кафе, ни на что претендовать не могла, ее век оказался совсем коротким. Но в Манисе Гульфем и Махидевран сцепились не на шутку. Когда хитрой и умной Махидевран удалось оттеснить соперницу и все же занять заветное место на подушке и в сердце Сулеймана, никто не сомневался, что она никому его не уступит. И вот тебе!..
Но Хуррем так привыкла к ненависти баш-кадины, что почти не обращала на нее внимания, ее занимало другое.
Началось представление. Акробаты, вернее, акробатки, выбежавшие на середину зала, принялись выделывать такие трюки, что казалось, у них вовсе нет костей, зато руки и ноги, как у сильных мужчин. Под музыку старшие подбрасывали и гнули младших, словно те были куклами, а не живыми девочками.
Хуррем почувствовала даже зависть, ведь сама была снова круглой, как шарик.
Уже со своего места, с подушки у ног султана, она снова пригляделась к Хатидже Султан. Нет, не показалось, сестра Сулеймана явно благоволила к греку, она то и дело косила в его сторону взглядом, поймав ответный взгляд, почти вспыхивала, быстро отворачивалась, но почти сразу поворачивалась снова.
Для себя Хуррем уже решила, что будет делать. Хатидже понравился Ибрагим, сестричка Повелителя просто влюбилась. Ей давно пора замуж, извелась вся, а за кого? Просто паша не устроит, а у тех, кто постарше, есть гаремы.
У Османов не один закон, регулирующий жизнь султанской семьи, законов много. Есть такой, что запрещает мужьям султанских жен иметь гаремы. Верно, это оскорбление для сестры Повелителя – делить мужа с другой и быть одной из жен, пусть даже первой.
В тот же день Хуррем осторожно завела разговор о том, что Хатидже замуж давно пора.
– Знаю, – нахмурился Сулейман, – только за кого ее выдашь?
– За того, кто ей самой нравится.
– Кто это ей нравится? – У Сулеймана даже дрему как рукой сняло.
Хуррем тихонько рассмеялась:
– Тот же, кто и вам.
– Хуррем, говори, что знаешь, не люблю ваши женские штучки.
– Да вы слепой, что ли? Неужели не видели, как Хатидже на Ибрагим-пашу смотрит? А он на нее, – тут же на всякий случай добавила Хуррем.
Султан приподнялся на локте, он лежал после сытного обеда, честно борясь с дремотой, Хуррем сидела рядом.
– Ты уверена?
– Конечно. У Ибрагим-паши жены нет, детей тоже, он красив, умен, достойный муж для вашей сестры.
– А вдруг она против?
– А вы спросите и увидите сами.
Хуррем обратила внимание, что о согласии Ибрагима речь не идет, да и кому пришло бы в голову отказаться, если предложат жениться на сестре Повелителя, к тому же молодой, красивой и неглупой?
– Поговорите с валиде, только не говорите, что это я сказала.
Сулейман так и поступил. Когда он озадачил валиде вопросом об отношении Хатидже к Ибрагиму, Хафса даже чуть растерялась:
– Никогда бы не подумала, что вы способны такое заметить.
– Ну почему же? – чуть смутился Сулейман, мысленно благодаря наблюдательную Хуррем. – Как вы полагаете, согласится ли Хатидже стать женой Ибрагим-паши?
– Она согласится, а вот согласитесь ли вы взять в родственники вчерашнего раба?
Сулейман поморщился, он никогда не считал Ибрагима рабом, даже тогда, когда тот им был.
– Я не считаю Ибрагима рабом.
– А сам Ибрагим?
Повелитель не ответил, он вдруг сообразил, что жениха-то не спросили. Согласится, куда он денется.
– Я поговорю с Ибрагимом. А вы с Хатидже.
Поговорить с Ибрагимом оказалось не так-то просто. Выход снова подсказала Хуррем:
– Предложите ему породниться. Он поймет.
– Ты уверена?
– Не Михримах же вы ему предлагаете? Ясно, что Хатидже.
Ибрагим согласился, он действительно умен и прекрасно понимал, что, отказавшись, просто закроет себе все пути. Сулейман хоть и не злопамятен, но отказа жениться на сестре не простит. Хатидже не вызывала у Ибрагима ни приступов страсти, но и отторжения.
Свадьбу сыграли очень шумную, несколько дней проходили гуляния и состязания на Ипподроме. Султан подарил другу большой дворец возле Ипподрома, Ибрагиму понравилось, потому что это район, где издавна селились посланники разных стран, ведь даже не имея постоянных послов, монархи всегда держали немало агентов. Также рядом жили многие состоятельные купцы, в том числе венецианские…
Хуррем отдыхала душой. Казалось, в Стамбуле, а главное, в гареме наступил долгожданный мир. Сначала прошел праздник возрождения новой жизни, стамбульцы радовались, султан пожертвовал на празднование огромные деньги, ели от пуза, всюду неумолчно звучали зурны, сазы, били большие барабаны, раздавались голоса певцов, зазывал, крики приветствия и иногда отчаяния тех, кого ограбила рука нечестивца…
Сулейман все правильно понял: если нет войны, должен быть праздник. Разница только в том, что на войну уходят надолго, а праздник через несколько дней забудут и снова примутся злословить. На всех не угодишь, да это и не нужно. Если станешь экономно расходовать казну, скажут, что скуп, примешься часто устраивать праздники – сначала отпразднуют, а потом немедленно назовут транжирой. Ибрагим не советовал обращать внимание на злословие. Он прав…
