Александр Богданович - Галиция. 1914-1915 годы. Тайна Святого Юра
– Что думают в штабе о ночном визите к Белинскому? – спросил Дашевский начальника отделения. Они обходили охотников[81], которые в нагрудниках, масках и рукавицах разыгрывали штыковые бои на деревянных ружьях.
Ширмо-Щербинский ответил не сразу и без особого воодушевления:
– Как ни странно, там не исключают, что этот «инспектор» и в самом деле родственник покойной старухи.
Дашевский с недоумением взглянул на него. Показания батяра представлялись ему совершенно глупой легендой.
– Мне кажется, что вести слежку и выяснять отношения с претендентом на наследство ночью с пистолетом и кастетом – не совсем характерно для школьного инспектора, – скептически заметил он.
– Возможно, – нехотя согласился Ширмо-Щербинский. – Установить его нам скорее, всего, не удастся – все руководство школьного совета с документацией сбежало в Сан[82]. Да и показания этих монашек, которые подтвердили, что помогли сменить ему одежду, когда он к ним явился, а затем оставили у себя в качестве чернорабочего… Но с другой стороны, какого рожна шпиону так рисковать: являться ночью в дом, где его может ожидать засада. Ведь расправиться с нашим капитаном можно было и в более подходящем месте.
– А что со вторым? – спросил Корецкий.
– Этот и в самом деле значится в списках австрийских дезертиров. Он составлялся нами еще в первый месяц оккупации Львова. Комендатура тогда не справлялась с количеством дезертиров в городе, и в качестве временной меры было принято решение брать с них присягу не воевать против России и не убегать из Львова. Католики присягали в костеле Святого Антония, а униаты – в Волошской[83] церкви. А что касается найденного у него обрывка пропуска из Сколе – пока не ясно, но мы направим запрос с их фотографическими карточками в штаб Одиннадцатой армии. Местечко Сколе сейчас находится в их расположении.
– А я бы все же этапировал во Львов Лангерта, – предложил Дашевский, – это дало бы нам возможность основательно разобраться с ним.
– Пожалуй, – согласился Ширмо-Щербинский, – я поговорю с генералом Никитиным.
Внимание офицеров привлекли австрийские пулеметы, с которыми занималась пулеметная команда. Корецкий поинтересовался, нельзя ли им сфотографироваться возле трофеев?
– Никак нет, ваше благородие, – ответил унтер-офицер, – комендант категорически запретил. На прошлой неделе один из пулеметов неожиданно выстрелил, когда пулеметная команда маршевого запасного батальона выстроилась рядом с ними, чтобы сфотографироваться. Пуля прошла навылет через животы трех солдат, и двое из коих скончались.
– Да, – заметил Корецкий, – и даже оружие может хранить верность присяге.
– В нашем штабе, – продолжил начатый разговор Ширмо-Щербинский, – сейчас больше озабочены другим обстоятельством – приездом из Киева офицера по особым поручениям полковника Алексеева. Не тот ли это гусь, которого мы так долго поджидаем, особенно в свете неожиданных интересных сведений от нашего агента Кельнера? Согласно его донесению, полковник имел конфиденциальную встречу с известным нам Грудским. При этом агент уверяет, что тот пытался скрытно передать полковнику какой-то сверток.
Упоминание свертка, несомненно с деньгами, сразу оживило Чухно.
– Грудский? – переспросил он. – Это бывший директор филиала австрийского банка по торговле?
– Ты путаешь с Згурским, которого мы взяли за спекуляцию с американской валютой, – поправил его Ширмо-Щербинский, – а этот из Петрограда. Под видом раздачи денег пострадавшим евреям он занимается шпионажем. Он уже доставил нам массу хлопот своими разъездами по прифронтовым зонам Галиции. Хитрая бестия.
Чтобы уличить его в сборе сведений о дислокации войск, мы подставили ему нашего офицера в качестве шофера во время поездки в район Тарново, где шли сильные бои. Так вот, в корчме, где Грудский собирался встретиться с местными евреями, нашему шоферу добавили в вино какую-то дрянь, после чего он сутки приходил в себя.
– А есть ли у нас санкции что-либо предпринимать в отношении Алексеева? – засомневался Дашевский.
– По этому поводу из штаба уже ушла телеграмма в Барановичи. Будем ждать разрешения Ставки.
Контрразведчики расположились за стойками – местом интимного общения со своими маленькими любимцами и надежными защитниками: маузерами, браунингами, кольтами и люгерами. Благо в российской армии офицеры имели право по своему усмотрению и на собственные деньги приобретать личное оружие и каждый мог блеснуть перед товарищами уникальным приобретением.
Тир располагал прекрасными условиями для стрельбы. Кроме обычной стрельбы по мишеням, которыми был забит склад, здесь можно было поупражняться и в дуэльной стрельбе[84].
Во время очередной замены мишеней к стрелкам подошел начальник временного окружного склада штабс-капитан Лях-Невинский, большой знаток и почитатель стрелкового дела.
– Господа офицеры, позвольте сделать некоторые замечания по поводу вашей техники стрельбы, – с благодушным выражением обратился он к контрразведчикам. – Я обратил внимание, что угол поворота корпуса на цель у вас не полностью согласуется с согнутой рукой, а у молодого человека, – указал он на Новосада, – рука почему-то вообще не согнута.
На лице Корецкого отразилось недоумение. Для него, жандармского офицера, еженедельно упражняющегося в тирах, советы армейского служаки представлялись почти унизительными.
– Вы заблуждаетесь, любезный, – не совсем приветливо ответил Корецкий, – стойка зависит от индивидуального телосложения человека и проверяется поворотом тела во время прицеливания. Достаточно закрыть глаза, и можно понять, куда уклоняется мушка и куда следует отставить левую ногу.
– И насчет согнутой руки вы не правы, господин штабс-капитан, – задиристо отозвался Новосад. – Нынешняя практика международных соревнований склоняется именно к стрельбе с прямой руки.
– Это не совсем так, молодой человек, – несколько обескураженный реакцией офицеров на свои бескорыстные советы, ответил штабс-капитан, – наименьшее мышечное напряжение возможно только при согнутой руке. Это повышает равновесие и устойчивость тела.
– Я готов доказать вам обратное, – загорелся Новосад, – предлагаю решить наш спор соревнованием. Я буду стрелять с прямой руки, а вы с согнутой.
Вызов какого-то юнца в форме прапорщика с глупыми представлениями о стрелковом искусстве серьезно задел самолюбие обладателя многих призов и кубков.
– Я думаю, разница в уровне нашей подготовки не позволит определить истину, но если мой результат вас в чем-то убедит, то пожалуйте. Какое упражнение вы предпочитаете?
– Все равно, на ваше усмотрение, – лихо бросил прапорщик, – если желаете, можно и по-македонски[85].
– Ну что ж, давайте выберем классический вариант – семь выстрелов по австрийской мишени с белым кругом диаметром в сантиметр. Это мишени международного образца. Вам приходилось стрелять по ним? – оценивающе взглянул на Новосада штабс-капитан.
– Для меня это не имеет никакого значения, – самоуверенно бросил прапорщик, загоняя патроны в обойму своего браунинга образца 1900 года.
Штабс-капитан достал из кобуры начищенный до блеска австрийский револьвер «раст-и-гассер» и подошел к соседней стойке. Присутствующие на стенде офицеры прекратили стрельбу и с любопытством наблюдали за единоборством. Ширмо-Щербинский и Дашевский приготовились к позорному проигрышу своего младшего товарища и в душе осуждали его за чрезмерную самонадеянность, хоть и вызванную благородным стремлением защитить честь отделения.
На серию в семь выстрелов стрелкам было выделено тридцать секунд. Команду на изготовку взялся отдавать еще один завсегдатай тира, начальник Школы военных, сторожевых и санитарных собак во Львове статский советник Лебедев.
Интенсивные упражнения по стрельбе в военном училище не пропали даром для Новосада: он первым закончил стрелять, довольно кучно уложив все семь пуль в середине мишени. Штабс-капитан распределил отведенное время на выстрелы более равномерно. Хладнокровно и без напряжения он посылал одну за другой пули в центральный круг с семеркой. Чтобы победить, перед последним выстрелом ему достаточно было просто попасть в мишень. Но когда он плавно дожимал спусковой крючок, рядом с тиром вдруг громко бухнул миномет. Рука опытного стрелка дрогнула, и пуля прошла мимо мишени.
С растерянным видом штабс-капитан еще некоторое время стоял, не опуская руки, не в силах осознать, что допустил такой досадный промах.
Не скрывая удовлетворения от исхода спора, Ширмо-Щербинский предложил «в силу непредвиденного обстоятельства» оставить соревнование без победителя.
Но это предложение сделало Лях-Невинского еще более бледным. Аккуратно уложив револьвер в кобуру и сухо процедив сквозь зубы «Честь имею», он спешно покинул стенд.
