Булат Жандарбеков - Подвиг Ширака
Так, возбуждаемый радужными предчувствиями, думал Дарий, нетерпеливо нахлестывая своего скакуна.
* * *
Возвратившись в Пасаргады и даже не заезжая к себе домой, Дарий помчался по улицам города, пугая прохожих и давя мелкую живность, прямо ко дворцу и у самых дворцовых ворот соскочил с коня. К его великому удивлению, стражники не только не бросились наперебой подхватывать под уздцы его лошадь, а скрестив свои копья, преградили ему путь во дворец. Раньше такого не бывало.
— Я — Дарий, копьеносец царя царей! — назвал он себя раздраженно, ожидая, что после этих слов копья немедленно разомкнутся
Но стражники стояли подобно монументам и даже не шелохнулись. Дарий огляделся и увидел гонг с колотушкой — краска бросилась ему в лицо. Неужели и ему, как какому-то просителю-простолюдину придется вызывать начальника караула в этот гонг? Ему — Ахемениду! Дарий крепко выругался и изо всех сил ударил колотушкой в гонг. Не успел затихнуть звон, а перед Дарием появился сотник. "Да, Бардия вышколил свою охрану", — мельком подумал Дарий и высокомерно обратился к сотнику:
— Прикажи пропустить меня своим олухам. Я — Дарий, копьеносец царя царей!
Сотник внимательно оглядел Дария с ног до головы, вызывая все больший и больший гнев у знатного перса.
— У нашего царя и господина четырех стран света нет такого копьеносца да и не было никогда!
— Да вы что, все с ума здесь посходили или ослепли? Я — Дарий, Ахеменид, сын Гистаспа, сатрапа Маргианы, я копьеносец царя царей... — кричал в ярости Дарий и вдруг осекся.
"Неужели кто-то опередил меня? — обожгла его внезапная мысль, и враз стали тускнеть радужные мечты. — Но этого не может быть! Разве что соперник, опередивший меня, обрел крылья!" В это время из дворца появился какой-то скромно одетый человек. Как волк чует собаку, так Дарий — аристократ с ног до головы сразу же распознал в нем простолюдина и обомлел, когда услышал обращение сотника к этому невзрачному человеку.
— Господин пати-кшаятия, этот человек рвется во дворец, при этом ложно называет себя — утверждая, что он — копьеносец царя царей.
Дарий не верил своим ушам. Сотник, чрезмерно почтительно склонившись, назвал этого простолюдина, скорее всего какого-то конюха — "пати-кшаятия"! То есть, по существу, вторым после царя царей, человеком в империи Ахеменидов, тем, кем стремился стать сам Дарий. А "пати-кшаятия" тем временем внимательно разглядывал знатного перса и, как собака чует волка, так и он почувствовал в этом молодом, красивом, надменном и спесивом человеке своего врага!
— Зачем ты так спешил во дворец, что даже лошадь загнал? — даже с какой-то укоризной спросил незнакомец, с сожалением оглядывая запаленную лошадь.
"Обошли!" — подумал с горечью Дарий, и жгучая злоба вскипела в груди.
— А кто ты такой, чтобы допрашивать меня, Ахеменида?
— Ты же слышал: я — пати-кшаятия.
— До сих пор я знал только одного пати-кшаятия — Прексаспа! — сказал Дарий с вызовом.
— Ну а теперь им являюсь я, — спокойно сказал незнакомец и с явной иронией добавил: — И копьеносцем царя царей тоже.
"Обошли", — как-то сразу потух Дарий и уже без прежнего гонора сказал:
— Я — Дарий, сын Гистаспа, Ахеменид. Привез благородному царевичу Бардии важную новость.
— Да как ты смеешь называть повелителя вселенной, великого царя царей и господина четырех стран света царевичем и просто по имени, негодяй? — вдруг заорал побагровевший от злости служака сотник. — Стража, взять его!
Дарий похолодел. Его грубо скрутили. Дарий, как говорится, потерял лицо. Он каким-то визгливым от страха голосом заверещал:
— Я не знал! Я не знал! Я копьеносец Камбиза! У меня важная весть для великого Бардии, сына Кира! — кричал, взрываясь, Дарий.
Человек не робкого десятка, Дарий впоследствии будет со жгучим стыдом вспоминать свой противный страх перед незнакомцем и всю эту постыдную сценку и жестоко отомстит свидетелям его позорного поведения. А странный пати-кшаятия с явным удовольствием смотрел на истерику знатного вельможи. И лишь вдоволь насладившись, отменил приказ сотника.
— Отпустите его! — велел он стражникам и, обратившись к Дарию, сказал: — Сообщи эту важную весть мне.
— Я могу сообщить ее только сыну великого Кира, — уклончиво, но с упрямством ответил Дарий, все еще не желающий выпускать из рук птицу счастья. — И я еще раз повторяю: я — Дарий, сын Гистаспа, Ахеменид, из царского рода, и нашему роду испокон веков дано право входа в царский дворец беспрепятственно и в любое время.
— Ну так я тебе вот что скажу, Дарий, сын Гистаспа, Ахеменид. Со своей важной вестью можешь делать все, что хочешь, а право, существовавшее, как ты говоришь, испокон веков, с сегодняшнего дня больше не существует.
— Кто же осмелился отменить это священное право?
— Я!
Оплеванный Дарий стоял перед дворцом и плакал злыми слезами, и хотя ненавистный первый советник нового царя уже ушел, в бессильной ярости твердил одно и то же:
— А ты кто такой? А ты кто такой? А ты кто такой?
А неприступные стражники стояли, подобно монументам, скрестив свои копья.
Пати-кшаятия дождался, когда приехавший с охоты пыльный и усталый Бардия, скинув с себя грязную одежду, бросился со сладострастным стоном в прозрачный дворцовый бассейн, и лишь тогда показался на глаза царю. Бардия, увидев своего первого советника, мощным толчком огромной ладони обрушил на него целый каскад воды и сделал приглашающий жест, но пати-кшаятия, отряхиваясь, отрицательно покачал головой. Он знал, что разговор будет, как всегда, нелегким, и присел на приступ, готовясь к нему. А могучий Бардия вполне оправдывающий свое прозвище "Таниоксарк", то есть "Мощнотелый", плавал, барахтался, нырял, шумно отфыркиваясь. А пати-кшаятия все еще не решался начать разговор, хотя он был необходим, иначе зачем была принесена такая жертва — родной и любимый брат! "Да, трудно с Бардией, а ведь он лучший из всей этой знати, которая, дав себе только труд родиться, всю жизнь купается в роскоши, в то время как другие рождаются для тяжкого труда и, хотя с утра до вечера не разгибают спин, — живут в нужде и бедности. Конечно, Бардия добрый, но доброта господина горче горькой полыни". Пати-кшаятия вздохнул тяжело и сказал:
— Мой царь из Сирии прибыл Дарий с важной вестью.
— О великий Ахура-Мазда, да где же он?
— Не знаю. Наверное, у себя во дворце, потому что в твой я его не пустил.
— Да ты что, с ума сошел или одурел от власти? Да как ты смеешь не пускать во дворец, притом мой дворец, знатного вельможу, сына первого сановника Персии, моего родственника, наконец? Он — Ахеменид и как представитель семи семейств самых знатных родов Персии имеет право входа в царский дворец в любое время дня и ночи, понял? Этому праву больше ста лет, и не тебе, плебею, его отменять! Немедленно пошли к нему с извинениями гонца, лучше придворного, а еще лучше поезжай сам и с великим почтением пригласи ко мне! И сделай это как можно скорее, так как, ты говоришь, он прибыл с важной вестью.
— Я знаю эту весть, мой царь. Умер твой брат Камбиз.
Бардия от неожиданности пошел ко дну, хотя воды в бассейне ему было по грудь. Вынырнув, он выбросил длинную струю изо рта и, захлебываясь, протянул:
— Что-о-о?
— По всей вероятности, он убит и, может быть, этим самым Дарием, сыном Гистаспа.
— Тогда тем более зови его скорее сюда, во дворец!
— Сын великого Кира — Бардия не может принимать убийцу или соучастника убийства сына великого Кира — Камбиза! Если ты примешь в своем дворце Дария, ты тоже станешь соучастником гнусного убийства твоего родного брата и низко падешь в глазах своего народа.
— А сын великого Кира — Камбиз, подсылая ко мне убийцу, не боялся падать низко в глазах своего народа? — с бешенством вскричал Бардия.
— Твой старший брат своей жестокостью отвратил сердца людей своего царства, и поэтому тебя, младшего брата, еще при жизни Камбиза признал наш народ своим царем.
— Ты говоришь так, словно я не господин великой Персии, а этот твой народ, не я господин своего народа, а этот народ мой господин! — с раздражением произнес Бардия.
— Ты господин, ты! — кротко ответил пати-кшаятия, а про себя думал: "Не надо перегибать. Все они одним миром мазаны — эти господа!"
— Еще бы! — остывая, проворчал Бардия.
— И народ любит тебя.
— Еще бы! — самодовольно повторил Бардия и добавил: — Разве не я облагодетельствовал свой народ, освободив и других подданных, кроме персов, от податей и воинской службы на целых три года!
Пати-кшаятия просветлел.
— За это народ благословляет твое имя, мой царь. Это твое благодеяние останется навеки в благодарной памяти народной, и твое имя с благоговением будут произносить и дети, и внуки, и правнуки ныне живущих! — воскликнул пати-кшаятия, вспоминая про себя, скольких трудов ему стоило уговорить царевича на этот действительно невиданный и неслыханный поступок.
