Джинн Калогридис - Огненные времена
– Она умерла? – в ужасе спросила я. Странное выражение пробежало по лицу отца, как будто он прислушивался к кому-то невидимому.
– Я очень устал, – неожиданно сказал он. Пошел к кровати и лег рядом с женой. И больше уже не встал.
Несмотря на то что с тех пор прошло много лет, память о страданиях моих родителей не потускнела со временем, и боль, как и прежде, свежа.
Отец впал в глубокое забытье, и, хотя я отдала ему свой светящийся амулет, как он прежде отдал свой матушке, он так и не выздоровел. Хотя его болезнь тоже началась с лихорадки, она приняла иное течение, чем у матушки. Волдырей ни под мышками, ни в паху не появилось. Болезнь захватила легкие, поэтому он исходил мерзкой кровавой мокротой. Через два дня он умер.
К тому времени матушка представляла собой самое жалкое зрелище. Ее бледная кожа была испещрена черными пятнами и жуткими волдырями, сочившимися гноем и кровью. Такой ужасной была эта болезнь, что еще живые люди пахли как разлагающиеся трупы.
В тот час, когда отец умер, матушка выкрикнула его имя и тут же затихла. Мы с Нони были уверены, что она вскоре последует за своим мужем.
Я чуть не обезумела от горя. Видя, что отец умирает, я побежала в деревню, чтобы найти священника, который мог бы отпустить ему грехи. Была середина дня, но деревня словно вымерла – в поле не было ни души, и не было видно ни одной женщины, которая несла бы воду из колодца, хотя скотины кругом было много. Оставшиеся без присмотра коровы бродили по нежным молодым посевам и ели все, что им вздумается, как и козы, жалобно заблеявшие при моем приближении в надежде, что я смогу их подоить.
Священника не оказалось ни в церкви, ни в домике, где он жил. Но на кладбище у церкви я увидела могильщика, копавшего очередную могилу. Я справилась у него о священнике.
– Уже помер или еще помирает, – ответил могильщик. – А может, пошел к кому, отпускает мертвым грехи. Скоро и его хоронить буду.
Его лицо и одежда были черны от грязи и пота, накопившихся за много дней. Струившиеся по моим щекам слезы нисколько не тронули его, и он говорил со мной равнодушным тоном человека бесконечно уставшего и повидавшего слишком много мертвецов. Рядом с ним было множество совсем свежих могильных холмов и три только что выкопанные ямы. Теперь он трудился над четвертой.
– До утра и эти могилки будут заполнены. Если у вас кто помер, несите их сюда сами, помочь вам некому. И лучше вам поспешить, пока есть места. – Он помолчал, а потом странно покачал головой и добавил: – Знаешь, а ведь это конец света. Священник читал нам из Библии – последнюю книгу, называется Откровение. – И он прочел по памяти: – «И когда Он снял четвертую печать, я слышал голос четвертого животного, говорящий: иди и смотри. И я взглянул, и вот, конь бледный, и на нем всадник, которому имя чума;[4] и ад следовал за ним».
Страшно расстроенная, в сумерках я вернулась домой и сказала Нони, что нам придется самим нести тело папы на кладбище, помощи ждать неоткуда. Поэтому, когда отец распахнул глаза навстречу смерти, мы могли лишь благословить его сами, омыть и завернуть в белый саван. Всю ночь мы провели у его тела, оплакивая его и молясь за него, и следили, дышит ли еще матушка.
Утром же, к нашему изумлению, у матушки прошел жар, она перестала метаться и забылась глубоким сном. Поэтому мы решили заняться похоронами отца, ведь погода стояла теплая. Неподалеку жили Мари и Жорж, считавшиеся самыми богатыми из наших соседей, потому что у них были осел и крытая телега. Отправившись к ним домой, я обнаружила и телегу, и привязанного снаружи осла, и крикнула, нет ли кого дома. Верхняя часть двери была открыта, но ответом мне было гробовое молчание. Не колеблясь, я забрала и осла, и телегу, полагая, что их хозяевам они больше не понадобятся.
Потом нам с Нони пришлось осуществить печальную миссию – погрузить на телегу тело отца. Мертвые гораздо тяжелее живых, и когда я подхватила отца под мышки, а Нони подняла его ноги, я поняла, что мы не сможем поднять его тело достаточно высоко, чтобы водрузить на телегу.
И в этот ужасный момент раздался стук в нашу дверь, которая была открыта. Свесившаяся голова отца заслоняла от меня дверь, а Нони стояла к ней спиной.
– Уходите! – сквозь слезы сердито крикнула бабушка, прекратив наше медленное продвижение к двери. – В доме чума! Неужели вы не видите, что мой сын умер и у меня больше нет трав!
Красивый, глубокий голос ответил:
– Я пришел не для того, чтобы взять, а для того, чтобы помочь.
Странный свет появился в глазах Нони. Она тихонько опустила завернутые в саван ноги своего сына на пол и обернулась. Я тоже мягко опустила тело и посмотрела на того, кто стоял перед нашим порогом.
Это был высокий, изможденный человек с длинной седой бородой, вдоль которой тянулась белая лента. Большие глаза с тяжелыми веками и горбатый нос выдавали в нем еврея, даже если бы на его платье не было желтой войлочной нашивки и рогатой шапки – на голове. Для еврея было весьма необычно отправиться за город: из соображений безопасности они обычно не покидали свой квартал, и у них были свои собственные повитухи и свои лекари.
Мне тут же вспомнились истории, которые рассказывали о евреях, однако этот человек совсем не был похож на чудовище. У него были глаза старика – слезящиеся, с пожелтевшими белками, а радужки глаз – такие черные, что зрачки с ними сливались. Это были самые властные и одновременно самые ласковые глаза, которые я когда-либо видела.
Я поняла, что он принадлежит к нашей расе.
На Нони он тоже произвел впечатление, потому что она мягко ответила:
– Для чего же вы тогда приехали, господин? Здесь небезопасно: чума поразила и нас.
– Сейчас небезопасно везде, – ответил старый еврей. – И Господь оставил мне совсем мало времени.
С этими словами он вошел в дом, жестом велел мне отойти в сторону и подхватил тело отца под мышки. Каким бы странным ни казалось это теперь, через много лет, но тогда для меня было совершенно естественным поспешить к Нони и помочь ей поднять отца за ноги. Я взялась за левую ногу, Нони за правую, и с помощью незнакомца мы легко погрузили тело на телегу Жоржа.
– Монсеньор, – обратилась я к нему так, как редко кто обращался к евреям, – благодарю вас за вашу помощь.
В ответ он вытащил из-под черного плаща квадратик свернутого черного шелка и протянул мне. Я не знала, брать ли.
– Нам не нужны деньги, – быстро сказала Нони. – Вы оказали нам неоценимую помощь. К тому же сегодня, стараниями больных, я получила уже достаточно золота.
Он взглянул на нее, и выражение его лица смягчилось слабой, извиняющейся улыбкой:
– Это не монета.
Он снова протянул мне сверточек, и на этот раз, чувствуя исходящее от него тепло, я взяла его и благоговейно развернула.
Это и вправду было золото: диск из тонкого кованого металла, размером с ливр, на толстой золотой цепочке. На нем были выгравированы какие-то круги, звезды, буквы. И хотя в то время я еще не умела читать, я поняла, что это письмена языка куда более таинственного, чем мой родной французский.
Диск светился сиянием гораздо более теплым и белым, чем все то, что я видела раньше. Это было сияние звезды. Я поняла: этот еврей знал богиню и владел магией более сильной и мощной, чем та, которой учила меня Нони. Она намного превосходила целительные заклинания и чары, способные защитить от врага или уберечь урожай.
– Храни его, – сказал он. – И в опасные времена – а сейчас именно такие – носи его на себе. Великое зло рядом.
Я подняла глаза, чтобы еще раз поблагодарить его, но не успела произнести ни слова, как он добавил:
– Каркассон – безопасное место.
Нони посмотрела на него так, словно он сошел с ума:
– Мой господин, но в Каркассоне все умерли или умирают!
– Даже несмотря на это, – оборвал он ее и не прощаясь ушел так быстро и тихо, что мы с Нони были поражены и смущены его внезапным исчезновением.
Мы оглянулись по сторонам, но его и след простыл.
Не слушая моих бурных протестов, что именно она должна надеть диск, Нони взяла его у меня, надела мне на шею и аккуратно запрятала мне под платье.
– Его прислала богиня, – сказала она, имея в виду таинственного человека. – И амулет предназначен тебе, только тебе. Ради меня носи его не снимая.
Я подчинилась, ибо знала, что она права. Когда золотой диск коснулся моей кожи, я почувствовала сильное тепло и покалывание, которое меня удивило.
Наконец мы взобрались на телегу и двинулись к кладбищу. На дороге, которая вела к деревенской площади, мы увидели труп женщины.
– Не смотри! – резко приказала мне бабушка, но я уже увидела достаточно, чтобы меня чуть не стошнило: две собаки уже набросились на гниющее тело, а одна из них почти отхватила руку. Ухватившись зубами за локоть, она тянула руку, пытаясь оторвать последний кусок мяса, еще связывавший руку с плечом.
