Иван Ефремов - Таис Афинская
Таис поднесла пальцы к вискам.
– Слишком мудро для меня. Неужели в далекие темные времена даже женские богини были столь же свирепы, как позднее мужчины-боги?
– Свирепы – нет. Беспощадны – да, как сама жизнь, ибо чем же они были, как не отражением жизни, высших сил судьбы, властвующих однозначно и над богами, и над людьми… Беспощадны и милосердны одновременно.
Таис сидела, смятенная и притихшая. Философ встал и положил большую теплую ладонь на завитки непокорных волос на ее лбу. Снова необычайное успокоение разлилось по телу гетеры, доверие и чувство полной безопасности усиливали остроту восприятия.
– Слушай внимательно, Таис-афинянка. Если поймешь, что я скажу тебе, станешь моей духовной дочерью… Верить можно во все, что угодно, но вера становится религией только тогда, когда сплетается с правилами жизни, оценкой поступков, мудростью поведения, взглядом в будущее. Мы, эллины, еще очень незрелы – у нас нет морали и понимания людских чувств, как на далеком Востоке. Никогда не созреет до религии вера египтян, но и у нас есть философы, ты сама назвала двух, забыв Платона и еще нескольких мудрецов…
– Платона я не забыла. Но великий мудрец, создавая свой план идеального государства, забыл о женщинах и их любви. Мне кажется, он признавал только любовь между мужчинами, и потому я не считаю его нормальным человеком, хотя он и знаменитый философ, олимпийский борец и государственный муж. Но ты прав, я забыла Аристотеля, хотя с ним знакома лично, – загадочно улыбнулась Таис.
Делосец поморщился.
– Нет. Этот знаток явлений природы не менее дик в моральных вопросах, чем египтяне. Можешь исключить его. Важнее другое: только в начале своего возникновения любая религия живет и властвует над людьми, включая самых умных и сильных. Потом вместо веры происходит толкование, вместо праведной жизни – обряды, и все кончается лицемерием жрецов в их борьбе за сытую и почетную жизнь.
– Что ты говоришь, отец?!
– То, что ты слышишь, Таис! Не все ли равно – женская богиня или Аполлон, Артемис или Асклепий? Жизнь на земле без боязни, красивая, простирающаяся вдоль и вширь, как светлая, устланная мрамором дорога, – вот что сделалось моей мечтой и заботой.
– И ты пришел с Делоса в Египет…
– Чтобы узнать корни нашей веры, происхождение наших богов, понять, почему до сих пор эллины живут без понимания обязанностей и целей человека среди других людей и в окружающей Ойкумене. Ты поняла уже, что в Египте нечего искать законов морали – их нет в религии древних охотников, сохранившейся у земледельцев Нила. Но есть другие народы… – философ умолк, проведя рукой по лбу.
– Ты устал, отец, – Таис поднялась, прикоснулась с поклоном к его коленям.
– Ты поняла! Силы мои убывают. Я чувствую, что не увижу своего Делоса и не напишу всего, что узнал в Египте.
– Не утруждай себя, отдохни, ешь здешний розовый виноград и вкусные плоды колючих пальм, – заботливо сказала гетера, и старик улыбнулся. – Да, да, я принесу тебе в следующий раз. Когда ты позволишь мне посетить тебя снова?
Не получив ответа, Таис одиноко пошла по темным проходам, жутковато напоминавшим ей пережитое в Лабиринте.
Свет и зной полудня ощутимо ударили в нее горячей волной, унылый гул «пятидесятидневника» показался сначала даже приятным. Но уже к вечеру в своем насквозь продуваемом доме, в тревожном беге теней от колеблемых сквозняком светильников Таис опять потянуло в темноту храма, к странному старому эллину, давшему ей впервые в жизни светлый покой отрешения. Юной девушкой Таис видела во сне Афродиту Уранию. Сон, повторявшийся несколько раз в последние годы, вспоминался так: Таис, босая и нагая, поднималась по лестнице необъятной ширины к зеленой стене из густых миртовых деревьев, проскальзывала между их переплетавшимися ветвями и выходила на свет – яркий, но не пронизывающий, теплый, но не знойный. Она приближалась к статуе Афродиты Урании. Богиня из полупрозрачного розового родосского мрамора, пронизанная светом неба, сходила с пьедестала и обвивала плечи Таис сияющей рукой немыслимой красоты. Урания заглядывала в лицо Таис. Чувство необычайной отрады и покоя переполняло юную гетеру. Но она не любила этот сон – с течением лет все резче был контраст между чистым покоем любви, исходившим от Урании, и исступленным искусством и трудом той любви, которая составила славу Таис, образованной гетеры и знаменитой танцовщицы самого знающего народа в мире, каким считали себя афиняне. И вот радостный покой, испытанный прежде только в полудетских снах об Урании, пришел к Таис наяву при встрече с философом.
А в Мемфисе ширились слухи о божественном сыне македонского царя Филиппа. Александр осаждает Тир, его жители упорствуют, но искусные механики македонцев решили создать перешеек между материком и островом, на котором стоит город. Гибель древнего финикийского порта неминуема. Когда Тир падет, то, кроме Газы, больше некому будет сопротивляться победоносному Александру. Его надо ждать в Египте.
Флот Александра, отрезая Тир, проникает все дальше на юг, и недавно эллинский корабль, шедший в Навкратис, встретил пять судов якобы под командой самого Неарха.
Эгесихора сделалась дерзкой и беспокойной, чего прежде не случалось с лакедемонянкой. Может быть, горячий либийский ветер со своей неослабной силой проникал в душу людей, делая их нетерпеливыми, скорыми на расправы, нечуткими и грубыми. Таис давно заметила, что переносит жару легче, чем Эгесихора. Ветер Сета меньше влиял на нее, и она старалась реже встречаться с подругой, чтобы ненароком не вызвать ссоры. Вдвоем с верной Гесионой или с Менедемом Таис ходила на берег реки. Там она подолгу сидела на плавучей пристани. Обилие текучей воды гипнотизировало эллинов, и каждый погружался в свои думы, глубокие, затаенные, неясные…
Однажды Таис получила приглашение от делосского жреца, переданное устно мальчиком – служителем храма Нейт. С волнением собиралась Таис на рассвете следующего дня, надев скромную одежду.
Делосский философ сидел на спускавшихся к Нилу ступенях храма, погруженный в созерцание удивительно тихого рассвета.
– Ты была в Фивах, которые мы, эллины, называем Диосполисом? – встретил он афинянку вопросом и на утвердительный наклон ее головы продолжал: – Видела ли ты там основание золотого круга, украденного Камбисом два века назад при завоевании Египта?
– Видела. Мне объяснили, что круг был из чистого золота, тридцать локтей в поперечнике и локоть в толщину. Могло ли быть такое?
– Да. Круг весил около тридцати тысяч талантов. Камбису потребовалось пять тысяч верблюдов, чтобы увезти его разрубленным на десять тысяч кусков в Персию.
– Зачем отлили столь бессмысленную массу золота?
– Глупо, но не бессмысленно. Величайший фараон-завоеватель хотел доказать всей Ойкумене вечность Египта, его власти, его веры в великом круговороте вещей. Воцарение владык-мужчин, богов и героев, привело к отчаянному желанию увековечения. Женщины знают, как хрупка жизнь, как близка смерть, а мужчины мечтают о бессмертии и убивают без конца по всякому поводу. Таково древнее противоречие, оно неразрешимо. И человек создает для себя, для других, если может, для всей страны замкнутый круг, где он – в центре, а наверху – всемогущий и грозный бог.
– Чего хотят этим добиться?
– Неизменности владычества и благополучия для царей и вельмож, крепости веры для жрецов, устойчивости в мыслях народа, безропотной покорности рабов.
– И потому Египет пронес свою веру сквозь тысячелетия?
– Не только Египет. Есть страны, замкнувшиеся в себе для сохранения своих царей, богов, обычаев и жизни на тысячелетия. Я называю их круговыми. Таков Египет, еще есть Персия, Сирия. На западе Рим, а очень далеко на Востоке – Срединная страна желтокожих раскосых людей.
– А мы, Эллада? У нас есть понимание, что все течет?!
– Начиная с Крита, вся Эллада, Иония, а с нами и Финикия – открытые страны. Нет для нас круга, запирающего жизнь. Вместо него – спираль.
– Я слыхала про серебряную спираль…
– Ты знаешь? Еще не время говорить об этом. Огромна область наследия исчезнувших детей Миноса. В Либию на запад простирается она и гораздо дальше на восток, где в десятках тысяч стадий за Гирканией лежат древние города. И за Парапамизами, за пустыней Арахозией, до реки, называемой Инд. Говорят, что от них остались лишь развалины, подобно Криту, но открытая душа этих народов живет в других людях тысячелетия спустя.
– Зачем открываешь ты мне это знание, отец? Чем могу я, служительница Афродиты, помочь тебе?
– Ты служишь Эросу, а в нашем эллинском мире нет более могучей силы. В твоей власти встречи, беседы, тайные слова. Ты умна, сильна, любознательна и мечтаешь возвыситься духовно…
– Откуда ты знаешь, отец?
– Мне многое открыто в сердцах людей. И думается, что ты скоро пойдешь на восток с Александром, в недоступные дали азиатских степей. Каждая умная женщина – поэт в душе. Ты не философ, не историк, не художник – все они ослеплены, каждый своею задачей. И не воительница, ибо все, что есть в тебе от амазонки – лишь искусство ездить верхом и смелость. Ты по природе не убийца. Поэтому ты свободнее любого человека в армии Александра, и я выбираю тебя своими глазами. Ты увидишь то, что я никогда не смогу. Скорая смерть ожидает меня.
