Николай Задорнов - Симода
Много кедров, сосен и хиноки. Древесиной и стволом хиноки походит, кажется, на кедр, формой громадных ветвей – на кипарис.
Вода, видно, бывает тут большая. Вода выкатала на каменном ложе овальные ступени, эти громадные валы уложены, как бревна, друг над другом. Слабенький ручей журчит сейчас, можно представить, какие водопады гремят в ливень.
Алексею Сибирцеву и Александру Можайскому с этой каменной лестницы отлично виден клин площадки внизу, под горой, где решено ставить стапель. Дальше синее блюдце бухты, открытые рыже-красные ворота в океан и опять поднявшаяся над ними в воздух еще выше сиятельная, еще более огромная Фудзи. И чем выше поднимемся мы, тем еще более гордой и мощной будет она.
– Открытый стапель! – говорит Можайский. – Как же? Здесь тайфуны и периоды дождей, вероятно, бывают. Когда? У японцев даже этого толком не узнаешь.
– Нельзя шхуну, однако, строить на открытом стапеле. По сути, тут надо ставить док...
– Надо вырыть два отводных капала для стока ливневых вод, – протягивая руки над бухтой и лесом, говорит Можайский.
– Вот их сокровище, их подлинная тайна... Фудзи... Если бы тебя увидел кто-нибудь из наших великих поэтов! – отозвался Сибирцев.
Матросы с треском идут снизу по круче. Их толпа в красных фланелевых рубахах быстро движется вверх. Матросы в сапогах, с топорами, пилами и веревками.
– Зараза, твою душу! – яростно восклицает Маслов, с ожесточением ссекая вокруг себя, как бритвой, серую чащу колючек.
Все остановились на каменной выбоине пошире и стали закуривать.
Внизу круглая и синяя плоскость бухты с ожерельем из скал, из камней в деревьях, из садов с апельсинами, из соломенных крыш. Кое-где яркие красные кусты цветов. И над всем синее небо, чуть светлей необычайно яркой сегодня бухты.
Фудзи за морем покрылась голубыми полосами сверху вниз по снежному склону и стояла, как на праздничной молитве, вся в голубых лучах.
Лейтенанты что-то записывали, высчитывали. Можайский, щурясь, прикидывал, вытягивая руку с карандашом.
На огромной высоте, на скале, раздался крик. Над отвесом стоял у обрыва Букреев.
– О-ёё-о-о!.. Ва-ся-а! – закричал снизу Маслов.
Матросы ринулись вверх, как по команде. Карабкались умело и быстро, видно, еще не забыли, не успели запамятовать, как их гоняли по реям, когда снизу неслась вдогонку и подгоняла брань и угрозы. Но сейчас никто не гнал и не грозил.
Внизу подул ветер. Выдул барашки. В море перемена. Пошли волны, а бухта стала зеленеть, и зеленые волны в слабой пене похожи были на волнующееся поле в колосьях или на камыши. Видно, забрались мы высоко! Тут холодней, ветер иногда прорвется, ударит под деревья. Лес хорош. Дивный лес! Что ни ствол, то золото. Корабельный лес по виду, но какова-то окажется древесина в поделках?
Ударом топора Сизов сделал надруб на красной коре. Семен Маслов ударил со своей стороны, топоры задубасили в черед, щепки полетели.
Алексей видел, что древесина хороша, но поддается топору. Однако еще ничего пока не известно, ломкая ли сосна, как отпаренная доска пойдет на сгиб, вязкая ли, пригодится ли дерево или придется ждать, когда пригонят бревна по морю, вырубленные в глубине полуострова. По всему ущелью, до самого неба, застучали топоры.
– Ну вот и они! – говорит Маслов. – Эй, приятели!
Снизу по тропе через кустарники гуськом лезли японцы с пилами, топорами и баграми.
– Берегись...
Дерево выстрелило, лопнула древесина, вершина стала клониться. Матросы в высоких кожаных сапогах и японцы в сапогах из стяженной бумажной материи, обшитых кожей ниже щиколотки, отошли на заранее расчищенную площадку и сбились в толпу. Ствол упал на кручу, но подпрыгнул на ступенях речного ложа, вышиб фонтан из выбоины и, как стальная пружина, перепрыгнул на нижние ступени, закрывая ручей ветвистой хвоей. Видно было, что хлыст крепкий, как сталь.
– Ой-ой-ёё-оо?! Вася-я!.. – кричат в лесу.
Молодой японец Таракити с большим выпуклым лбом и глубоко сидящими глазами подошел к вершине упавшего дерева, вынул из чехла широкую ручную пилу с круглой частью изгиба в зубьях и стал ее прилаживать к сосновой развилине.
Сизов срубал ветви от комля к вершине, ступая вниз по каменным ступеням, спиной вперед, захватывая левой рукой ветви, а правой ссекая их топором, пока не задел спиной спину Таракити, подымавшегося навстречу.
– Здорово, Никита, – сказал матрос.
Дальше ствол был чист. Таракити, которого матросы звали Никитой, все спилил. Каждый сучок срезан аккуратно.
Таракити кивнул вежливо. И матрос кивнул ему. Не сговариваясь, оба взялись за бревно и перевернули его, чтобы срезать острые, как ножи, обломы ветвей, на которые дерево встало при падении.
Страдая одышкой, с лицом в тяжелом поту, снизу поднялся японец с саблей. Не в силах перевести дух, Танака молча, с упреком уставился на Таракити и на Сизова. Матросы узнали мецке, который сопровождал Букреева и Аввакумова с товарищами на джонке. Все стали оглядываться на полицейского и при этом смеяться. Чувствуя, что на него обращено общее внимание, мецке исчез.
– Улизнул твой городовой, брат Никита! – молвил Сизов.
Таракити не лесоруб, он плотник, но пошел с партией рубщиков: Эгава объяснил ему, что для западного корабля потребуются сосновые развилины и надо будет учиться у морских мастеров, какие выбираются сосны в лесу. Еще велено наблюдать, как будут выдергивать или выкорчевывать из земли мелкие сосновые корни. Но до развилин и корней еще не дошло. Чтобы не быть праздным наблюдателем, Таракити стал резать лес со всеми.
Японцы подбежали, воткнули багры в очищенный ствол и дружно потянули. Таракити, нагибаясь, подкладывал под дерево кругляши, и огромное дерево покатилось на них вниз, как на колесах. Японцам приходилось удерживать его.
Артельный лесорубов закричал. Застучали предупредительные трещотки. Затрещала тайга, и ствол по каменному ложу помчался вниз.
Сизов залез по ветвям на крепкое дерево, как на мачту по вантам, посмотреть, что получится.
Матросы обступили лесорубов, и тут же опять появились чиновники.
Заскользили то подгоняемые, то сдерживаемые баграми бревна.
Сизов слез со своей мачты и поднял топор. Удалая и старательная работа японцев нравилась ему. Матрос подумал, что надо и ему поаккуратней срезать сучья, дело нетрудное, просто с него пока это не требовалось. Только отец дома, в деревне, в Костромской губернии, строил избу и, бывало, все учил, как надо в лесу бревна заготавливать.
К обеду матросы пошли вниз.
– Ой-ё-ёё-оо!.. Вася!.. – опять кричали Букрееву.
Завалы деревьев внизу пришлось растаскивать. Бревна складывали поодаль от лесотаски.
– Слушай, Букреев, а что за люди странные вон в той лачуге живут? – кивнул Маслов, показывая на маленькую хибарку под скалой, когда уселись на очищенный ствол дерева, чтобы передохнуть.
– А тебе что? – спросил Василий.
– Да такие страшилища... Голодные, а детей полон дом. На самого японца смотреть страшно, – продолжал Маслов.
– Почему страшно? – отвечал Вася. – Люди как люди!
Он заходил в эту лачужку и попросил испить. Ему дали в изломанном кувшине, и Вася выпил. Вкусная горная вода!
– Люди! Это не люди, а обезьяны. Жилье хуже конуры!
– Нет, там у них есть дочка, – сказал Шкаев, – ничего собой. Только бедные очень. А сегодня вышла на минутку, и у нее розочка в прическе. Значит, еще живые чем-то...
– Я видел прошлый раз в отлив, мы с поручиком ходили на опись, – их мать лазала на косе по камням. Лазает и каким-то скребком чего-то счищает и складывает в корзину. Вот, видно, и вся их еда...
Иосида, превратившийся теперь в мелкого чиновника и одетый в халат и туфли, приставлен к нижним чинам, как матросский переводчик. На вопрос, кто живет в лачуге, Иосида-сан ответил, что там живут Пьющие Воду.
– А ты сам, что ли, не пьющий воду? Все воду пьют, – сказал ему Берзинь.
– Безземельные. Самые бедные люди здесь называются «Пьющие Воду». Им, кроме воды, нигде и ничего не полагается.
«Вот и я попил у них воды! Чем могли, тем и угостили, – подумал Вася. – Спасибо!»
– Кончай дело! – крикнул боцман Иван Черный. – Собирайсь на обед!..
На другой день еще одна сотня матросов прибыла на Усигахора с ломами и лопатами. Послышались знакомые свистки и крики. Каждые четверть часа били в рынду.
Наверху рубили лес, но сегодня бревна спускали как можно осторожней, по лесотаске, а не по камням. До самого подножья японцы и матросы бережно вели их на баграх и уж не толкали под обрыв.
Ущелье сходило к морю скатом, который образовался из наносов и зарос лесом.
Сибирцев и Можайский решили эту пологость срезать, отнять у горы площадку, вырубить нужное пространство. Алексей расставил матросов цепями по подлеску, чтобы землю снимали и вгрызались в чащу террасами, как при прокладке выемок на постройке железных дорог.
