Григорий Полянкер - РАЗБОЙНИК ШМАЯ
Рейзл постояла поодаль, посматривая на него. Потом подошла к снежному сугробу, подняла полушубок мужа и набросила ему на плечи:
– Ты что, простудиться хочешь? – с укоризной сказала она. – Этого ещё не хватало…
– Ты в самом деле боишься, что я простужусь? Из дому ты ушла, вот и иди к своей тетке и учи ее уму-разуму…
– Чего ты сердишься? Может, ты прав? Разве можно с женой не считаться…
– Послушай, Рейзл… – с волнением начал он, – ты меня перед всеми товарищами осрамила. И за что? Выслали из поселка таких душегубов, а ты их жалеешь? Сколько слез ты из-за них пролила! Дышать теперь стало легче. Можно не бояться, что кто- нибудь бросится на тебя из-за угла.
Она молчала, не знала что ответить.
Шмая махнул рукой, будто разрубил узел.
– Вот что… Я люблю шутить, но не в серьезном деле. Десять лет живем вместе и, кажется, не ругались никогда. Давай договоримся – таких историй больше не должно быть. Я этого не люблю. Запомни!
Она смотрела на его сосредоточенное лицо, на котором выступили крупные капли пота.
– Иди домой… Поешь…
– Ничего, не умру, – прервал он ее. – Зачем ты так нарядилась, ведь все вышли на работу. Ты разве забыла, как батрачила у Цейтлиных? А сегодня надо работать в артели, на самих себя… Иди переоденься и помоги людям вымести мусор, что остался после твоих милых благодетелей, которых ты так жалела…
– Да что ты прицепился! Я их разве жалела? Пусть они горят! – в сердцах сказала она.
– Ах, вот! Это совсем другое дело, а то я уже думал, что нам с тобой придется всерьез поссориться…
СЕКРЕТ МОЛОДОСТИ
– Бес его ведает, кто и для чего выдумал этих женщин, – добродушно усмехаясь в усы, говорит разбойник Шмая, сидя на высоких стропилах и прилаживая один лист жести к другому. – Какое терпение надо иметь, чтобы с ними ладить, с этими женщинами! И как он жив остался, этот несчастный турецкий султан, имевший около трехсот жен? Или бедняга Соломон, у которого было всего-навсего семьсот жен и триста наложниц! Шутка ли, эдакая орава!
А ведь у каждой, поди, свой характер был и свои капризы.
У меня одна-единственная супруга, и то я порою не знаю, куда деваться.
Ох, и трудно же ладить с ними! Но что правда, то правда – без них было бы нам совсем худо.
Вот поглядите, примчалась моя жена с криком и скандалом и приказывает, будто она надо мной начальник: собирай, мол, свою бригаду строителей и давай на виноградную плантацию, надо помочь виноград собрать.
Попробуй отбояриться – тебе ещё от нее влетит. Вы теперь не узнаете мою Рейзл. Вот уже несколько лет, как она командует бригадой виноградарей, и с того времени я потерял покой.
Вот и сегодня она примчалась как на пожар.
«Давай быстрее на плантацию!»
А я что же, сижу тут на раскаленной от солнца крыше и играюсь? Мне, может, приятнее было бы ходить между пышными кустами винограда и срезать ножницами сочные гроздья, чем париться под палящим солнцем, но ведь у меня тоже план. А жинка ничего этого знать не хочет.
«Помогайте убирать виноград, свой план выполняйте в срок!»
И ее девчата кричат во весь голос:
«Гей, тяжелая индустрия, давайте сюда! Вот корзины и ножницы, идите к нам на помощь!»
И ничего не поделаешь, приходится на время отложить инструмент, слезть с крыши.
«Тяжелая индустрия»…
Было время, когда он один ходил по хозяйству с молотком, топором, пилой. Тут починит крышу, а там поставит новый забор, наладит электропилу, проложит водопроводные трубы на виноградную плантацию…
Хотя людей в артели не хватало, но председатель Овруцкий выделил ему несколько крепких ребят и сказал:
– Ну, Шмая, дорогой, хватит тебе кустарничать, вот тебе будет строительная бригада, и действуй. Теперь ты у нас в артели, брат, тяжелая индустрия…
С тех пор пошло по поселку – «тяжелая индустрия». Но это пустяки по сравнению с тем, что его назначили бригадиром.
– Не люблю быть начальником, – заявил Шмая, – всю жизнь я был простым солдатом, самое большее – ефрейтором. Буду работать, а начальником назначайте другого.
– Э, дорогой, так не пойдет! – сказал Овруцкий, – что ж это, зря, думаешь, мы тебя посылали на курсы? Ты у нас член правления артели… Нет, милый, так не пойдет. А теперь знаешь, сколько будем строить? Вот так-то, тяжелая индустрия…
От Ингульца село Тихая Балка террасами взбегает к виноградникам. Прошло уже несколько лет с тех пор, как начала действовать строительная бригада Шмаи. Вдоль реки выстроились новые дома под железными крышами. В прошлом году закончили строить клуб. Правда, не очень большой, но зато уютный, аккуратный. Перестроили ферму, конюшни, контору артели. А теперь заканчивают ещё одно здание. Установят электромоторы, конвейер, прессы – и прямо с плантации виноград придет сюда на переработку. Скоро зашумит в огромных чанах и бочках доброе вино…
Были времена, когда на нашего кровельщика некоторые смотрели как на приблудную птицу. «Прибился человек к чужому берегу и живет себе, как приймак, трудится, правда, но это не настоящий мужик, – говорили некоторые соседи, – не потомственный он колонист и виноградарь, что с него возьмешь. Правда, он строит, чинит». И это оскорбляло кровельщика до глубины души.
Но это говорили давно. Теперь каждый знает – как хорошо, что в артели есть преданный человек, мастеровой!
– Открой нам секрет, – часто спрашивали Шмаю,- как ты умудряешься не стареть?
– Наверно, порода такая… – озорно улыбается кровельщик, – но есть и посерьезнее причина. Я сбросил пару десятков тяжелых лет. И начал считать свои годы с того часа, когда пришла советская власть. Ведь когда все время занят, работаешь, не бьешь баклуши, пользуешься у людей уважением и видишь, что приносишь людям пользу, у тебя нет времени думать о старости. Вот и весь секрет молодости.
Солнце уже садилось, озаряя багрянцем прозрачные воды Ингульца, когда закончилась работа на винограднике. Шмая в окружении гурьбы девчат и парней возвращался в поселок. Сегодня Шмае напомнили о его возрасте, и он расстроился. В самом деле, шутки шутками, а время быстро пролетело. И чего они так торопятся, эти годы, куда спешат? Начинается такая жизнь, что хочется сбросить со счета пару десятков лет.
Хочется быть в самом деле молодым и крепким!
Тихая Балка. Какая же она теперь тихая? Жизнь теперь бурлит.
Но это только начало. Впереди много дел.
Только бы тихо было на свете. Только бы дали жить, работать, строить, выращивать виноград…
Но все чаще на душе становилось тревожно. И откуда она бралась, эта тревога? Может, оттого, что сын, приезжавший к нему недавно в гости, много говорил о частых боевых тревогах на границе?
Но в эти подробности не хотелось вникать. Шмая был поглощен новыми планами.
Скоро уже полвека, как живет на свете Шая Спивак. Годы, ну зачем они так спешат? Как хочется быть молодым!
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Счастье, говорят, вещь деликатная, хитрая. Залетит к тебе, улыбнется, подмигнет, даже в дом войдет, но только тебе захочется его в руки взять – оно замудрит и улетучится – ищи, мол, ветра в поле!
И хотя Шмая порядком натерпелся на своем веку, он к своей участи претензий не имел. Не имел до лета тысяча девятьсот сорок первого года, когда в веселый воскресный рассвет стало известно, что честная трудовая жизнь простых советских людей не дает покоя новым волкам – гитлеровцам. Снова война!
«Если бы врачи повытаскивали у старых солдат все застрявшие в них осколки, из этого железа можно было бы, пожалуй, построить большой мост; если бы собрать в одно место все слезы, пролитые матерями, невестами и детьми во время всех войн, разлилось бы большое море. И если бы люди с того моста заглянули в глубь этого моря,- думает Шмая, – они давно бы объединились и задушили фашистов, которые наживаются на горе, на крови миллионов».
Тебя ведь война не касается, – говорили ему соседи. – Ты уже свое отслужил, постарел, теперь на войну пойдут те, что помоложе…
Чудаки! Старый солдат подобен доброму кавалерийскому коню: тот, как услышит сигнал горниста, на месте устоять не может! А кроме того, кто это вправе скинуть меня со счетов? Какой же я старый? Может, на неделю старше тех, что идут на фронт? Зато я умею кое-что делать, недаром в двух войнах участвовал!
После полудня к сельсовету прискакал всадник из района и привез пачку повесток. Но солдаты запаса и молодые призывники уже с утра готовились в путь-дорогу. Женщины шили сыновьям солдатские мешки. Шмая ходил из дома в дом, следил за тем, как снаряжают в дорогу хлопцев. Шмая знает, что нужно брать с собой. К его словам прислушиваются.
Рейзл шила три мешка для старших своих ребят. Глаза у нее были заплаканы. Она не подняла глаз. У Шмаи екнуло сердце: может быть, она вспомнила, как провожала на фронт Иосифа Корсунского, как ждала его и не дождалась? Кровельщик тихо вышел из дому и снова пошел бродить по улицам. Сейчас, когда привезли повестки, в поселке сразу почувствовалось тяжелое дыхание войны: уходили лучшие парни. Седлали лошадей, готовили грузовики, чистили и украшали подводы, на которых ребят отвезут в район, на сборный пункт…
