Джералдин Брукс - Год испытаний
Лотти Моубрей держала мальчика над кастрюлей, только что снятой с огня, и размешивала в ней тонкую струйку его мочи. Запах мочи пропитал все вокруг.
— Лотти, это еще что за глупости? — возмущенно воскликнула я, забирая у нее ребенка.
Я принимала у нее роды сразу после Масленицы и, помню, подумала тогда: как же Лотти, сама почти ребенок, будет за ним ухаживать? Ее муж Том с трудом обеспечивал семью, подряжаясь пахать землю или помогая шахтерам.
— Ведьма сказала нам, чтобы мы вскипятили волосы ребенка в его моче, и тогда он не заболеет, — оправдывался он.
Я расстелила перед огнем овечью шкуру, которую принесла из дома, положила на нее младенца и сняла с него грязное тряпье, в которое его замотала Лотти. Он захныкал, так как в некоторых местах материя прилипла к кровоточащим ранкам.
— И сколько же она с вас взяла за эти советы? — спросила я.
— Три пенса за первый и два пенса за второй, — ответила Лотти.
Том иногда работал на Сэма, поэтому я знала, что даже в лучшие времена он зарабатывал не больше пяти пенсов в неделю. Но нельзя же винить этих простодушных людей за то, что они стали жертвами мошенничества.
Я омыла царапины на теле ребенка, смазала их мазью, завернула его в чистую простынку, которую дала Элинор, прикрыла его сверху овчиной и положила в колыбельку. А потом взяла кастрюлю с мочой и вылила ее во дворе. Лотти попыталась было возражать, но я взяла ее за плечи и слегка потрясла.
— Смотри, вот мазь, — сказала я, протягивая ей банку. — Утром, если в комнате будет тепло, развернешь ребенка и оставишь его голеньким, чтобы тело проветрилось. Потом намажешь царапины мазью, как я это делала. Корми его получше и держись подальше от тех, кто болеет. Это единственное, что можно сделать, чтобы не подцепить заразу. А еще молись Господу Богу, чтобы он пощадил твоего ребенка. — Я вздохнула, так как она по-прежнему тупо смотрела на меня. — Хорошенько отмой кастрюлю, прежде чем будешь в ней что-то готовить. Налей в нее воды и прокипяти, поняла?
Она кивнула. По крайней мере это ей было понятно.
Выйдя от них, я споткнулась о камень и упала, сильно поцарапав при этом руку. Я поднялась на ноги, и тут мне в голову пришла такая мысль: почему все мы пытаемся переложить ответственность за свирепствующую чуму на кого-то невидимого? Почему мы все считаем, что эта болезнь должна быть либо испытанием, ниспосланным Господом Богом, либо происками дьявола? А может быть, она и не то и не другое, а просто болезнь, вещь такая же естественная, как тот камень, о который я только что споткнулась?
Я подумала, что, если мы не будем тратить столько времени на размышления о Промысле Божьем и о причинах, по которым он решил покарать именно нашу деревню, мы сможем лучше разобраться в том, как распространяется чума, и тогда наконец поймем, как от нее спастись.
Глава 9
Май мы встретили со смешанным чувством — надежды и страха. Надежду всегда испытываешь после длинной, тяжелой зимы. А страх преследовал нас потому, что мы знали: с наступлением тепла болезнь распространяется гораздо быстрее. В этом году сразу установилась прекрасная погода, как будто природа понимала, что мы не выдержим резких перепадов.
Но хотя мы и боялись распространения заразы, мы даже не предполагали, насколько стремительно это может произойти. Даже на лоне природы, в Каклетт-Делф, где мы собирались по воскресеньям, было заметно, что с каждой неделей наши ряды убывают.
Ко второму воскресенью этого месяца мы перевалили печальный рубеж: в земле покоилось столько же людей, сколько осталось в живых. И когда вечером я проходила по главной улице, я вдруг почувствовала, как на меня давят все эти призраки умерших. Я шла ссутулившись, прижав локти, как будто уступала им дорогу. Оставшиеся в живых боялись друг друга и скрытой заразы, которая могла таиться в каждом из нас.
Когда я смотрела на своего соседа, я невольно представляла его мертвым. Я думала: как же мы обойдемся без такого хорошего пахаря или такой искусной ткачихи? В нашей деревне не осталось уже ни кузнеца, ни каменщика, ни плотника, ни портного. Поля стояли заброшенными, дома опустели.
На каждого из нас страх действовал, конечно, по-своему. Эндрю Меррик, солодовник, выстроил себе хибарку на отшибе и жил там теперь со своим петухом, ни с кем не общаясь. Когда ему было что-то нужно, он пробирался к источнику и оставлял свой заказ. Он не умел писать и потому приносил, например, несколько зерен овса или хвост от селедки.
Некоторые топили свой страх в вине, а от одиночества пытались спастись при помощи неразборчивых связей. Но больше всех отличился Джон Гордон, тот, который избил свою жену в день гибели Анис Гауди. Он всегда был нелюдимым, так что никто особенно не удивился, когда ранней весной он и его жена перестали приходить в Каклетт-Делф. Так как они жили на самом краю деревни, я не видела Джона уже много недель. Его жена Урит мне как-то повстречалась, и мы с ней даже поговорили. Я заметила, что Урит очень исхудала, но то же самое можно было сказать и о большинстве из нас.
А вот Джон изменился просто разительно. Как-то вечером я отправилась к источнику, чтобы забрать мешок соли, который мы заказали для дома пастора. Уже смеркалось, так что я не сразу узнала в согбенной фигуре, ковылявшей мне навстречу, Джона. Хотя погода стояла холодная, он был голый до пояса, только вокруг бедер был намотан кусок материи. Он был как скелет — казалось, кости вот-вот прорвут кожу. В левой руке у него был посох, а в правой он держал кожаный кнут, на конце которого виднелись гвозди. Он поднимался по тропе, останавливаясь через каждые пять шагов, и хлестал себя этим кнутом.
Я бросила мешок с солью, побежала к нему и с ужасом увидела, что его тело превратилось в сплошную рану.
— Пожалуйста, прекрати! — кричала я. — Не истязай себя так! Пойдем со мной, я смажу твои раны мазью.
Гордон посмотрел на меня отсутствующим взглядом, продолжая бормотать слова молитвы на латыни и как бы в ритм нанося себе удары кнутом. И прошел мимо.
Я взяла мешок и поспешила в дом пастора. Мистер Момпелльон готовился к проповеди, но, когда я рассказала Элинор о том, что видела, она посчитала, что мы не можем ждать, когда ее муж освободится. На стук в дверь он тут же встал из-за стола и ждал, что мы ему скажем. Он знал, что мы не стали бы его тревожить по пустякам. Когда я рассказала ему о Джоне, он в сердцах ударил кулаком по столу:
— Флагелланты! Я боялся этого.
— Но откуда им взяться здесь? — спросила Элинор. — Деревня ведь так далеко от больших городов.
— Кто знает? Гордон — образованный человек. Очевидно, опасные идеи могут распространяться и завладевать умами людей с такой же легкостью, как и зараза.
Элинор объяснила мне:
— Флагелланты всегда, как призраки, сопровождали чуму. Когда начинается эпидемия, они собираются целыми толпами и идут из одного города в другой, заманивая на свою сторону отчаявшихся. Они считают, что, занимаясь самоистязанием, можно отвратить от себя гнев Божий. Бедные, заблудшие души…
— Может быть, и бедные, но очень опасные, — перебил ее мистер Момпелльон. — Чаще всего они наносят вред только себе, но были времена, когда они и других обвиняли в том, что из-за их грехов Бог наслал чуму. Мы уже потеряли Гауди из-за подобных предрассудков. Я не допущу, чтобы кто-то еще пострадал. Анна, собери, пожалуйста, какую-нибудь еду, мази и настои. Думаю, нам надо съездить к Гордонам.
Я собрала сумку с продуктами и снадобьями, как он просил, и мы отправились к Гордонам.
Поначалу Урит не хотела открывать нам дверь.
— Муж не разрешает мне принимать мужчин, когда его нет дома, — проговорила она дрожащим голосом.
— Не беспокойся, я не один, со мной Анна Фрит. Разве он будет против, если тебя навестит священник со своей прислугой? Мы принесли тебе угощение.
Она слегка приоткрыла дверь, увидела, что я стою с сумкой, облизнула губы и раскрыла дверь настежь. Из одежды на ней было только грубое покрывало, подпоясанное веревкой.
— Сказать по правде, я умираю от голода, так как муж вот уже две недели не разрешает мне ничего, кроме чашки бульона и куска хлеба в день, — сказала она.
Когда мы вошли, я открыла рот от удивления: он вынес из дома всю мебель. Повсюду висели грубые деревянные кресты.
— Вот так муж проводит теперь время. Вместо того чтобы вести хозяйство, он делает кресты, — сказала Урит, заметив, что я с изумлением оглядываюсь по сторонам.
В доме было холодно, чувствовалось, что здесь давно не топили. Я вынула из сумки пирог и колбасу и разложила их на полотенце прямо на полу. Урит встала на колени и с жадностью набросилась на еду. Мы стояли и смотрели, как она ест.
Покончив с едой, Урит со страхом посмотрела на нас:
— Умоляю вас, не рассказывайте об этом моему мужу. Он и так сердится из-за того, что я отказалась ходить полуголой, как он. А если он узнает, что я ела…