Феликс Дан - Борьба за Рим
— Предложение измены? Никогда! Я считаю его оскорблением и сообщу императору, чтобы он отозвал тебя. Я не хочу более иметь дела с тобою.
— Одумайся, королева, теперь уже прошло время щадить тебя. Знай, что великий Велизарий с войском уже идет сюда: он уже у берегов Сицилии.
— Невозможно! — вскричала Амаласвинта. — Я отказываюсь от своей просьбы.
— Слишком поздно. Предложение, которое я тебе высказал от своего имени, ты отвергаешь. Так знай же, что этого требует сам Юстиниан. Он хочет снова получить Италию, эту колыбель римского государства. Государство готов должно быть и будет уничтожено. Спасай же себя. Юстиниан предлагает тебе руку помощи, убежище при своем дворе, — выдай ему Рим, Неаполь, Равенну и другие крепости и позволь обезоружить готов и вывести их за Альпы.
— Негодяй! Неужели ты думаешь, что я изменю своему народу? Прочь! Я не уступлю корону Юстиниану без борьбы.
В эту минуту вошел Цетег. По его знаку Петр вышел из комнаты.
— С чем пришел ты, Цетег? Я уже не верю тебе, — сказала Амаласвинта.
— Да, вместо того, чтобы поверить мне, ты доверилась императору. И вот последствия. Королева, я никогда не обманывал тебя: Италию и Рим я люблю более, чем готов. Более всего хотел бы я видеть Италию свободной. Но если это невозможно, то пусть же она лучше управляется кроткою рукою готов, чем византийскими тиранами. Я всегда думал это, так же думаю и теперь. И, чтобы устранить Византию, я готов поддержать твое государство. Но говорю откровенно, что тебя, твое господство уже невозможно поддерживать: если ты захочешь воевать с Византией, тебя не послушают ни римляне, ни готы, потому что ни те, ни другие не доверяют тебе.
— Почему? Что отделяет меня от моего народа, от итальянцев?
— Твои собственные поступки: ты сама призвала в страну византийцев, — ты просила у Юстиана телохранителей.
Амаласвинта побледнела.
— Ты знаешь?
— К сожалению, не только я, а все заговорщики-патриоты: Петр сообщил им. И они проклинают тебя и поклялись, как только начнется война, объявить всему миру, что твое имя стоит во главе списка заговорщиков против готов. Тогда и готы оставят тебя. Итак, видишь — Византия, готы, Италия, — все против тебя. Если борьба с Византией начнется под твоим предводительством, — тебя никто не будет слушать, среди итальянцев и готов не будет единодушия, и государство неминуемо погибнет. Амаласвинта, нужна жертва, и я требую ее во имя Италии, во имя твоего народа и моего.
— Жертва? Говори, какая, я принесу всякую.
— Необходима самая высшая жертва: твоя корона.
Амаласвинта испытующе посмотрела на него. В груди ее происходила тяжелая борьба.
— Моя корона! — сказала она. — Она была так дорога для меня. Притом, могу ли я доверять тебе? Твой последний совет был — преступление.
— Я поддерживал твой трон всеми средствами, пока это было возможно, пока это было полезно для Италии, — ответил Цетег. — Теперь это вредит Италии, и я требую, чтобы ты отреклась, чтобы ты доказала, что любишь свой народ больше, чем корону.
— Клянусь, ты не ошибаешься. Я пожертвовала для этого народа чужою жизнью, — она охотно остановилась на этой мысли, мысли, которая облегчала ее совесть, — я не остановлюсь и теперь. Но кто же заменит меня?
— Последний из Амалов.
— Как? Этот трус Теодагад?
— Да, он не герой, но герои подчинятся ему. Подумай, он получил римское образование, и римляне охотно признают его. Короля же, которого могли бы выбрать Гильдебранд, Тейя и другие, они будут боятся и ненавидеть. Решайся же! Я всегда считал тебя выше других, — докажи это теперь.
— Не теперь, — ответила Амаласвинта. — Теперь я не могу: голова моя горит. Дай мне эту ночь, чтобы собраться с силами. Завтра я объявлю тебе свое решение.
КНИГА IV. Теодагад
Глава I
На следующее утро Равенна была поражена манифестом, который гласил, что дочь Теодориха отказывается от престола в пользу своего двоюродного брата Теодагада, последнего в роде Амалунгов. Хотя новый король был известен, как человек коварный, трусливый и невероятно жадный, но как итальянцы, так и готы признали его. Итальянцы — потому что он получил римское образование, готы — частью потому, что он был из рода Амалунгов, и частью потому, что думали, что какой ни есть мужчина все же лучше, чем женщина. Правда, наиболее горячие готские патриоты, — Тейя и другие, — не захотели было признавать короля-труса. Но более благоразумные, — Гильдебранд, Витихис, — удержали их.
— Нет, — спокойно говорил Витихис, — влияние Амалов на народ очень сильно, и Теодагад и Готелинда не согласятся отказаться от престола без борьбы. А борьба среди сынов одного народа может быть допущена только в случае крайней необходимости. Теперь же, пока такой крайности нет Теодагад, конечно, слаб, но им могут управлять сильные. Если же он окажется совершенно неспособным, то будет еще время низложить его.
Вечером в этот же день во дворце Равенны был роскошнейший пир по случаю восшествия на престол нового короля. Шумно веселились с полными чашами в руках и готы, и итальянцы, не подозревая, что в это же время в комнате короля принимается договор, который должен был уничтожить их государство.
Король рано покинул залу пиршества, вслед за ним незаметно проскользнул и Петр. Долго и таинственно разговаривали они, наконец, по-видимому, пришли к соглашению.
— Еще одно, — прошептал король и, встав с места, приподнял занавес и осмотрел другую комнату. Убедившись, что там нет никого, он возвратился на прежнее место и продолжал: — Еще одно. Чтобы все эти перемены могли совершиться, было бы хорошо, даже необходимо, сделать безвредными некоторых из этих варваров.
— Я и сам уже думал об этом, — отвечал Петр. — Надо убрать с дороги Гильдебранда, Витихиса.
— Ты хорошо узнал наших людей. Но, — и он нагнулся к самому уху Петра, — ты забыл, одного самого опасного: Тейю… Он должен быть уничтожен прежде всех.
— Разве этот мрачный мечтатель так опасен?
— Опаснее всех! К тому же еще он личный мой враг. И отец его также был мне враг.
— Почему же?
— Он был моим соседом около Флоренции. Мне хотелось иметь его участок, а он не уступал. Долго теснил я его, и наконец — земля моя. Святая церковь уничтожила его брак, отняла все его имущество и… очень дешево уступила его мне, потому что… я оказал услуги церкви во время его процесса.
— А, понимаю. И Тейя знает эту историю?
— Нет. Но ненавидит он меня уже за одно то, что я владею его землею. А он такой человек, что вырвет своего врага из рук самого Бога. Но вернемся к делу. Прочти еще раз наш договор, и подпишем его.
Петр начал читать:
«Во-первых: Король Теодагад отказывается от Италии и принадлежащих ей островов и провинций готского государства в пользу Юстиниана, императора византийского, и его преемников. Он обещает открыть без сопротивления Рим, Неаполь, Равенну и все остальные крепости государства.
Во-вторых: Король Теодагад всеми силами будет стараться обезоружить все готское войско и небольшими отрядами перевести его за Альпы. Жены и дети их по выбору могут или отправляться за войском, или идти рабами в Византию.
В-третьих: За все это Юстиниан оставляет Теодагаду и его супруге право носить пожизненно титул короля. И в четвертых…»
— Этот параграф я должен прочесть своими глазами, — прервал Теодагад и, взяв из рук Петра документ, прочел:
«В-четвертых, император оставляет королю готов не только все земли, которые составляют его, короля, частную собственность, но и королевские сокровища готов, где одного чистого золота насчитывается сорок тысяч фунтов. Кроме того, он уступает ему пожизненно половину всех государственных доходов Италии…»
— А знаешь, Петр, я мог бы потребовать больше, — не половину, а три четверти.
— Требовать-то можно, — ответил горбун, — но вряд ли ты получишь: я и так уже обещал тебе далеко больше, чем уполномочен.
— Но все же я буду требовать. Вот я зачеркнул слово «половина» и вместо него написал «три четверти».
В эту минуту вошла Амаласвинта, в длинной черной мантии, в черном, усеянном серебряными звездами, покрывале, очень бледная, величественная, все еще королева, несмотря на потерю короны. Особенное величие придавало ей глубокое горе, которое отражалось на бледном лице ее.
— Король готов, — сказала она, — прости, что я, подобно темной тени из царства мертвых, пришла омрачить день твоего празднества. Но это в последний раз. Я пришла прямо от гроба моего благородного сына, где я оплакала свое ослепление и свою вину, пришла для того, чтобы предостеречь тебя от такого же ослепления и такой же вины.
Глаза Теодагада забегали из стороны в сторону, стараясь не встречать ее взгляда.
