Михаил Иманов - Меч императора Нерона
— Очень молод. Ему едва исполнилось двадцать лет.
— Ты меня удивляешь, Салюстий, столь молодых врачей не бывает. Совсем мальчишка. Ты говоришь, двадцать лет?
— Двадцать. Но он искусен не только во врачевании. Он хорошо знаком с греческими и римскими поэтами. Мне трудно судить, но, кажется, он очень образован.
— Образован, говоришь,— задумчиво произнес Нерон,— и хорошего рода. И что, красив или уродлив? Эти ученые как будто специально рождаются с неприятными лицами.— Он махнул рукой в сторону Сенеки.— Это к тебе не относится, мой Анней.
Сенека кивнул понимающе, а Салюстий сказал:
— Он очень красив. Я не слишком разбираюсь в науках, может быть, он не столь учен, как мне показалось, но он очень красив.
— Хорошо,— Нерон милостиво (впервые за все время разговора) посмотрел на Салюстия.— Приведи его ко мне, я хочу посмотреть на него.
— Ты не будешь разочарован, император,— радостно выпалил Салюстий, делая шаг вперед,— его красота...
— Я разберусь в этом сам,— перебил Нерон и, отмахнувшись рукой от Салюстия, добавил: — Мне сейчас не до тебя, иди, сегодня декламировать не будем.
Когда Салюстий ушел, император повернулся к Сенеке:
— Как ты думаешь, Анней, этот прохвост Салюстий говорит правду?
— Что ты имеешь в виду? — склонился к нему Сенека.
— Я подумал, зачем такому красивому и ученому юноше, да еще из хорошей семьи, ехать в такую даль, чтобы лечить какого-то Салюстия? Тебе не кажется это странным?
— Нет, не кажется,— сказал Сенека.
— Это почему? — удивленно посмотрел на него Нерон.
— Потому что Александрия не Рим...
— Это я и без тебя знаю,— нетерпеливо перебил его Нерон.— Ты не отвечаешь на мой вопрос.
— Потому что Александрия не Рим,— повторил Сенека.— И если какой-то актер, бывший раб, принимаем при твоем дворе и облагодетельствован тобой, то оттуда он видится значительной особой, равной какому-нибудь влиятельному сенатору.
— Ты так полагаешь? — прищурился Нерон.— Ну ладно, это я выясню сам. Сейчас я хотел говорить с тобой не об этом. Тебе и Афранию я всегда доверял больше других. Мне нужен ваш совет.
— Мы слушаем тебя,— с поклоном сказал Сенека.
— Садитесь вон туда,— Нерон указал на два кресла, стоявшие рядом,— мне нужно видеть ваши лица.
Сенека и Афраний Бурр сели.
— Дело, по которому я позвал вас, очень деликатное, можно сказать, семейное, но я хочу доверить его вам.
— Мы слушаем тебя,— повторил Сенека.
— Это касается...— не очень твердо начал Нерон, исподлобья глядя на сидящих, но, вздохнув, договорил: — касается моей матери, Агриппины.
Сенека невольно вздрогнул. Нерон пристально смотрел на него, его близорукие глаза казались подернутыми серой дымкой.
— Скажите мне,— прервал молчание Нерон,— что делать сыну, если мать посягает на его жизнь, к тому же если этот сын — император Рима? Что ты скажешь, Анней?
— Скажу, что в это трудно поверить,— осторожно проговорил Сенека.
— А что думает наш доблестный Афраний? — с недоброй улыбкой, переведя взгляд на Афрания Бурра, спросил Нерон.
— Думаю, что благополучие Рима важнее сыновних чувств,— спокойно и уверенно выговорил тот.
— Замечательный ответ, Афраний,— чуть удивленно заметил Нерон.— Признаться, не ожидал. Значит, ты считаешь, что с Агри... что с ней нужно поступать так же, как с любым другим заговорщиком? Я правильно тебя понял?
— Ты правильно меня понял,— кивнул Афраний.
— Но, наверное, ты, как и Анней,— вкрадчиво проговорил Нерон,— считаешь, что в это трудно поверить и что сначала нужно иметь неопровержимые доказательства, а уж потом...— Он не договорил, выжидательно глядя на Афрания.
— Нет,— отрицательно покачал головой Афраний,— я так не считаю. Ты всегда был примерным сыном, не я один, весь римский народ знает это. А примерный сын никогда не позволит себе ложные подозрения. Подозрения примерного сына есть лучшее доказательство, и я не понимаю, какие нужны еще.
«Ловок,— подумал Сенека, неприязненно косясь на Афрания,— но не умен, потому что конец Агриппины есть начало нашего с ним конца».
— Ты замечательно сказал, Афраний,— усмехнулся Нерон,— я сам не думал об этом. Но ты прав, хотя мне тяжело сознавать такое. А ты, Анней,— обратился он к Сенеке,— ты все-таки думаешь иначе?
— Нет, император,— сказал Сенека,— тем более что я сам говорил недавно, что такой заговор существует. Я только хочу, чтобы были соблюдены...
Он замялся, и Нерон нетерпеливо махнул рукой:
— Ну что, говори же.
— Чтобы были соблюдены приличия,— вздохнув, закончил Сенека.
Нерон удивился:
— Какие приличия? Я не понимаю тебя.
— Я не думаю,— пожал плечами Сенека,— что с матерью императора можно поступить, как с обычным заговорщиком. Народ этого не поймет.
Нерон смотрел то на Сенеку, то на Афрания Бурра, и лицо его казалось растерянным.
— Что же делать? — едва слышно выговорил он.
— Скажи, Афраний,— обратился Сенека к Бурру,— ты сможешь отдать преторианцам такой приказ?
— Какой приказ? — осторожно переспросил Бурр, будто не понимая точного смысла вопроса.
В свою очередь, Сенеке тоже не хотелось говорить напрямую.
— Я хотел сказать... я хотел сказать...— дважды повторил он, глядя на Нерона.
— Приказ убить ее,— произнес Нерон глухо, опустив глаза.
— Но я не могу отдать такого приказа,— сказал Афраний.
— Не можешь?! — Нерон поднял на него глаза, в них блеснул гнев.
— Преторианцы хорошо помнят отца Агриппины, Германика, твоего деда, император,— спокойно глядя на Нерона, пояснил Афраний.— Они не будут расправляться с его дочерью. Хуже того, если я отдам такой приказ, может произойти возмущение.
— Проклятый Германик! — сквозь зубы выговорил Нерон так, будто его дед не умер давным-давно, а был сейчас во всем виноват.— Скажи, Анней, что же теперь делать?
— Я полагаю,— после недолгого раздумья ответил Сенека,— что это семейное дело нужно и решать посемейному.
— Что значит по-семейному? — нетерпеливо бросил Нерон.— Говори яснее.
— Это значит — тихо. В конце концов, с матерью императора может случиться несчастье.
— Какое несчастье, Анней? Я же просил тебя говорить яснее.
— Ну...— Сенека посмотрел на Афрания Бурра (тот глядел в сторону), поднял взгляд к потолку, прищурился, будто желая прочесть там ответ, и наконец выговорил: — Агриппина может отправиться куда-нибудь, например в Байи, морским путем, а морское путешествие всегда сопряжено с опасностью.
— Это слишком долго, Анней,— возразил Нерон.— Только подготовка займет кучу времени. К тому же нужно уговорить Агриппину ехать, а она может не захотеть — разве ты не знаешь, какой у нее строптивый нрав? Уже не говоря о том, что она может что-нибудь заподозрить. К чему такие сложности?
— Такой план имеет много преимуществ,— рассудительно продолжил Сенека.— Император, оплакивающий безвременно ушедшую мать, вызывает уважение и сострадание. Зачем же плодить в народе подозрения, лучше обернуть их в любовь.
— Ты тоже так считаешь? — сказал Нерон, обращаясь к Бурру.
— Да, император,— кивнул Афраний.— Сенатор прав, в таком деле лучше не торопиться.
— Лучше не торопиться! — с досадой повторил Нерон.— Пока она... есть, я не могу сохранять спокойствие!
— Зато ты сохранишь власть,— поклонился Сенека.
Нерон недовольно взглянул на него.
— Хорошо, идите, я подумаю,— выговорил он, глядя мимо их глаз и вялым жестом руки показывая, что разговор окончен.
Афраний Бурр произнес, когда они вышли за дверь:
— Ты думаешь, он решится?
— Я думаю, мы погибли,— вздохнул Сенека.
Глава пятнадцатая
Когда Симон из Эдессы въехал в Фарсал, уже стемнело. Звезды на небе горели ярко, ночь была душной. Обогнув базарную площадь, он слез с лошади и взял ее под уздцы. Справа у дверей кабака несколько римских солдат горланили песни. Осторожно, словно боясь, что его услышат, он постучал кулаком в ворота низенького дома. Ему ответил остервенелый лай собак. Он постучал еще раз и еще. Наконец с той стороны ворот испуганный голос спросил:
— Кто?
— Это я, Симон,— оглянувшись по сторонам, а затем вплотную приблизив лицо к дереву ворот, ответил Симон.
— Это ты, Симон? — некоторое время спустя переспросил голос.
— Да, да,— с досадой отозвался тот,— открывай же!
Ворота приоткрылись, и показалась голова человека с длинной бородой и всклокоченными волосами. Он поднял фонарь и вгляделся в лицо гостя.
— Ты? Мы так рано не ждали тебя.
— Я только что приехал. Ты позволишь мне войти?
— Да, входи.— Хозяин пропустил Симона внутрь и похлопал по боку лошади ладонью, словно торопя ее. Лишь только лошадь вошла во двор, он быстро закрыл ворота и задвинул щеколду.
