Константин Коничев - Повесть о Воронихине
– Хорошо, Андре. Делай сообразно рисункам, а если будет надобность изменений, не весьма существенных против Растрелли, но обещающих наибольшие удобства и красоту, допускай таковые в согласии со мной. Ум хорошо, а два лучше. Действуй…
Радостно взволнованный Воронихин принялся за работу. Осматривал обгорелые комнаты, измерял их, проверял прочность стен и перекрытий; в своем рабочем кабинете набрасывал схемы, лепил образцы рельефных украшений, строил макеты. Целые дни и долгие вечера, далеко за полночь, проходили в подготовительных работах А потом стали прибывать из далекого Камского Усолья десятки и сотни строгановских людей – строителей, набивших руку на каменных кладках Соликамских церквей а особняков. Были среди них мастера по внутренним отделкам, краснодеревцы, резчики сольвычегодские, живописцы галические, умевшие художественно расписывать стены и плафоны, штукатурщики, лепщики, мраморщики и прочие отборные мастера.
Обгоревший дворец обнесли высоким крашеным забором, клетками лесов и – закипела работа. Мертвые стены здания стали оживать, приобретая свой прежний вид.
Люди разных профессий трудились в две очереди – денно и нощно. По ночам – при грандиозном освещении кулибинских фонарей и зеркальных рефлекторов – Строгановский дворец, охваченный строительной горячкой, привлекал множество зрителей. На Полицейском мосту, на Невском толпилась публика, участливо наблюдая за работой строгановских смышленых холопов. Все шире и шире полз по столице слушок, что у старого графа не только дешевая рабочая сила взята из его владений, но даже архитектор и тот из холопов выучен и на волю пущен, но оставлен при его сиятельстве дворцовым зодчим, поскольку не то самому графу, не то покойному барону приходится он незаконным сыном. На чужой роток не накинешь платок. Воронихин с безразличием относился к подобным разговорам, да и не были они в новинку. В этот период первой и серьезной работы он неусыпно следил, как отобранные им люди выполняли его распоряжения. Одни работали над восстановлением парадной лестницы, ставили колонны, увенчанные легкими капителями, раскрашивали своды, отделывали мрамором стены. Другие трудились над восстановлением большой и малой столовых, украшая их пилястрами и барельефами, обставляя зеркалами и расписывая плафоны. Скульптор Прокофьев, привлеченный Воронихиным к работе, руководил лепщиками и сам лепил более сложные барельефы в биллиардной комнате. Художники переписывали с эстампов рафаэлевы арабески, украшая ими стены гостиной. Одновременно шла облицовка мрамором кабинета, выходящего окнами на Мойку, а также минералогического кабинета, где ранее хранились за балюстрадами на хорах богатые коллекции минералов.
Быстро восстанавливался графский дворец. Строганова радовала не только быстрота перестройки, но и то, что Воронихин умел подбирать людей, зная, кого куда поставить, в чем поправить и научить.
Андрей Никифорович не только контролировал и распоряжался, но и взял на себя главную, наиболее трудную задачу – заново восстановить зал стротановской картинной галереи. Отделка этого изящного зала понравилась старому графу. Он сказал Воронихину:
– Дорогой Андре. Преотлично! Умело изменены устаревшие интерьеры. Сам Растрелли не обиделся бы на твои поправки. Ни одной лишней детали в украшениях, строго и умно. А когда будут размещены здесь шедевры живописи и расставлена мебель, ты изобрази, ради меня, на картоне этот зал натурально, как есть… И еще, гляжу я на твое старание, Андре, а думы мои забегают вперед: хочу тебе доверить строение загородной дачи в Новой деревне на моем участке, что на Мандуровой мызе. Побывай там, осмотри местность и делай проект. За отличье и успехи будешь ты вознагражден без обиды. Ни в чем стеснен не будешь, таланту нужен размах. Построишь и себе дачу с флигелем для помощников.
– Ваше сиятельство, премного благодарю вас за оценку трудов моих. Но зачем мне, одинокому, дача? Разве для работных людей, для чертежников и писарей флигелек не мешает построить, – ответил Воронихин.
– Андре, не век тебе быть одиноким. В тридцать лет пора подумать о женитьбе.
– Подожду еще, ваше сиятельство… К чему спешить.
– Вольному воля. Пожалуй, ты прав: человеку, занятому искусствами, бывает и семья помехой. Подобное неприятство мною испытано на своем опыте…
Воронихина пока не прельщала мысль о женитьбе, однако он понимал, что иметь собственную дачу с удобствами для жизни и работы было бы не так плохо. «Будет дача, можно и стряпуху-прислугу свою иметь; мать из деревни в Питер выписать. Гостей, друзей принять иногда…» Но дела у Воронихина было мною и мыслям о даче не оставалось места в голове.
Строгановский дворец был полностью восстановлен с незначительными отступлениями от старомодных пышных украшений елизаветинских времен, ибо новое екатерининское время подсказывало другую, более строгую манеру в отделке зданий. Снова в Строгановском дворце пошли балы, приемы, встречи знатных особ и представителей знатнейших искусств.
В свободные часы Воронихин начал пером зарисовывать контуры картинной галереи. Надо было воспроизвести перспективу соединенных зал, тонкости архитектурных деталей, скульптурной лепки и освещенную дневным светом стену, сплошь завешанную картинами великих мастеров. Казалось бы, замысел прост – дать в застывшем состоянии ряд соединенных дворцовых зал, сделать грубоватые намеки акварелью и гуашем всех лепных, живописных и архитектурных деталей и кончить на этом беглый набросок. Но Воронихин не хотел наскоро писать эскиз, он решил создать произведение, в котором сочетался бы показ трех знатнейших искусств: живописи – в картинах знаменитых художников; архитектуры – в изображении удлиненной залы с ионическими колоннами, поддерживающими своды и карнизы, украшенные лепкой; и скульптуры – барельефов и горельефов работы Пименова. Нужно было показать и образцы прикладного искусства: подсвечники и люстры тончайшей работы крепостных чеканщиков, мебель, украшенную золотом и шелком. Все это было превосходно, со знанием дела изображено художником-зодчим. Особенно удалось Воронихину передать свет, падающий из окон в залы, и воспроизвести картины на стенах, так что можно было без труда отличить Ван-Дейка от Рубенса, выделить особо ярко из них наиболее редкие и любимые. Однажды Строганов подошел посмотреть эту работу Андрея. Граф, восхищенный точностью и изяществом воронихинского рисунка, сказал:
– Ну, Андре, ты вдвойне талантлив. Не боюсь хвалить, ибо похвала не может испортить художника Да, вдвойне!.. Сам от начала до конца восстановил ты эти залы, привел их в такой великолепный вид, и сам прекрасно изобразил акварелью. Здесь гуашь и след пера почти незаметны. Благодарю, Андре, благодарю… Однако не находишь ли ты, друг мой, что здесь чего-то не достает?..
– Нахожу, ваше сиятельство, – ответил Воронихин. – Не достает людей. Вся живность изображена лишь в виде канарейки в клетке над первым справа окном. Этого мало. Нужны фигуры людей и на первом плане и в отдалении перед вторым и третьим залом. Разрешите, Александр Сергеевич, устранить эту погрешность?
– Работай, Андре, надеюсь вкус тебе не изменит. Какие хочешь внести дополнения, поведай мне.
– Вот здесь, слева, на первом плане в среднем кресле хотел бы поместить вас. За круглым столиком. Отдыхающим, в полудремоте…
– …и чтобы у ног возлежал мой любимый мопс, – добавил граф.
– Справа, в тени у двери, надлежит поставить три фигуры: купца, пришедшего к вам якобы по делу; около купца – лакея с камердинером. Да еще подальше, за колоннами, будет кое-кто из знатных посетителей, человек пять-шесть, рассматривать ваши редчайшие картины…
– Задумано верно, работай, Андре. Но знай: твоя акварель будет собственностью строгановской, как и эти залы, – навсегда!.. Работай – вознагражу. Да, еще вот что, друг мой, годы-то мои идут. Художники грешат перед вельможами, подкрашивая их вопреки правде. А ты так пиши, как делает портретные бюсты Шубин, без прикрас, без боязни. Что ж, Андре, было время и меня изображали живописцы Ротари, Лампи, Рослен и Варнек то юношей-красавцем, то умником, соответственно моему сану. Теперь годы берут свое: стар я и немощен. Однако еще поживу!.. Изображай меня, Андре, и дремлющим. В мои годы захочется и тебе вздремнуть в мягком кресле.
Вскоре после завершения работ по восстановлению дворца Воронихин закончил акварелью «Строгановскую картинную галерею» и преподнес ее графу. Александр Сергеевич до слез смеялся над своим изображением и над безобразным, покорно вытянувшимся у его ног мопсом, и над купцом, стоящим у двери и ожидающим, когда старому графу угодно будет обратить на него свое высокое внимание.
– Хороша вещь! – похвалил граф воронихинскую акварель, – поистине хороша. Чем же вознагражу тебя, друг мой? Деньги? Зачем тебе деньги, ты сам золото… Поезжай-ка на лето в Братцево и Городню к моему шальному Попо. Отдохни, запасись здоровьем, а к осени – обратно. Ежели скучно будет, не скучай, дело и там найдется. Слышно, княгиня Голицына, теща Попо, усадебку намерена строить, глядишь, понадобишься. Голова твоя – золото!.. Бриллиант!..
