Гусейнкули Гулам-заде - Гнев. История одной жизни. Книга вторая
— Ничего особенного... Знаете, господин ождан, зам шлет привет тетушка Гульчехра...
Догадка моя подтвердилась: он знает пароль. Я пригласил Ибрагима к себе.
— Ну, рассказывай, как поживает Курбан-Нияз, дядюшка Фейзмамед и остальные? Нет ли сведений про Абдулло-Тарчи и Мирзо-Мамеда?
Сделав выжидательную паузу, Ибрагим рассказал, что про наших боевых друзей, арестованных полицией, ничего не было слышно, а все остальные пока живы и здоровы. Рассказал Ибрагим и о том, как перед отъездом они с Курбан-Ниязом заходили к Акперу. Тот передал привет и посоветовал еще глубже пускать корни в Калате, готовиться к новым боям...
На душе у меня полегчало, будто кто-то сбросил с моих плеч тяжелую ношу, давно и упорно гнувшую к земле. Теперь я не одинок. Рядом был настоящий друг, а вдвоем больше можно сделать.
Дня через три после прибытия на заставу пополнения меня вызвали в Мешхед. Приказано было явиться к генералу-губернатору. Надо ли говорить, что для меня это явилось полной неожиданностью: полтора года не беспокоили и вдруг...
В Мешхеде мне довелось узнать много новостей. Оказывается, Бехадерский кавалерийский полк уже переименован в полк Бахрами. Вместо знаменитого третьего эскадрона «Молния» создан казачий эскадрон. Командует им Нурулла-Мирза.
— Негодяй из негодяев,— полушепотом сообщили мне солдаты, охраняющие конюшню.— Плачет по его длинной шее веревка, ох, давно плачет...
Я поставил в конюшню своего Икбала, стряхнул дорожную пыль, поправил ремень и зашагал к штабу.
В полумраке широкого и гулкого коридора, как мураши, снуют какие-то людишки с бумажками и папками в руках. Их очень много. И все они удивительно похожи друг на друга. У всех страшно озабоченные, серьезные лица. Суетливые и завистливые люди...
Подхожу к двери кабинета начальника военного штаба... И вдруг лицом к лицу сталкиваюсь с Мирзой-Ибрагимом-Бузург-заде. От неожиданности я наверное чуть-чуть задержал шаг, но быстро сообразил, что, пожалуй в этом нет ничего удивительного. Все понятно...
Но теперь уже деваться некуда. Я решительно тяну на себя массивную, обитую кожей дверь кабинета. Чувствую — Бузург-заде сверлит меня ненавидящим взглядом но я смело шагаю через порог.
— Господин начальник штаба! Ождан Гусейнкули-хан по вашему приказу явился.
— А-а! Гусейнкули-хан! Из Калата?
— Так точно, из Калата, господин начальник штаба!
На мясистом, исковерканном шрамами и какими-то складками лице моего собеседника, очень похожего на породистого бульдога, блуждает ядовито-лютая ухмылка.
— Так-так... И чем же вы, господин ождан, занимаетесь в Калате?
— Охраняю границу, господин...
— Готовите заговор, ведете антиправительственную агитацию, — бесцеремонно прерывает меня бульдог.— Хотите поднимать мятежи...
Я отлично понимаю, что ничего доброго этот человек сделать мне не может. От неожиданности теряюсь, не могу ничего возразить.
— Акт о вашей деятельности, господин ождан,— продолжает со злорадством начальник штаба — составлен по всем надлежащим правилам. Заверен духовной властью. Сейд-Мирза-Казим, как вам должно быть известно, избран народом.
— Все это ложь, господин начальник штаба. Я протестую!..
— Судить вас будет военный трибунал. Завтра в четыре часа... Вы имеете право на защиту. А сейчас сдайте оружие!..
Я понял, что разговор бесполезен. Кладу на стол пистолет и ухожу. А в коридоре все та же суета. Бегут, торопятся куда-то чиновники. Вид у каждого важный, надменный.
Впереди — Бузург-заде. Меня душат гнев и лютая ненависть к этому подонку. Я иду на него медленной походкой, готовый на все. Видать, страшными глазами посмотрел я на своего врага. Он вздрогнул и трусливо юркнул в первую попавшуюся дверь.
В конюшню меня уже не впустили.
— Не могу, — виновато объяснил мне дежуривший у ворот солдат. — Приказано лошадь вам не отдавать. А что случилось, господин ождан?
— Ай, ничего особенного,— махнул я рукой и вышел на улицу. Меня удивляло одно обстоятельство: почему не был взят под стражу? Тут была или новая ловушка, или же за мной шла усиленная слежка.
...В полку Бахрами оказалось много знакомых ребят.
— Гусо! Сколько лет, сколько зим!
— Где ты пропадаешь?
— Будешь служить в нашем полку?
— Скажите, а где Аббас? — спрашиваю я.
— Аббас? Да где-то здесь. А-а, вспомнил. Он пошел проводить родственника, который приезжал к нему из Кучана.
Я присел на скамейку, задумался. Вскоре возвращается Аббас.
— Ба-а! Вот так новость! — он бросается ко мне, обнимает.
— Потише, медведь!— обороняюсь я.— Раздавишь.
— Так, братец, настоящие друзья не поступают!
— Ты обижаешься на меня?
— Почему бы тебе не сообщить о своем приезде?
— Не мог, дорогой Аббас. Не успел. Срочно вызвали к Гусейн-хазалу.
— Зачем?
— Судить меня будут...
Аббас неожиданно умолк, и это выдавало его страшное удивление.
После долгого молчания он с ужасом в глазах спросил:
— Судить... За что?
— Если захочешь побить кошку, то можно бить ее за то, что она съела сковородку!..
Разговор не клеился. Вижу — Аббас что-то обдумывает.
— Жаль, что в тот день я не расправился с Бузург-заде и Сейд-Мир-Казимом. Не обидно было бы сидеть на скамье подсудимых...— выпалил я для лихости.
— Ничего,— успокаивает меня Аббас.— Время будет, и ты еще отомстишь. А сейчас надо подумать, как тебя спасти от судилища.
— Аббас-джан, на этот раз трудно будет. Ничего не придумаешь.
— Знаешь что?— Аббас резко поднялся с казарменной табуретки. - Идем-ка к Арефу. Впереди у нас целая ночь!
— Думаешь, что-нибудь получится?
— А помнишь, как Махмуд-Новзари хотел с тобой расправиться. И что потом вышло?
Конечно, к Арефу идти нужно. Учитель не сможет предотвратить суд, но добрый совет даст.
Мы пробираемся тихими, кривыми, как ветки саксаула, окраинными переулками Мешхеда. Я все время был уверен, что за мною следят, и поэтому мы действуем осторожно. Разговариваем тихонько.
— Я слышал, что кто-то из кучанцев у тебя гостил? — поинтересовался я.
— Да-а — отвечает Аббас,— я совсем забыл тебе сказать. Шамо был у меня!
— Привез новости?
— Есть новости, Гусо-джан, и такие, каких мы давно не слышали. Хорошие новости: Абдулали-Сердар и Гулам организовали отряд курдских повстанцев.
— Да. В его отряде уже сто джигитов. В Миянабадском оазисе богачи не знают покоя. Гора Шаджехан занята повстанцами. Пламя восстания разгорается.
— Это радует,— я не могу скрыть своего волнения.— А что слышно от Мирзы-Мамеда и Абдулло-Тарчи? Да и как все это случилось?
— Эх,— вздыхает Аббас,— случилось страшное. К Аб-дулло совершенно неожиданно нагрянули полицейские и при обыске обнаружили листовки. Кто донес?.. А Мирза-Мамед — жертва шпионажа.
— Расскажи-ка поподробнее,— прошу я.
— Год назад приехал из Тавриза один деятель. Ашра-фом звать его. Не нравился он мне. Маленький, круглый какой-то. Губы всегда влажные. Словом, жирненький и обтекаемый как поросенок. А я таких, сам знаешь, терпеть не могу.
— Ну и что же случилось?
— Вот я и говорю — этот коротышка Ашраф втерся в доверие к Мирзе-Мамеду и даже к Арефу. Такого патриота корчил из себя, что и описать нельзя!.. И все это подлая личина. На самом же деле мы пригрели гадюку. Однажды на явочную квартиру налетели полицейские. Схватили Мирзу-Мамеда и этого негодяя Ашрафа...
— Его тоже схватили?..
— Слушай дальше.— прерывает меня Аббас.— Схватить-то схватили, но это был маскарад. На очной ставке Ашраф выдал Мирзу-Мамеда.
— Разве был открытый суд?
— Не-ет, что ты!
— Откуда же ты все это знаешь?
— Перед отправкой в Индию Мирза-Мамед передал на свободу записку. Предупредил членов партии...
— А что сталось с Ашрафом?
— Его через несколько дней освободили. Будто бы за неимением улик. Но теперь-то мы уже знали, что это за птица. Курбан-Нияз успел кое-что новенькое разузнать о нем. Это страшная гадина.
— Где же этот негодяй теперь? Аббас довольно улыбается:
— Приласкали мы его с Курбан-Ниязом...
— Уже?!
— Пригласили мы Ашрафа в Ходжа-раби. Погулять. Напоили, а на обратном пути Курбан-Нияз опустил его вниз головою в глубокий кяриз...
— Ай-да молодцы! — не могу я сдержать восхищения. Смел и чертовски решителен этот Курбан-Нияз. Побольше бы нам таких храбрецов.
— Ареф знает об этом?
— Нет,— спохватился Аббас.— Не вздумай проболтаться. Нам «убирать Ашрафа» никто не разрешал...
Был тот предзакатный час, когда еще светит солнце, но приближение вечера чувствуется во всем: и в удлинившихся тенях, и в темноватых оттенках неба, и в том оживлении, которое царит в это время на улицах города. Торопится, почти бежит толпа по Бала-хиябану. Чиновники спешат домой со службы, верующие в мечеть, нетерпеливая молодежь — на свиданье... И только дервиши медленно бредут вдоль красивого проспекта, нарушая своим плачевным видом гармонию, такие оборванные они и грязные.
