Наталья Павлищева - Роксолана Великолепная. В плену дворцовых интриг
И все же…
Некоторое время он метался, пытаясь понять, что же делать. Сам Кемальзаде Мустафа не слишком любил обоих принцев, и если Повелитель не выживет (секретарь невольно прошептал молитву о долгих днях жизни султана), ничего хорошего лично ему ждать не стоит. А если Кара-Ахмед-паше удастся уничтожить шехзаде одного за другим? Кемальзаде в ту минуту думал вовсе не о судьбе империи, а о своей собственной, вдруг ужаснувшись пониманию, что теперь он тоже во всем замешан, и Кара-Ахмед-паша лично его в живых не оставит наверняка, слишком много знает!
Секретарь вдруг понял, что молчать нельзя и поспешил к покоям султана.
Конечно, его не пустили, Кемальзаде Мустафа знаками объяснил дильсизу, что ему нужно немедленно видеть султаншу. Вообще-то это было рискованно, во дворце и впрямь глаза и уши у всего, если Кара-Ахмед-паше донесут, что секретарь говорил с султаншей, самому Кемальзаде несдобровать.
Он нервно мерил шагами комнату в ожидании, когда выйдет султанша, что позовут внутрь и не надеялся. Но вышла не Хуррем Султан, а ее дочь Михримах Султан.
– Что случилось? Повелитель болен, султанша подле него, если что-то дельное, скажите мне, я передам.
Как же они похожи! Всем – фигурой, глазами, голосом, не сказала бы, что это не султанша – не понял. Мгновение Кемальзаде сомневался, но потом подумал, что мать и дочь очень близки, а оставаться в покоях султана опасно, могут передать Кара-Ахмед-паше.
– Великий визирь отправил гонца к наследнику в Манису…
Михримах чуть приподняла бровь:
– Что в этом необычного?
Во дворце везде уши… и Кемальзаде, встав так, чтобы его руки могла видеть только дочь султана, знаками, как часто изъяснялись придворные, показал:
– В дороге слишком опасно для наследника.
Она поняла все мгновенно, чуть кивнула:
– Вы правы, Кемальзаде Мустафа, такого гонца стоило отправить султанше, но она слишком озабочена большой усталостью Повелителя и не подумала об этом… Но Аллах милостив, все будет хорошо.
А руки показали: я все поняла, предупредим… Хвала языку ишарет, придуманному придворными, на нем можно говорить, не раскрывая рта.
– Как здоровье Повелителя, да продлит Аллах его дни?
– Повелитель спит, кризис миновал, но пока он очень слаб.
Михримах вернулась в комнату Сулеймана с тяжелым сердцем. Придворные всегда загодя чувствуют беду, раз уж начали суетиться, значит, знают, что дело плохо. Но говорить об этом матери нельзя, на ней и без того лица нет.
Султан лежал, вытянувшись, безжизненный, отсутствующий, и только тяжелое дыхание выдавало его присутствие на этом свете. Роксолана только что влила в его уста противоядие, приготовленное Гекче, и сидела, держа в руках безжизненную руку Сулеймана.
– Матушка, я отлучусь ненадолго?
– Да, конечно, иди.
Через полчаса из дворца выехали два гонца в сторону Босфора. Нет, они не слишком торопились, двигались спокойно. За Измитом разделились, один отправился на запад в сторону Яловы, второй на восток в Сакарью. Первый вез письмо Михримах Султан в Манису для шехзаде Селима, второй шехзаде Баязиду. Вот теперь, убедившись, что на них никто не обратил внимания, гонцы помчались стрелой, как положено гонцам.
Сестра сообщала о болезни отца и просила Селима оставаться в Манисе, а Баязида срочно спешить в Стамбул.
Почему? Несомненно, шехзаде Селима, наследника престола, по пути в Стамбул ждала засада, ему ехать смертельно опасно, но отсутствие обоих принцев в столице, когда султан на грани жизни и смерти, опасно не меньше. Должен быть здесь хотя бы один.
Михримах понимала, что Селим смертельно обидится, узнав о двух письмах, но лучше пусть обижается, чем будет убит по пути. Нужно немного переждать. Аллах милостив, он дарует еще долгие годы жизни султану, Повелитель справится с болезнью и все встанет на свои места.
Зато эта болезнь покажет, кто как относится и к султану, и к его наследникам. Нет худа без добра…
Об этом же думала и Роксолана, сидя у постели едва живого мужа. Пока главным было вырвать Сулеймана из лап смерти, остальное потом. Все дела потом.
Когда Михримах попыталась что-то сказать, мать только отмахнулась:
– Пусть делят трон, мне все равно. Если Повелитель умрет, все будет безразлично.
– Отец выживет, матушка, выживет. Иосиф Хамон сказал, что если не умер до сих пор, то выживет.
Роксолана вздохнула: да, выживет, только какой ценой? Бывает жизнь тяжелей смерти, что если Сулейман и впрямь останется парализованным даже отчасти? Для простого смертного это очень тяжело, но выносимо, для султана нет. Неподвижный и беспомощный он уже не султан.
– Матушка, я отправила гонцов к Селиму и Баязиду.
– Да, пусть приедут, они должны успеть …
Сказала и ужаснулась собственным словам. Но Михримах возразила:
– Нет, Селиму нельзя приезжать.
– Он же наследник?
– Его по пути поджидает засада, где неизвестно, ехать опасно.
Некоторое время Роксолана молча смотрела на дочь, вспоминая Аласкара, потом покачала головой:
– Селим никогда не простит тебе этого…
– Я знаю, но сейчас его жизнь важней, чем даже трон.
– Михримах, хоть ты не говори о троне. Не могу слышать.
Не приехали ни Селим, ни Баязид.
Баязид не поверил письму сестры, решив, что его нарочно выманивают в Стамбул, чтобы уничтожить, после разговора с матерью, предлагавшей привезти сыновей на воспитание в Топкапы, шехзаде вообще перестал верить родственникам. Сыновей в качестве заложников? Никогда! И сам на расправу не поедет. Если Селим станет новым султаном, к чему тогда у Стамбуле он сам, чтобы душить сподручней?
Баязид не любил Мустафу, не было оснований обожать старшего брата, буквально не замечавшего сыновей Росколаны, но признавал его право на престол и готовил себе возможность улизнуть подальше не только Стамбула, но и Османской империи в том числе.
Но когда султан казнил Мустафу, Баязид понял, что может побороться за престол или хотя бы часть власти. Селим не Мустафа, ему всей империи не удержать. Так бывало после султана Мехмеда Фатиха, его сыновья Баязид и Джем сцепились меж собой, практически поделив империю, которая тогда была куда меньше. Но Джем оказался слаб, и Баязид изгнал его в Европу.
Джем ошибся, поддержку нужно было искать не на западе у папы римского, а на востоке. Продажны всюду, но Сефевиды тогда еще были достаточно сильны, чтобы спорить с Османами. Для себя Баязид видел в качестве поддержки только восток. И ехать в Стамбул для него означало подставлять свою голову под меч без сопротивления. Янычары, конечно, его могут поддержать против Селима, но этой поддержки едва ли хватит на всю империю, его силы далеко от Стамбула, значит там нечего делать.
Мать и сестра женщины, как бы они ни были умны и не склонялись на сторону его самого, бывают минуты, когда все решает не чья-то тайная или явная поддержка в Стамбуле, а тысячи острых мечей пусть и вдалеке от него.
Селим не приехал потому, что получил сразу два письма – от сестры, предупреждающей, что на него возможно покушение по дороге, и от Великого визиря Кара-Ахмед-паши, приглашавшего в Стамбул и обещавшего поддержку против брата Баязида.
Он не хотел этого трона, если бы не трогали, мог прожить всю жизнь в санджаке и никого не трогать в ответ. Власти жаждала Нурбану, вернувшаяся из Стамбула сама не своя. Она рассказывала о султанше Хуррем так, словно это первейший враг, ставила себе в заслугу то что сумела вывезти Мурада, твердила о власти, которую султанша взяла над всем в империи. А теперь султан лежал больной, чем все закончится, неизвестно, и Селим предпочел переждать в стороне. Если на то будет воля Всевышнего, он станет султаном и без риска для жизни, а если нет… если нет, то как ни старайся, ничего не получится. Селим предпочел доверить решение своих проблем Всевышнему.
Сначала Нурбану закатывала скандалы ежедневно, но когда он пригрозил выставить вон из гарема, затихла.
Все ждали, причем каждый свое: кто-то выздоровления султана, кто-то его смерти, кто-то ошибки султанши, а она сама только того, чтобы очнулся, дал знать, что видит и слышит, ведь то, что жив, знала сама, рука Сулеймана хоть и была безвольной, но оставалась теплой.
– У Повелителя теплые руки! – Роксолана твердила это, как заклинание, требуя от Хамона подтверждения, что означает, что султан будет жить.
– Ты сильный, ты со всем справишься, ты не только выживешь, но и встанешь на ноги…
Иногда пальцы Сулеймана слегка сжимались, Роксолана принимала это за свидетельство скоро выздоровления, но Хамон сказал, что это может быть просто судорога.
– Ну и пусть считает это судорогой, мы-то знаем, что это ты пожимаешь мои пальцы, правда? – уговаривала она султана, и пальцы слегка сжимались в ответ.
Так прошла неделя…
Сидя рядом с неподвижным Сулейманом, Роксолана рассказывала ему о том, что происходит в Стамбуле:
