Гарри Табачник - Последние хозяева Кремля
Основанный по замыслу Ломоносова и по высочайшему повелению императрицы Елизаветы Петровны 12 января 1755 года, Московский университет, ректором которого был ученый-химик А. Несмеянов, в 1950 году стал крупнейшим учебным заведением Советского Союза, в котором наряду с факультетами точных наук было и несколько гуманитарных: исторический, философский, филологический и юридический. Почему же Горбачев выбрал юридический? Судя по тому, что он ни одного дня в юридической области не проработал, юриспруденция как наука его, видимо, мало интересовала. Но юридический, в отличие от других гуманитарных факультетов, предоставлял возможности для работы в прокуратуре, в суде, в милиции и, уже если повезет, то и в КГБ. Горбачеву, к тому времени уже наверняка помогавшему милиции у себя дома, что было его комсомольской обязанностью, юридическое образование открывало путь еще к одной карьере.
... Сентябрь пятидесятого. В газетах все еще печатается поток приветствий по случаю семидесятилетия Сталина. Без упоминания его имени, без цитаты из его речи, без ссылки на его „гениальные” труды не обходится ни одно выступление. Без этого карьеру не сделаешь. Особенно, если знаешь, что в науке соревнования не выдержишь, что знаний не хватает, что можешь провалиться на зачетах. В таком случае выход один — прорывайся в комсомольские чины. Крестьянская смекалка не подвела Горбачева, а подсказала ему единственно верный путь наверх. Он, как говорится, с порога ринулся в борьбу за должность. Маленькую, всего лишь первое звено в длинной цепи, но если за него ухватиться, то, следуя сталинскому правилу, можно вытянуть и всю цепь. Таких комсомольских должностей было несколько. Можно было стать комсоргом группы, членом курсового бюро или его секретарем, членом бюро факультета и, при удаче, то и его секретарем. Выше этого был комитет комсомола МГУ, райком, горком, обком, ЦК ВЛКСМ. Конечно, не только один Горбачев стремился заполучить для себя место под комсомольским солнцем. У него были соперники из вчерашних фронтовиков, гремевших орденами и медалями на своих кителях со следами споротых совсем недавно погон. Были и другие, такие же, как он, выдвиженцы, прибывшие по заводским и колхозным разнарядкам. То, что юный ставрополец сумел обойти их всех и зацепиться за первую ступеньку, ведущей наверх лестницы, свидетельствует не только о его умении пробиться, но и о его умении правильно выступить. Потому что как еще могли судить о новичке? Ведь сделать-то он ничего еще не успел, учебный год только начался. А комсомольские руководители должны быть на своих местах. Для этого вначале в группах, а затем на курсе и факультете проводят комсомольские собрания. Вот тут-то и есть возможность себя показать тем, кто рвется в руководители. Учившиеся с Горбачевым вспоминают о его любви к речам. Спустя много лет эту его особенность отметят и иностранные журналисты, после его речи во Владивостоке писавшие, что говорит он, упиваясь звуком собственного голоса. Но до владивостокской речи еще далеко, а пока Миша Горбачев выступает в местном масштабе, обильно цитируя Сталина, призывая студентов следовать сталинскому примеру в выполнении своего долга перед партией и страной...
Что его выступления не остались незамеченными и не неотмеченными, свидетельствует то, что через некоторое время он стал секретарем факультетского бюро, а значит, и членом комитета комсомола МГУ. Это уже весьма значительный скачок. Следует учесть и то, что спустя всего лишь год после поступления в университет Горбачев становится кандидатом, еще через год, в пятьдесят втором году, и членом партии. Однако как бы ни было важно занимаемое им положение, а посещать занятия он был все ж таки обязан. Что же представляла собой юридическая наука в то время, когда гранит ее грыз Горбачев?
Она еще не дошла до того, чтобы полностью игнорировать такое понятие, как закон, заменив его планом, как в тридцатые годы предлагал советский юрист Евгений Пашуканис, испытавший на себе действие сталинского плана и сгинувший в лагерях. Но хотя формально закон отменен не был, руководствоваться советская юриспруденция должна была не им, а революционным правосознанием. В уголовном праве краеугольным камнем было сформулированное еще Лениным положение о том, что главным при определении вины является не содеянное, а политическая целесообразность. Иными словами, не преступление было важно, а то, кто его совершил.
Если политические цели, политическая обстановка требовали, то суду можно было предать и не за преступление, а за возможность его совершения лицом, которое по своему происхождению или своим взглядам могло принадлежать к тем, кто такого рода преступления совершает. Изучая право, я понял (и ужаснулся), что арестовать в Советском Союзе можно было практически за все. Человек живет с сознанием этого. Он доволен уже тем, что не арестован, что он еще на свободе. Но власти этого мало. Она хочет, чтобы он за это испытывал к ней еще и благодарность.
Партия могла объявить преступником любого. И суду предавать его было не обязательно, можно было и держать в заключении и расстрелять без соблюдения судебных формальностей. И представление доказательств было необязательным. Вышинский, чьи взгляды тогда главенствовали, утверждал, что достаточно признания обвиняемого. А раз так, то получение признания и составляет главную задачу следствия. То, что Горбачев это усвоил, покажет его поведение во время дела американского журналиста Николаса Данилоффа. Тогда, не дожидаясь окончания следствия, он объявит его шпионом, а советская пресса задолго до суда признает его виновным.
Но мы забегаем вперед.
Вскоре Горбачев станет свидетелем первой попытки реформировать советское общество „сверху”. Когда 25 декабря 1958 года было опубликовано новое законодательство по уголовному праву, в стране развернулась первая за все годы советской власти дискуссия по юридическим вопросам. Выпускник юридического факультета Горбачев мог убедиться в бесполезности ее, поскольку практически мало что могло быть осуществлено в стране, где режим не мог существовать, опираясь на закон. Новое законодательство так и осталось на бумаге. Применение его означало бы первый шаг к независимому суду. И при Хрущеве не было ни единого случая, чтобы суд вынес оправдательный приговор по политическому делу, тем самым продолжая служить не праву, а партии.
Столица жила своей особой жизнью. Несмотря на грандиозные сталинские стройки, возводимые трудом заключенных и немецких военнопленных и требовавшие огромных сумм, она все еще оставалась городом скученных коммунальных квартир и готовых рухнуть каждую минуту деревянных домов. Но сверкали витрины на главных улицах, полны продуктов магазины, будто нет в стране нехватки, и тому, кто не знает, как живет остальная страна, кажется, что так повсюду, что все живут, как москвичи.
Чтобы убедить всех, как хорошо и богато живется колхозникам, на экраны выпускается пырьевский фильм „Кубанские казаки”. Его герои-станичники, а значит те, чью жизнь хорошо знает Горбачев. Как вспоминает учившийся с ним на одном курсе Зденек Млынарж, он смотрел этот фильм вместе с Горбачевым, которого не могли обмануть раскрашенные, как лубочные картинки, кадры с напоминавшими голливудских звезд доярками, скакавшими на откормленных рысаках по напоминавшим американские фермы станицам под аккомпанемент романса о цветущей у ручья калине. Он знал, как обстоят дела в его родных местах. А ведь их война по-настоящему не затронула, и то ему приходилось, работая, укрываться от холода соломенной накидкой. Он, как о том пишет в своей книге Млынарж, мог видеть людей и через пять лет после войны донашивавших свою старую военную форму, поскольку другой одежды было не достать. Он видел ютящихся в одной комнате несколько семей, валявшихся на улицах пьяных, через которых равнодушно перешагивали прохожие. Молодого чешского коммуниста все это потрясло. Потом в своей книге „Холодом веет от Кремля” он напишет, что приехал в Москву, чтобы увидеть будущее. В отличие от американского журналиста-некоммуниста Стеффенса, побывавшего в Советской России через два года после захвата власти большевиками, коммунист Млынарж увидел, что оно, это будущее, не работает и почти через три десятилетия после октября 1917-го. Позднее это приведет его в ряды активных участников Пражской весны.
Но тогда, в начале пятидесятых годов, он такой же сталинист, как и все, с кем он встречается. Их идеологией был марксизм, и вся его мудрость заключалась в „Вопросах ленинизма” Сталина, его статье „О диалектическом и историческом материализме”, входившей в „Краткий курс истории ВКП/б/”, „Коммунистическом манифесте”, „Анти-Дюринге” Энгельса, „Государстве и революции” Ленина. Конечно, на факультете, где в то время преподавали такие ученые, как Трайнин и Строгович, немало внимания уделялось изучению и других дисциплин. Но марксизм-ленинизм определял все. То, как студент преуспевал по этому курсу, во многом решало и остальное. Кроме того, изучение этой псевдонауки создавало ложное чувство овладения всей суммой человеческих знаний, спрессованных в несколько брошюрок. Достаточно, дескать, выучить только то, что содержится в них, и все познано, все закономерности мира, его движение, развитие, история становятся простыми и ясными. Отпадают всякие сомнения. Даже если не все понятно в брошюрках, и они часто противоречат друг другу и никак все вместе не согласуются с тем, что видишь в жизни, задумываться не следует. Главное — зазубрить цитаты классиков марксизма и без запинки выложить их на экзамене.
