Булат Жандарбеков - Томирис
Конь Томирис пришел первым.
Томирис возвращалась в сопровождении пышной свиты. Она была довольна — примирение с Бевараспом состоялось. Но что-то удивило ее. В пятистах локтях от роскошного шатра, раскинувшегося на плоской вершине холма, стояла одинокая, скромная юрта.
Войдя в шатер, Томирис заглянула на мужскую половину. Доспехи Рустама не висели на привычном месте...
На следующий день Бахтияр был назначен начальником гвардии "бешеных".
* * *— Удружил ты, Хусрау! — рычал Шапур. — Век не забуду! Как последний глупец, я послушался тебя и не вышвырнул вон гузов, пустив им кровь. Теперь вся степь надо мной смеется. Вожди задыхаются от смеха: "Сразу не дал пинка под зад, значит, был согласен, а теперь нечего кулаками махать". Да-а, удррружил!
— Можно подумать, что ты по своей хитрости царице служишь, а нас, как слепых, за нос водишь,— еладким голосом пропел Кабус,— иначе чем объяснить: вес, что ты делаешь.., во вред нам и на пользу царице?
— Я отвратил от нее Рустама, — защищался Хусрау.
— Отвратил?— заревел Шапур.— Да тебя эта шлюха озолотить должна за такую услугу! То она по степи металась в поисках укромного местечка, а теперь без помех, не зная сна и отдыха, наслаждается своим красавчиком на своем роскошном ложе!
— А этот Рустам как был ее сторожевым псом, так им и остался!— сказал Кабус и, обернувшись к Шапуру, продолжал:— Ты знаешь, что он сделал с Дандаром, когда тот, желая подольститься к этому бугаю, охаял царицу? Своим ужасным кулачищем вбил ему нос меж скул. Говорят, лежит при смерти, кровью изошел и сказать напоследок ничего вразумительного не может. Гундосит что-то...
— Не надо было слушать тебя, умника. Своим серым умишком решать! Надо было ударить по стану царицы, да так, чтобы дым пошел!— с яростью сказал Шапур.
— От нас бы пошел, Шапур, от нас! Потерпите немного, Зогак нам поможет...
— Э-э-э,— пренебрежительно махнул рукой Кабус.— Твой Зогак сидит сейчас на золотом троне, как на раскаленных углях, и трясется — как бы Рустам не вспомнил, что трон-то принадлежит ему и пора его занять. Что ему противопоставит твой Зогак? Если Рустам появится, то тиграхауды и пальцем не пошевелят, чтобы защитить своего царя-недоноска, наоборот...
— Ну, так чего же ты добился, хитрейший и умнейший Хусрау? Остается одно — взахлеб благодарить царицу за такую милость,— и, распаляясь от своих слов, Шапур завопил:— Да лучше я сам себе перережу ножом горло!
—Видишь, до чего довел ты человека своими хитростями? Изреки еще одну, не скупись,— ядовито прошипел Кабус.
— Не ужиться льву со змеей.
— Бахтияр?
- Да?
— С ума сошел! Для Рустама Бахтияр даже не уж, а скорее дождевой червячок.
— А царица?
— Не промахнись! Царица умеет делать из влюбленных игрушку. Уживутся!
— Я чувствую и, кажется, не ошибаюсь. Бахтияр не червяк, не уж и даже не гадюка, а скорее кобра! Он выскочка. Не знатен. Рустам всегда будет мужем царицы в глазах всех массагетов, для которых Бахтияр — лишь постыдная блажь Томирис, и, только перешагнув через труп Рустама, Бахтияр сможет сделать шаг ?—от постели любовницы к трону царицы.
Ни царице, ни тем более этому Бахтияру такого злодейства не простят!
— А если лев раздавит змею?
— А нам какая печаль?— вскипел Шапур.
— В этом случае царица жестоко отомстит льву. Но я думаю, что ползучая гадина скорее ужалит благородного льва!
— Смотри не промахнись, Хусрау!
* * *Бахтияр сидел на обрывистом берегу и ломал на мелкие кусочки камышинки, бросая их в илистую воду Яксарта, погруженный в глубокое раздумье. Мысли были невеселые. Раньше все было ясно. Рядовой дружинник, радовавшийся лишнему куску мяса, перепавшему во время раздачи пищи, короткому отдыху от караулов, похвале сотника за рвение к службе, мечтавший стать десятником, а если очень уж повезет, то потом когда-нибудь дослужится и до сотника. И вдруг неслыханная, нежданная-негаданная удача — он избранник самой царицы! Вмиг вознесся он над простыми смертными! Голова пошла кругом. Опьянев от радости, он поверил в свою исключительность. А поверив, разбудил в душе неведомые ему досель чувства и желания. Будущее представлялось ослепительным, прошлое убогим. Золотой мираж власти, почета, богатства и славы грезился ему наяву. Но прошел угар медовых дней и наступило отрезвление. Сказочная удача — любовь Томирис— обернулась будничной связью пусть с прекрасной, но уже привычной женщиной, не принеся с собой вожделенных богатств, почета, власти, славы, а напротив, сделала положение самого Бахтияра унизительно-двусмысленным.
Правда, царица была щедра. Сама выбрала ему из своей конюшни великолепного жеребца, собственноручно надела «а него дорогой и прочный панцирь изумительной работы, охотно дарила ценные безделушки и украшения, но теперь для Бахтияра это было равносильно тому, как если бы умирающему от жажды подали золотую чашу с капелькой влаги на донышке.
А положение? Искусственное возвышение не принесло Бахтияру ни авторитета, ни уважения. Вожди говорят с ним нехотя, цедя слова сквозь зубы. Но если они из-за политики все-таки снисходят до разговора с фаворитом, то рядовые мас-сагеты, оскорбленные за своего любимца Рустама, открыто выражали свое глубокое презрение к любовнику царицы, обидно окрестив его "кобельком". Почтение к царскому имени вызывало стремление обелить царицу, и поэтому массагеты взвалили всю вину на "коварного" соблазнителя и только в нем видели причину отчуждения любящих супругов. Бывшие товарищи, неожиданно ставшие подчиненными, тоже испытывали к выскочке неприязнь, к которой примешивались и острая зависть, и обида за Фархада, настоящего отца-командира, переведенного из-за этого сопляка в тысячники.
Томирис, вероятно, и сама чувствовала, что поступила несправедливо с преданным служакой, храбрым воином, сподвижником ее отца, и поэтому стала очень внимательной и ласковой со старым воином, вызывая этим досаду Бахтияра. Бахтияр плевал бы на все эти пересуды, будь в его руках реальная власть. Уж он-то заставил бы себя если не уважать, то бояться! Но как раз власти-то и не было. В Томирис удивительным образом уживались две натуры. Одна — страстная, нежная. Другая — холодная, надменная. Ночью, уходя от любовницы, Бахтияр еще ошущал на теле горячие ласки, на губах пылкие поцелуи, уносил в памяти любящую, покорную, белотелую золотоволосую женщину, а утром, являясь с рапортом, видел перед собой царицу — властную, нетерпимую к малейшей фамильярности. И он робел перед ней, и та, ночная, казалась ему сновидением. Он догадывался, что и начальником гвардии она сделала его лишь потому? что командир "бешеных" имел доступ к царице в любое время дня и ночи.
Бахтияр заскрежетал зубами, вспоминая, как унизительно пресекла Томирис его попытку вмешаться в дела царства, ког-г да он по наивности посчитал себя равным ей. В первый раз — это было в начале их связи — она мягко остановила его, во второй же раз оборвала обидно-грубым окриком. Но теперь Бахтияр был уже другим, дразнящая близость власти вытеснила кз сердца добро и благородство. Он напоминал пса, рвущегося в исступлении к заманчиво-жирной и сладкой кости, но не достающего из-за слишком короткой привязи.
В его душе копилась злоба.
* * *Рождение Спаргаписа отметили пышно. Явился и Рустам, нарушавший свое уединение лишь для редких Великих Советов вождей и старейшин. Он наклонился над новорожденным и в настороженной тишине долго всматривался в лицо младенца, затем, сняв с шеи тяжелую золотую гривну с изображением, грифона, распростершего крылья, грозно раскрывшего клюв и растопырившего острые когти,— фамильный знак царей тиграхаудов,— осторожно положил на край колыбели. Томирис облегченно перевела дух. Она была тронута. Под сверлящим взглядом потемневшего, как туча, Бахтияра Рустам прошел и сел на почетное место, рядом с царицей. Гости *; впились глазами в супругов, но Томирис и Рустам вели себя * спокойно, дружелюбно перебрасываясь словами.
* * *Рустам сидел, обнаженный по пояс, и, напружинившись, сгибал тугой лук, чтобы накинуть тетиву. Могучие мускулы вздулись до чудовищной величины. Но что-то вдруг отвлекло его внимание. Он бросил взгляд на выход. Полог слегка колебался. Вдруг из-под него высунулась крошечная ручонка, затем показалась и голова. Рустам не улыбнулся. Они пытливо уставились друг на друга. Ребенок, упершись одной рукой в землю, оторвал другую, и она повисла в воздухе. В этой позе он удивительно напоминал щенка в стойке. Рустам вытянул свои ручищи и, сгибая-разгибая пальцы, поманил. Крошечный человечек быстро двинулся к великану. Крепко ухватившись за штанину, привстал и опять уставился голубыми глазенками в обросшее бородой лицо. Помедлил. Поднял вверх свободную ручонку и сделал несколько хватательных движений. Ребенок требовал: "Возьми на руки!". Рустам опасливо посмотрел на свои лапищи и, затаив дыхание, осторожно, словно хрупкую яичную скорлупу, обхватил ими тельце малыша и поднял к своему лицу. Ноздри защекотал невыразимо родной запах человеческого детеныша. Спаргапис вдруг схватил Рустама за нос и заулыбался. Одиноко торчал во рту беленький, неровный зубик. Рустам был сражен.
