Петро Панч - Клокотала Украина (с иллюстрациями)
Хмельницкий, прочитав внизу подпись канцлера Осолинского, ниже наклонил голову к измятой бумажке. После каждой строчки лоб его все больше и больше хмурился.
— Где ты взял его?
— Может, думаешь, поддельное?
— Вижу, что настоящее.
— Савва Гайчура, о котором я тебе уже говорил, перехватил гонца на Черном шляху. Ты теперь понимаешь, почему паны стали такими милостивыми: нас — на море, а на Запорожье — татар!
— Понимаю, Максим, и без этого письма уже понял панскую хитрость, только хотелось еще знать, как ты отнесешься к такой приманке, чего теперь хочешь.
— Будто ты не знаешь! Не успокоится мое сердце, пока хоть один пан будет сидеть на Украине. Вот чего я теперь хочу.
— На большой росток не найти чоботок, Максим!
— Если пожелаем, то и сможем!
— Не на кулачный бой собираешься! Надо быть политиком: без помощи со стороны не осилим панов — у них и деньги и пушки. За них цари и короли.
— А за нас правда!
— Павлюк тоже восстал за правду, а к чему пришел? К позорному замирению на Кумейках. Против совести и мне пришлось руку приложить к клятве в покаянии. А к чему привело восстание Остряницы, Гуни? К Маслову Ставу!
— Потому что не в тот колокол ударяли. Все старались о казацких вольностях, а что паны для своего развлечения простым людом лед пахали, водой на морозе хлопов обливали — то было без внимания. До каких же пор народ терпеть будет? Свет не сошелся клином: под царя московского народ хочет идти. Там хоть на кол не будут сажать за то, что молятся в православных церквах. И крови одной — русской!
— Этого еще мало для государственной политики, Максим. Мы ведь подданные польского короля, а царя московского связывает вечный договор с Польшей. Вот нам и скажут: «Освободитесь сначала от Польши».
— И освободимся, ежели возьмемся. Уже в лесах полно беглых. Сам видел — сигнала ждут. Они сметут всех панов и «здравствуй» не скажут.
— А ты лучше подсчитай, и тогда увидишь — силы неравные. На такое дело лесовиков мало, Максим. Разве что весь народ восстанет.
— Восстанет — лишь бы точно знал, за что жизнь отдавать.
— Сам же ты говорил, чего народ хочет: выгнать панов-ляхов с Украины и объединиться с Москвой! — На скулах Хмельницкого проступили желваки.
У Кривоноса глаза радостно засверкали.
— Такой колокол, Богдан, поднимет и старого и малого!
— Но без помощи и думать нечего сбросить шляхетское ярмо.
— Допустит ли Москва, чтобы у нее на глазах гибли христианские души?
— Может, и не допустит.
Хмельницкий разволновался и снова заходил по комнате, а Кривонос провожал его взглядом и широко улыбался: этого-то и ожидали от Хмельницкого сечевые браты, которые уже не в силах были видеть и терпеть панский произвол. Не обнищала бы так Сечь, что и пули лить не из чего, браты поднялись бы. Но без боевого припаса о большой войне и помышлять нельзя. Для того и послали Максима, чтоб попытался получить помощь от Киево-Печерской лавры если не оружием, то хотя бы деньгами. А теперь он будет не только просить, но и требовать!
— Так что ж, будем народ поднимать! — уже весело сказал Кривонос.
— Будем, Максим, только с толком!..
II
I
Хмельницкого радовало, что его думы и стремления находят отклик в решимости Кривоноса, и это укрепляло его в мысли, что в народе будет иметь успех только борьба, подчиненная идее объединения с Московским царством, что только тогда закончится трагедия днепровских берегов. Да, такого надругательства, какое испытывали посполитые от польской шляхты, верно, нигде еще не бывало. А казаки? Они принимали на свою грудь первые стрелы ордынцев, стояли стеной, защищая Речь Посполитую и против турок и против татар, которые, часто уничтожив дотла украинские села, захватив ясырь, на том и успокаивались. А что получали за это? Тридцать злотых в год да овчинный кожух!.. Горькая обида давно уже грызла его, но предыдущие восстания, за которые незадачливые гетманы расплачивались головой, заставляли считаться с силой. Правда, шляхта с каждым годом становилась все более ленивой и беспечной. Но, если вспыхнет война, корона найдет себе союзников, а когда Украина захочет сбросить с себя шляхетское ярмо, согласится ли московский царь помочь украинцам в борьбе против польской шляхты, примет ли под свою руку, зная что он этим разозлит Польшу? А Туретчина или Франция и Англия станут спокойно смотреть, как усиливается царство Московское? Уже обращались к Москве и митрополит Борецкий и гетман Сагайдачный. Тогда согласия Москва не дала, но и не отказала. Это уже вселяет надежду. Однако объединяться может держава с державой, а мы все еще только польские хлопы. Понятно, что прежде всего следует освободиться, заложить хотя бы основы государственности... А кто станет у державного руля, когда нужно будет сменить польскую администрацию? — Он начал вспоминать казацких полковников и тяжело вздохнул: стойкие казаки — за старинные права, за вольности жизни не пожалеют, но хватит ли у них государственной мудрости?
Хмельницкий взглянул на кованый ларец — он был продолговатый, как гроб, — и мурашки пробежали у него по спине. Под малиновым стягом отчетливо представлялась гетманская булава, такая заманчивая и такая страшная. Круглая маковка ее, украшенная драгоценными камнями, была словно обрызгана кровью запорожцев, которые отдали свою жизнь за свободу Украины. Перед мысленным взором Хмельницкого величественно, с высоко поднятой головой, прошли славные рыцари: Косинский, Наливайко, Трясило, Павлюк, Остряница, Гуня... Теперь он, сотник Чигиринский, должен выбрать время, когда отдать в залог судьбе свою голову и, может, вскоре и собой пополнить их ряды. Чтобы снова не подвести людей под страшный обух, нужно точно определить час. Он придет. Хмельницкий, словно продолжая свою мысль, уже вслух сказал:
— Настанет час, Максим, — слышишь? Но в сечу вступать еще рано.
— Не было бы поздно. Или, ты скажешь, ждать, пока из хаты выгонят?
— Не все еще забрал Чаплинский, раз сабля при мне.
— Чем ты-то не угодил вельможным панам?
Колкий тон и кривая улыбка Кривоноса взбесили было Хмельницкого, влажные глаза его потемнели, но он только еще быстрее забарабанил пальцами по столу.
— Не о службе и не о дружбе идет речь, а о моем добре. Ненасытные глаза у пана Чаплинского — земли мои, вишь, поперек горла ему стали. Теперь он хочет играть на том, что я, мол, nulo possessor.
Кривонос вопросительно посмотрел на Остапа.
— Бесправный, дескать, держатель земли, — пояснил сам Хмельницкий. — Но мы имеем доказательства, только в книгах не записанные.
— Ничего твои бумаги не стоят против сабли. На панской спине надо права писать, тогда поверят.
— Против каждой болезни есть свое лекарство. Есть еще староста, а над ним трибунал. Если и это не поможет, в сенат обращусь, а своего буду добиваться. Забрали хлеб — еще не беда. Хлопчика жаль, и хозяйки в доме не стало. Пани Елену силком увел Чаплинский.
Пани Елена была предметом увлечения всех приятелей и знакомых Богдана Хмельницкого. Она появилась в доме войскового писаря еще при жизни его жены, как наставница детей. Пани Елена была хорошо воспитана, происходила из старинного, но обедневшего шляхетского рода. У нее были большие серые с поволокой глаза, нежное белое лицо и лукавая улыбка. Высокая, стройная, с приятным голосом, с гордо посаженной головой, пани Елена всем нравилась. Понравилась она и Богдану Хмельницкому. А когда не стало ее в доме, когда ее так нагло похитил Чаплинский, Хмельницкий почувствовал, что любит пани Елену.
— А почему не спрашиваешь, Богдан, как мою хозяйку звать?
— Сам скажешь. — Он хлопнул в ладоши, вошла Гафийка. — Как там хлопчик?
— Уснул, пане, или забылся.
— Нацеди нам горилки, меду и пива подай, будем молодого величать. За этим и на волость выбрался?
— Нет, Богдан, я еще не перестал быть казаком. Случай вышел. А ехал я к тебе. Теперь поеду, куда ты скажешь.
Хмельницкий вопросительно поднял брови.
— А до каких же пор, Богдан, ждать будем? Я говорю прямо. Вот в Киев наведаюсь, и сигнал можно подавать.
— Не к воеводе ли Тышкевичу в гости?
— Когда-нибудь и к Тышкевичу заявимся, а сейчас на оклады для образов немного серебра от братов везу. В Печерскую лавру.
— Значит, хочешь владыку повидать? Попробуй.
— Раз уж угадал — скрывать не стану. Что сказать ему? Посоветуй!
И Кривоносу и Хмельницкому было понятно, что без пушек, без оружия не только повстанцы, но и реестровые казаки не смогут ничего сделать. А у монастырей большие деньги, да жадность монахов еще больше.
— А почему ты у меня спрашиваешь? — Хмельницкий сделал вид, что удивляется. — Поступайте, как надумали. Только митрополит Петро Могила на ладан дышит, можешь уже и не застать его.
