Константин Бадигин - Кольцо великого магистра
Ульи продолжали падать. Пользуясь смятением врага, литовцы, возникшие будто из-под земли, стали швырять свои страшные палицы.
Появились убитые и раненые рыцари и кнехты.
Прозвучала боевая труба великого маршала. От рыцаря к рыцарю передавался приказ скорее уходить из опасного места.
« Вперед, вперед!«— приказывала труба.
— Почтовая дорога близка, — объявили военачальники.
Жеребцы, искусанные пчелами, кричали страшным криком. Они рвались вперед, не разбирая дороги, вставали на дыбы, катались по траве.
Литовцы, сидевшие на деревьях, сбросили еще с десяток ульев.
Пчелы клубились черным облаком, закрыв солнце. Некоторые рыцари, не в силах удержаться в седлах, валились на землю и отбивались, как могли, от злых насекомых.
Уйти из леса казалось единственным спасением. Но литовцы были умнее, чем думали тевтонские рыцари.
Лесная дорога оказалась перегороженной. Деревья начали падать вскоре после того, как прошли пленные, подгоняемые орденскими солдатами.
Люди и лошади сбились у засеки. Лошади перестали слушаться всадников, лезли на поваленные деревья, ломали ноги. С пронзительным ржанием длинными зубами они кусали друг друга, хватали за плечи пеших, срывались с поводов, лягались.
Жеребец австрийского графа сел брюхом на торчавший обломанный сук поваленного дерева и выпустил себе внутренности.
Горевшие местью литовцы не оставили в покое врага. У засеки свистели смертоносные метательные дубинки.
Когда братья девы Марии и остальное воинство перебрались через поваленные деревья, ряды их заметно поредели. Двенадцать рыцарских жеребцов были закусаны пчелами насмерть, а восемь на засеке переломали ноги.
Пчелы не сразу отстали от бежавших по почтовой дороге врагов. Рыцари еще долго слышали их устрашающее жужжание. Взмыленные лошади поводили боками и шатались, словно проскакали сотню верст.
* * *Посветлело. Скоро должно взойти солнце. Крупные капли росы лежали на зеленой листве. Еще не проснулись лесные птахи, а отряд Романа Голицы давно поднялся с последней ночевки. Дорога все время шла лесом.
Всадников было семеро: московские бояре, Андрейша, проводник Любарт и двое воинов Милегдо Косоглазого.
Любарт уверенно вел отряд, лесные приметы были ему хорошо знакомы. Вот огромное дерево со срубленной вершиной, на стволе его кто-то вырезал оперенную стрелу. Дальше дорогу указывала жердь на огромном сером камне, прижатая сверху другим камнем.
Еще вчера начался липовый лес. Пора цветения наступила, и деревья окутались едва уловимым тонким ароматом. Пройдет еще два-три дня, и все утонет в душных и сладких волнах. Но проводник чувствовал и другие запахи.
— Пахнет гарью, — остановившись, сказал он, — где-то близко пожар.
— Был пожар, — принюхавшись, подтвердили литовские воины.
И Андрейше показалось, будто где-то далеко на костре жгут смолистые хвойные ветви.
Спутники спешились и пошли дальше сквозь росистые кусты, ведя лошадей за поводья. Едва заметной тропинкой они вышли на опушку леса.
У ног пробегала маленькая речка. По ее берегам лежали плоские, обглоданные временем камни. Здесь жители приносили дары своим домашним богам. И сейчас еще остались на камнях куски пирога, мяса, бусы.
— За деревьями селище, — обернулся к Андрейше Любарт, — скоро ты увидишь Людмилу. Слышишь — мычат коровы… Но что это?! — показал он под куст орешника.
Андрейша увидел рыцаря без головы, в полном боевом облачении. Он весь был покрыт крупными каплями росы. На бронированной груди виделась большая вмятина от удара дубинки, наполненная влагой.
Поодаль лежали безобразно вспухшие рыцарские жеребцы. На иных были только высокие седла, на других — бронированные нагрудники и наспинники.
Раздвинув ветви, Андрейша увидел еще трех рыцарей. У одного забрало было поднято, и виднелось вспухшее, покрытое волдырями лицо.
Любарт подумал, что рыцарь умер от оспы, и очень испугался. Но, увидев мертвых пчел, раздавленных и забившихся под шерстяной подшлемник, все понял.
— Рыцарей убили пчелы, — с удивлением сказал он Андрейше, — и коней тоже, — добавил он, отвернув губу на лошадиной морде.
Но морехода мало интересовали пчелы, мертвые рыцари и лошади.
« Незабудочка моя! — думал он. — Что с ней? Не случилось бы несчастья! Где же деревня?«— повторял юноша, стараясь рассмотреть дома сквозь молодые сосны.
Не дождавшись ответа, он махнул рукой, перешел вброд речку и бросился туда, где был виден дым.
А Любарт не мог оторвать взгляда от военных доспехов мертвых рыцарей. Такое случается не часто. Орденские военачальники скупы и расчетливы, они никогда не бросят на поле боя оружие или броню. И убитых всегда хоронят в своих замках.
Решив вернуться сюда еще раз, Любарт тоже заторопился.
За проводником двинулись все время молчавшие московские бояре и литовские воины.
Сосновый перелесок остался позади. Любарт вышел на большую светлую поляну в одно время с Андрейшей. И здесь валялись мертвые тела. Трава была помята, утоптана, залита кровью.
— Мы пришли в поселок, — сказал Любарт.
Но поселка не было. Бесформенные кучи обгоревших бревен головешки, пепел. Поодаль виднелись уцелевшие от огня хлева, чадили кучи навоза.
Несколько женщин и стариков со скорбными лицами складывали трупы в одно место. Андрейше бросилось в глаза обожженное тело высокого старика с длинной седой бородой. Глаза его были выпучены, во рту торчала обуглившаяся головешка.
— Это сам старейшина Лаво, — произнес испуганно Любарт.
На лужайке бродили коровы и овцы. Женщина с ребенком за плечами доила корову. Тонкие струйки молока с журчанием вливались в глиняный кувшин. Под кустом бузины на корточках сидела старуха и громко причитала над телом сына. А рядом стояла девочка с венком из пучков лесной земляники с яркими красными ягодами.
От зловещего запаха смерти кружилась голова.
Тревога охватила Андрейшу. С трепещущим сердцем он бросился осматривать трупы и нашел мать Людмилы, Анфису, проколотую копьем.
Андрейша помертвел от страха.
— Незабудочка моя! — чуть не плача, повторял он. — Где ты, моя незабудочка?!
С восходом солнца тонкий аромат липового цвета стал сильнее.
Лес нежно шелестел под слабым ветерком.
Глава одиннадцатая. КРИВЕ-КРИВЕЙТЕ, ВЕЛИКИЙ ЖРЕЦ ПРУССОВ, ЛИТВЫ И ЖЕМАЙТИИ
В маленькую комнату под самой крышей дворца могли входить только самые близкие люди великого из великих. Комната выглядела как лавка лекаря. По полкам стояли сосуды с мазями, сухими ягодами и разноцветными жидкостями. На тонких жердях, протянутых под потолком, висели коренья, пучки высохшей травы и цветов.
Много места занимал очаг из красного кирпича, над ним нависал широкий медный раструб.
В очаге жарко горели березовые дрова, заставляя бурно кипеть воду в котле.
На деревянном кресле, положив руки на подлокотники, сидел Гринвуд, великий жрец Пруссов, Литвы и Жемайтии. Он был сед, высок и худощав, окрашенная в красный цвет борода заплетена в тугие косички.
Жрец часто поворачивал голову к двери и прислушивался, нетерпеливо постукивая пальцами по ручке кресла.
В комнату вошли двое мужчин и рухнули на пол перед жрецом.
— Встаньте, — сказал он.
Тела, распластанные на полу, не шелохнулись.
— Встаньте, — повторил жрец.
— Можем ли мы, ничтожные черви, стоять перед великим! — тихо отозвался человек в черной мантии, с широкой черной лентой вокруг головы.
— Встаньте, — снова сказал криве-кривейте. Он не повысил голоса, но что-то в его тоне заставило лежавших вскочить на ноги.
— Седимунд, ты можешь уйти, — сказал жрец прислужнику в черных одеждах. — Кунигас Киркор, исполнил ли ты мое приказание? — продолжал великий жрец, когда за Седимундом закрылась дверь.
Маленький человечек упал на колени и, расстегнув осыпанный перхотью боярский кафтан, вытащил из-за пазухи что-то белое. Не поднимая глаз, он подал жрецу сверток.
— Что здесь? Посмотри на меня, — приказал жрец и взглянул в лицо Киркору.
Маленькие глазки боярина прятались в узких щелях.
— Исподнее великого князя Ягайлы и княгини Улианы, — пробормотал он.
Гринвуд, злорадно усмехнувшись, осмотрел со всех сторон просторную полотняную рубаху Ягайлы и тонкое белье княгини.
Боярин Киркор, княжий постельничий и доносчик жреца, снова растянулся у ног Гринвуда.
— Великий, — с мольбой заговорил он, — не задержи бельишко, в замке могут заметить, и тогда не сносить мне головы.
Опасался постельничий не напрасно. Великая княгиня боялась порчи и колдовства, и княжеское белье охраняли очень бережливо. Простыни, полотенца, белье и всякий другой убор хранились по приказу Улианы в освященных попом кипарисовых сундуках, окованных железом. Сундуки опечатывались собственной печатью княгини. Не дай бог, если замечалось что-нибудь на портах или на простыне! Простое пятнышко или дырка ввергали в великий страх всю княжескую дворню. Начинались строгие допросы и розыск.
