Вадим Долгов - Мечник. Око Перуна
– Возьми, добрый человек, полюбуйся.
– Спасибо тебе, – Алеша принял клинок, взвесил на ладони, проверяя балансировку, и несколько раз со свистом рассек воздух:
– Добро!
Старичок, видя это, запунцовел и набросился с бранью на своего подмастерья. Каких только слов он не произносил, каких только проклятий не насылал на буйну голову своего дюжего молотобойца, вспомнил в самых срамных сочетаниях всех его родственников до пятого колена… Тот, однако, и бровью не повел.
Дождавшись, когда Алеша вдоволь натешится с мечом, принял его обратно, повесил на место и вновь так же безучастно уставился на небо.
Старичок же расходился все больше. Он кричал, топал ногами и наконец с силой стукнул молодого сухоньким кулачком по плечу. Удар, по-видимому, был довольно чувствительным. Все ж кузнец. Молотобоец потер плечо, посмотрел на старичка и промолвил с мягкой укоризной:
– Да будет тебе, дядюшка! Уж тетушка-то серчать будет, если прознает, что ты опять на торжище свару устроил.
Это невинное вроде бы замечание тотчас остудило пыл старого кузнеца. Из него будто разом вышел весь пар. Он растерянно заморгал, будто бы неожиданно проснувшийся посередь крыши лунатик. Оглянулся недоуменно, охнул и сел на лавку.
– Ой, простите меня, старика, люди добрые. Чего это я, в самом деле… да вишь, о прошлом годе так же вот приценивался один: купил на копыто, а утащил на коня. Эх… да вы заходите еще, раз не тати. Добрым людям всегда рады.
Алеша усмехнулся, кивнул подмастерью, и вся троица пошла дальше по торговой площади. Народ меж тем прибывал.
Вынесли свой товар усмари. От их рядов остро пахло свежевыделанными кожами. На погляд народу вывешивали сапоги, чуни, порты на самый разный вкус, ремешки, кошельки, плеточки и упряжь.
В отгороженном углу продавали скот. Мычали коровы, блеяли ягнята, кудахтали куры. Какой-то гордого вида щуплый оборванец продавал столь же гордого вида и столь же щуплого петушка. Сходство продающего и продаваемого было уморительно. Оба представителя этой странной парочки о чем-то таком догадывались, поэтому посматривали вокруг воинственно.
Веселый румяный дед в соломенной шляпе, пристроившись у самой крепостной стены, разложил на складной лавочке костяные гребни. Гребни были разные: большие, девичьи косы расчесывать, и маленькие – вшей из бороды гонять. Были простые, а были тончайшей работы, с выпиленными сквозными узорами на ручке. Пока покупателей не было, дедок вытащил из-за пояса костяную же свирель и выдувал заковыристые трели.
Вслед за торгующим людом на площадь потянулись и покупающие. С важным видом промеж рядов ходили замужние женщины. Выражение их лиц было особым, таким, чтобы никакой тать даже и мысли в свою лихую голову не допустил покуситься на их добро, чтобы никто не смог и слова поперек сказать. То есть на лицах была запечатлена готовность тут же дать отпор любому посягательству, от кого бы оно ни исходило: от базарного воришки, от торговки, от соседки или от сил небесных. Должно быть, печенежский хан, сунься он под горячую руку бабы, вышедшей на торжище, целым бы не ушел.
Головы женщин были убраны белоснежными повоями, на очельях искрились бисер и серебро, фигуры в вышитых поневах плыли по торговым рядам, как боевые ладьи по Днепру.
Следом за некоторыми из них, как лодочки в кильватере, плелись нагруженные покупками мужья.
Люди собирались группками, обсуждали новости, соседей, погоду. Многие приходили на торговую площадь не за товаром, а вот за этими самыми разговорами. Много в них было праздного, но много и важного. Торговая толпа была мозгом и нервной системой любого большого города или погоста. Любой, даже самый необщительный, человек приходил за покупками, а уходил еще и с новостями. Это была настоящая социальная сеть. Только не электронная, а живая.
На торгу промеж разговоров делались важные дела: заключались сделки, родители присматривали женихам невест. А если у человека, случалось, крали ценную вещь, он должен был заявить об этом не в полицию, ее еще не существовало, а выкрикнуть о пропаже на торгу. Тогда о вопиющем случае узнавал весь город, и татю с краденым спрятаться было уже некуда – только бежать.
Солнце уже в полную силу сияло над крепостью, наполняя воздух зноем. Площадь наполнилась людьми, как пруд водой – до краев. Утренний покой сменился дневной суетой: шум, гам, толчея. Добрые жены, смешливые девицы, кряжистые мужи, удалые молодцы, ребятня… Торгуются, спорят, смеются, ругаются. Беспрестанное коловращение. Путники продирались через толпу к рядам, где торговали снедью. Хотелось есть.
Вдруг гул толпы обрел какую-то новую тональность. Головы как по команде повернулись в сторону крепостных ворот, створки которых со скрипом расходились в стороны. Из-под бревенчатого свода выезжала яркая кавалькада.
Впереди ехали одоспешенные воины. За ними на огромном жеребце выступал важный толстый муж, одетый в красную свиту и сияющий шитьем плащ-корзно. Мощную красную шею украшала массивная золотая гривна. На бритой голове белел длинный неровный шрам. Пшеничные усы свисали чуть не до плеч. Воевода. На лице застыло выражение угрюмой озабоченности. Одно слово – великокняжеский человек. Наверняка воевода был не слишком рад назначению в радимические земли, за сотни верст от золотого киевского престола, вдали от князя, который, как известно, всякому храброму воину главный податель всяческих благ. Доволен не был, но службу исполнял на совесть. И город укрепил, и лихих людей в округе приструнил, и важных путников привечал.
За ним на легконогой арабской кобыле гарцевал смуглый человек с дорогой саблей на боку. Должно быть, купец из полуденных стран, о котором говорила девушка с коромыслом. Это у него были ладьи с товаром, мехами и рабами. Когда русоволосая красавица сравнивала купца с черным печным горшком, Доброшке вообразился и впрямь человек с горшком вместо головы в цветастых одеждах. Но работорговец был одет в белоснежный бурнус, и лицо его было, пожалуй, даже красивым. Тонкий нос с горбинкой, черные глаза, изящная бородка. Он смотрел по сторонам с выражением любознательного путешественника.
Третьей персоной был варяжский князь. Одет он был, хоть и князь, не так богато, как воевода, и не так чисто, как купец. Обветренное, загорелое молодое лицо сияло белозубой улыбкой. С первого взгляда было видно, что на коне князь чувствует себя не так уверенно, как его спутники, но нисколько не смущается этим. Да и конь его уступал громадному коню воеводы и изящной лошадке купца. Так, обычная коняга, взятая из дружинной конюшни.
Но, несмотря на видимую простоту, было в варяге что-то такое, что сразу выдавало в нем человека непростого. То ли выражение веселой дерзости, с которым он взирал на встречавшую его толпу, то ли ощущение силы и ловкости, проступавшее в каждом его движении.
Для высоких гостей на площади был сооружен деревянный помост. На помосте стояло три резных кресла, за которыми были устроены крытые сукном лавки.
Хотя воевода был хозяином, но он уступил центральное, самое почетное, место варяжскому князю. Сам сел по правую руку от него. Слева устроился купец. За спиной варяга стоял седой человек. Доброшка тотчас узнал человека с греческой ладьи, который пытался с ними заговорить: «Видимо, толмач».
Доброшкино предположение скоро оправдалось. Как только воевода заговорил, человек стал что-то шептать сначала князю, а потом – купцу.
– Люди Радимова! – хриплый голос воеводы перекрыл гул торжища. – Сегодня у нас праздник. К нам приехали именитые гости. Надо их порадовать и почтить. Да и самим повеселиться.
Как только воевода замолчал, толпа опять забурлила:
– Что за гости-то?
– Варяг – важная птица? Что-то на нем ни серебра, ни золота.
– А купец-то из каких земель будет? Куда челядь нашу наладил везти?
Воевода продолжил:
– Гости славные у нас. Князь варяжский, а правильней сказать, из земель Норвежских, Харальд. Держит путь к Киевскому князю Ярославу. Послужить ему мечом хочет. С ним его спутник – грек из Царьграда. Охри… как его бишь, забыл.
Толмач шепнул ему на ухо, и воевода уже уверенно произнес:
– С ним спутник ученый, грек из Царьграда Орхимет.
Седовласый перевел, Харальд гордо поднял голову, окинул толпу соколиным взглядом и слегка кивнул. За ним торопливо поклонился и смущенный Архимед.
– А вот этот, – воевода указал на купца, – знатный человек из земель полуденных, торговец и ученый мудрец Амир аль-Гасан. Родом сарацин. Куда челядь везет, не наше дело. О таком торгового человека не пытают. Хотя и так понятно, куда везет.
Толмач перевел. Купец тонко улыбнулся, взглянул на воеводу и склонил голову в поклоне.
– По такому случаю устраиваем угощение. Я ставлю людям бочку меда для веселья. Князь варяжский тоже жалует бочку меда. А купец сарацинский – пять бочек меда и еды всей, какая нам угодна будет: свинины жареной, хлебов, сыров. Самому ему, правда, ни вина, ни свинины нельзя. Но он ученый человек, понимает, что везде свои обычаи, и просит не прогневаться, а угощение принять.
