Игорь Генералов - В тени славы предков
Ставший за годы скитаний широким, мир неожиданно сузился, но вырос большими бревенчатыми теремами и стал спокойнее и уютнее. Находясь у эстов, не ведал Олав, что Реас узнавал о нём в Северных странах с большой осторожностью кто знает, насколько молодой конунг нужен сыновьям Гуннхильд? Не ведал, но чувствовал Трюггвасон тревогу волостеля. Здесь же было безопасно, никто не осмелится прийти с мечом в земли потомков великой княгини Ольги и князя Святослава.
В Новгороде было шумнее и веселее, чем в затерянном в лесах Тарванпе. Летом разворачивался большой торг, зимой детвора лепила снежки, на салазках съезжала с крутого склона на обледеневший Волхов. Не было таких морозов, как здесь, ни в Северных странах, ни у эстов, но Олав быстро пообвыкся, носясь короткий зимний день до сумерек с детворой.
Морана-зима, убивая жизнь, заставляла людей бороться с ней весельем. Играли свадьбы на потеху не только взрослым, но и детям. На праздник Йоль[101], Корочун по-здешнему, катались на разукрашенных лошадях с лентами в гривах, наряжались в нечисть, выворачивая шубы и надевая страшные хари. На Масленицу жгли чучело, устраивали игрища с борьбой — у словен ещё не прижился русский обычай боёв «стенка на стенку». Завелись друзья-приятели в молодшей дружине, с которыми ходили и на рыбалку, и на охоту, а позже и на беседы с молодыми девками.
Но этого, достаточного для многих, Олаву было мало. Сказывалась кровь предков-мореходов: не было манящего морского простора, наполнявшего солёным воздухом грудь. Даже у эстов Олав чаще бывал на море, ходя вместе с Реасом вдоль побережья за какой-то данью. Здесь, в Гардарике[102], озеро Ильмень, называемое местными морем, но мелкое перед величием бескрайней стихии, вызывало лишь насмешку.
Сытно жилось в дружине посадника Твердислава, которую водил за собой Сигурд, но не один раз подросший Олав просил Торгисля, достигшего достаточного возраста, чтобы стать хёвдингом, построить корабль, набрать ватагу и уйти в поход. Но Торгисль, который уже обзавёлся семьёй в Новгороде, сначала с усмешками, а потом, когда увидел, что Олав серьёзно просит и отступать не собирается, отвечал одно и то же:
— От добра добра не ищут. Здесь мы в чести, а за морем что? Не по душе мне быть вольным конунгом без крова и очага, а правителем в Норэгр ни мне, ни тебе никогда не стать. Слышал ли ты, что там сотворилось?
Что произошло в Северных странах, знали и обсуждали многие. Ярл Трандхейма Хакон Сигурдсон, друг конунгов Трюггви и Гудрёда и враг сыновей Гуннхильд, некоторое время скрывался у датского конунга Харальда Синезубого, проживая у его родича — Золотого Харальда, сына Горма. Он расположил к себе обоих Харальдов, ухитрившись их между собой рассорить. Пообещав Золотому Харальду земли, которыми правят сыновья Гуннхильд, Хакон привёл его в Норэгр. В битве с самым достойным из норвежских конунгов, Харальдом Серая Шкура, Золотой Харальд победил, Серая Шкура погиб в битве. Хакон вероломно напал на потрёпанную рать Золотого Харальда. Датского конунга взяли живым и по приказу ярла вздёрнули на виселице.
Правы были те, кто говорил, что здесь замешан и Харальд Синезубый. Без его молчаливого согласия Хакон не решился бы напасть на Золотого, тем более что Синезубый не стал мстить, приняв от ярла виру. Более того, датский конунг помог Хакону отобрать власть в Норэгр у местных государей.
Правление сыновей Гуннхильд было не очень счастливым, и ратные стекались под стяги Хакона и Харальда. Синезубый помог подчинить ярлу семь фьордов, оставив всё набранное войско. На следующий год сын Гуннхильд Рагнфрёд попытался вернуть власть в семью, но был разбит и убит Хаконом.
Юность верит в людскую честность, и Олав полагал, раз власть в Норэгр принадлежит теперь другу его отца, то он обязательно ею поделится. То коварство, с каким Хакон предал Золотого Харальда, пока Олава-не беспокоило.
Сигурд уже оставил мысль убедить племянника, надеясь, что время всё расставит на свои места, тем более что у Олава-появилась зазноба, и иногда казалось, что он оставил мечту о походах. Забавно было смотреть, как сын сестры, ещё недавно бывший глуздырём, присматривает в торговых лавках красные сапоги, считает скопленные куны на шёлковую рубаху. Эта рубаха, что собрался взять на весеннем торгу, и свела его последний раз с эстом Клерконом…
Шёлк мягко струился меж пальцев, Олав не хотел выпускать рубаху из рук, но знал, что купец дешевле не уступит. Рядом скучали друзья: Спьялли, сын Орма, соратника Сигурда, имеющий словенское имя Влотко, и новгородец Завид. Торг шумел, пихался зеваками, орал зазывалами. Купец, стараясь не упустить других покупателей, осторожно, но настойчиво тянул рубаху из рук Олава. Друзья теснили юного урмана — им не терпелось попасть в железный ряд, поглазеть на брони и оружие:
— Другую найдёшь!
Пройдя мимо замков разной величины и разной узорной ковани, пошли вдоль оружейных лавок. Глаза разбегались по кольчатым рубахам, затянутым мелким и крупным кольцом, подчас с железной чешуёй на груди, по шеломам с наглазниками, нащёчниками, стрелами, креплёнными винтом, и, конечно же, по мечам и топорам. Завид заметил длинный, похожий на скрамасак[103], нож в золочёных ножнах, но Олав опередил его, схватив первым. Лезвие, журча, вытекло из ножен, отливая синей, как горный снег Норэгр, сталью. Клинок по-колдовски завораживал, Олав с сожалением собрался вернуть нож, как его кто-то ощутимо толкнул в бок. В другое время он и не обратил бы на это внимания — мало ли толкотни на торгу, но рядом зазвучала уже подзабытая эстонская речь. Из любопытства молодой северянин обернулся.
Вселенная рухнула, осыпав брызгами полустёртых воспоминаний, грудь сдавило тисками. Олав по чести не мог простить убийства своего кормильца Торольва, по прозвищу Вшивая Борода, но больше всего он не мог простить пережитого страха. Тогда маленькому мальчику Клеркон показался большим и непобедимым, и, вырастая и становясь сильнее, Олав невольно возвращался к тому кровавому утру, оценивая, как он смог бы сражаться. Время прорезало на лице разбойника морщины, обнесло сединой волосы, а по росту Олав сравнялся с ним.
— Помнишь меня, Клеркон? — по-эстонски спросил Олав. Успел или не успел понять Клеркон, что за парень стоит перед ним, как рука Олава-сама взметнула вверх клинок, вонзив его в горло врага над ожерельем, украшенным янтарём и волчьими клыками.
Он первый раз убил человека. Застыв, заколдованный содеянным, в пелене пропадавшей ярости видел, как рука выпустила скользкую от крови рукоять ножа, проследил за падающим телом. Время остановилось, стыли вокруг удивлённые лица: ещё мгновения назад над торгом светило солнце жизни, закрывшееся неожиданным приходом Мораны.
Первым сообразил Завид, потащивший Олава-за рукав прочь. Влотко уже схватился в драке со спутниками Клеркона, давая Олаву шанс уйти. За высокой стеной амбара, когда скрылись от большинства видевших убийство глаз, Завид проорал пришедшему в себя и жестокому ликом, готовому к схватке другу:
— Беги к Сигурду! Не то нас всех до суда не доведут!
Олав, поняв, что не до лишней храбрости сейчас, коротко кивнул и побежал, петляя дворами, перепрыгивая через огорожи[104], едва не сшибая шедших мимо горожан.
Воевода мало что понял из сбивчивого рассказа запыхавшегося племянника, уразумев одно: дело плохо. Разбираться и раздумывать было некогда: к посаднику они должны прийти раньше жалобщиков. На ходу перетягивая ремнём перевязь с мечом, давал распоряжения дворскому.
То, что Твердислава нет в городе и не будет в ближайшие дни, Сигурд вспомнил уже походя, но на его жену Властимиру можно было положиться. Бывало, без мужа решала спорные дела, и никто не жаловался. Потому воевода не замедлил хода, толкнул полузапертую воротину, прыснул в сторону холоп, давая дорогу северянину. Сигурд мельком глянул на решетчатое окно горницы, слюдяные створы которого были открыты для свежего весеннего воздуха, отметил про себя, что Властимира дома.
Обождав чуть в сенях, Сигурд с Олавом-поднялись в горницу по приглашению посадницы. Властимира, когда оставалась вместо мужа, во всем старалась подражать княгине Ольге, некогда ею виденной: в плавности движений, в ровном голосе, прямой осанке. Внешне, впрочем, покойную княгиню совсем не напоминала: круглолицая, более полная. Ранее несколько раз близко общавшаяся с Сигурдом, но никогда не видевшая Олава, теперь она с интересом его разглядывала, отметив про себя его складывающуюся мужскую привлекательность. Олаву пришлось два раза повторить рассказ, чтобы Властимира, задавая уточняющие вопросы, смогла разобраться, зачем он убил торгового гостя.
Во дворе становилось шумнее. Пришли обиженные гости, привели в кровь избитых парней (хорошо, что с оружием на торг не пускали, не то убили бы) вместе с видоками, видевшими убийство, пришли также простые зеваки и искатели правды. Властимира решительно влезла в тяжёлый саян[105], поданный сенной девкой, вышла к людям на красное крыльцо. За ней встали Сигурд и Олав, оба хмурые и напряжённые.
