Борис Васильев - Вещий Олег
– И над сердцем Олега повиснет кинжал.
– Или капля яда.
Конунг и его воевода одновременно улыбнулись друг другу. Впервые за всю беседу.
Глава шестая
1
Всезнающий Хальвард не ошибался, предполагая, что Урменя до сей поры точит обида на отца – Смоленского князя Воислава. Да, он и вправду родился от рабыни-гречанки, которую византийские купцы подарили князю Воиславу, в то время еще неженатому, молодому, влюбчивому и веселому. Князь искренне любил своего первенца, не жалел ни времени, ни средств на его воспитание и уж тем более не прятал на задворках княжеского терема. Но время шло, волоча за собою осложнения, тревоги и обязанности, князь Воислав взрослел, меняя охоты и любовниц на княжеские заботы. А их все прибавлялось: русы озорничали на севере, роги отхватили добрый кусок на западе, меря и мурома теснила с востока, радимичи перехватывали караваны на юге. Последнее было особенно тревожным: благополучие Смоленска да и всей земли кривичей впрямую зависело от торгового пути из варяг в греки. А тут умер отец, и на молодого Воислава разом обрушились все государственные неприятности.
– Ты должен породниться с радимичами, – в один голос заявили старые думцы отца. – У тамошнего князя дочь на выданье.
Эта свадьба не затронула Урменя: он был еще парнишкой, искренне любил отца и твердо верил, что женитьба никак не отразится на его судьбе. Но через год у князя Воислава родился законный наследник, и могущественная южная партия княжеской Думы начала осторожно, но постоянно напоминать Воиславу, что спокойствие кривичей зависит от законности династии. Князь пока отбивался, но шепотливые советы разъедали душу, как ржа железо. И все же князь Смоленска долго не мог решиться объявить первенцу, что не считает его более своим наследником.
Урмень прекрасно знал об этой думско-теремной суете. И ему нашептывали в уши доброжелатели и выдававшие себя за таковых; и сам он был не по годам сообразителен; и, наконец, мать его выселили из Смоленска, пожаловав свободу и деревеньку. Вот тогда-то и сказался его неукротимый нрав: он знал, кто уговорил князя выселить его мать из княжего терема, и через некоторое время с преданными отроками разгромил усадьбу шептуна-боярина и сжег ее дотла.
– Вон из моего города, – сказал князь Воислав первенцу. – Глаза мои не желают более видеть тебя.
Швырнул ему кошель с золотом и ушел. Урмень подобрал кошель без всякого смущения: нужно было вооружение для отроков, кони, одежда. И навсегда ушел из Смоленска. Год грабил торговые караваны, а потом вышиб с Вопского волока отцовскую стражу и через посланца уведомил его, что отныне берет охрану волока на себя за плату пищей, одеждой и оружием. Странно, но князь Воислав сразу же согласился, даже не наказав за разгром сторожевого отряда.
– В Урмене – княжеская кровь. Он сдержит слово, бояре.
Урмень был вспыльчив, бесстрашен в бою, без меры азартен на охоте, но упрям, не по-славянски недоверчив и горд. Он тщательно отбирал воев, беспощадно изгоняя за малейшее проявление нерешительности, жадности или неисполнения его личного повеления, требовал роты от вновь вступающих в ватагу, но жил одной жизнью со всеми. Он по-прежнему любил отца, хотя обиды – не за себя, за мать – простить не мог, и князь не ошибся: изгнанный сын служил ему верой и правдой. Отстроил доброе зимовье, отряд на зиму не распускал, но сам исчезал на две недели, и только самый близкий друг детства Одинец был посвящен в цель этих исчезновений. Урмень навещал мать.
О появлении посольства русов Урмень узнал от гонца, когда посольство добралось до первого волока – рубежа между русами, кривичами и землей Новгородской. Послы шли не только от русов, к которым кривичи всегда относились с долей недоверия, но и от Великого князя Новгородского Рюрика. Это меняло дело, поскольку Смоленский князь, дед Урменя, в свое время принес Рюрику роту на верность. Такое посольство Урмень не имел права задерживать, а потому, отправив верного Одинца к отцу, стал готовиться с достоинством и честью встретить высоких послов. И в рассчитанное время в подобающей случаю одежде выплыл им навстречу на лодке-однодеревке с двумя умелыми гребцами.
– Послам Великого князя Новгородского Рюрика и конунга русов Олега честь, слава и место у моих костров! – прокричал он, выйдя на сближение с посольским стругом. – Я – Урмень, атаман Вопской стражи.
Сильные руки лодейщиков подняли Урменя из лодки и бережно поставили перед послами. Перемысл, как главный посол, обнял его, дважды поликовавшись.
– Здрав буди, княжич Урмень. Я – посол конунга Олега Перемысл. Дозволь представить тебе Сигурда, сына Трувора Белоголового, посланника Великого князя Новгородского Рюрика.
Молодые люди сдержанно обменялись поклонами. Пока Перемысл вел вежливый разговор о здоровье Смоленского князя Воислава, Сигурд откровенно разглядывал рослого широкоплечего атамана, который во что бы то ни стало должен был стать его побратимом. Урмень понравился ему, но Сигурд тотчас же поймал себя на мысли, что вряд ли они когда-либо станут побратимами. Что-то в Урмене было отрешенное. «Изгойское», как про себя определил Сигурд.
Неделю посольство отдыхало: Перемысл основательно знакомился с состоянием волока, пока лодейщики и плотники готовили суда для перевоза по суше в один из притоков Днепра. Осмотром он остался доволен, но сказал Урменю, что с его позволения одолжит ему двух знатоков перевалочного дела для подготовки будущей переброски войска и обозов. Это были люди Хальварда, в чем Сигурд не сомневался, но ничего не заподозривший Урмень не возражал. О самом Сигурде речь вообще не заходила, поскольку он должен был вернуться на Вопский волок с грамотой и людьми князя Воислава.
По вечерам они собирались в большой избе, отстроенной для отдыха подолгу застревавших здесь торговых людей, но Урмень подчеркнуто разговаривал только с Перемыслом, вежливо, но очень коротко отвечая на вопросы остальных. Сигурд продолжал приглядываться к нему: атаман пил мало и только фряжское вино, держался со сдержанным достоинством, и Сигурд окончательно убедился, что настоятельный совет Хальварда ему осуществить не удастся, о чем с глазу на глаз и поведал старшему из остающихся здесь знатоков-перевальщиков.
– Мы выполним повеление Хальварда, – усмехнулся рус. – Как, не спрашивай, но и не спорь, когда скажу, что тебе следует делать по возвращении.
Наконец посольские струги воротами по бревенчатым настилам перетащили через волок и спустили в приток Днепра. Атаман устроил скромный прощальный пир, и посольство прямым водным путем направилось к Смоленску, оставив в стойбище Урменя двух своих людей. Далее шла мирная земля кривичей, и вскоре перед послами показались крутые смоленские холмы.
Уже на третий день пиров, приемов и увертливых переговоров Сигурд возрадовался, что счастливо избежал посольской участи. Прямодушный воевода был исполнителен до мелочности, свято блюдя точные указания Олега и с редким упрямством отстаивая каждое слово, не слыша ни доводов, ни посулов. За ним стояла сила, речь шла лишь о пропуске этой силы через землю кривичей, но что такое сила, Перемысл знал твердо. Знали о ней и княжьи думцы, а потому все сводилось к тому, как того желал несговорчивый посол. Сигурд помнил, что в конце концов Перемысл подсластит горечь переговоров щедрым подарком, отдав в знак вечного мира кривичам Изборск, который некогда и так принадлежал им, но дожидаться этого уже не мог. И как только узнал, что рабочая артель подобрана, тут же запросился на Вопский волок, куда и отбыл, снабженный грамотой князя Воислава и щедрыми дарами.
Бурная весна вступала в землю кривичей. Реки умерили течения, светлое время увеличивалось с каждым днем, в прибрежных кустах оглушительно орали птицы. Сигурд жадно впитывал в себя это буйное пробуждение жизни, мечтал рассказать о своих чувствах и наблюдениях Неждане, но все вдруг вылетело у него из головы, едва он ступил на берег в стойбище ватаги.
Атаман Урмень пропал, два дня назад в одиночестве уйдя на охоту.
2
Прибыли они после полудня, и Одинец, возвратившийся вместе с ними на волок, тут же ушел на поиски. Сигурд хотел было пойти тоже, но Одинец мрачно отрезал:
– Ты не знаешь наших троп, варяг.
В отказе звучала неприятная жесткость, да и само обращение «варяг» было холодным как лед, но Сигурд не обиделся: он и впрямь не знал этих лесов. А когда лодьи были разгружены и Одинец с тремя ватажниками давно скрылись в чащобах, один из людей Хальварда сказал, улучив момент:
– Пойдешь завтра.
– Куда?
– Я укажу.
Одинец с помощниками вернулся к ночи, усталый и охрипший. У костра угрюмо произнес:
– Живого вряд ли сыщем. Тут вольная меря гуляет, вятичи пошаливают.
– Зачем же им Урмень?
– Урмень – княжий сын, варяг. Есть за что поторговаться. Значит, могли и с собой увести.
