Из хроники времен 1812 года. Любовь и тайны ротмистра Овчарова - Монт Алекс
— Как мыслишь, большим числом квартирует неприятель в богадельне? — спросил Овчаров, когда Федька закончил с планом.
— Полагаю, душ с полсотни будет, а можа, и поболе наберётся.
— Выходит, вооружиться надобно мушкетами да карабинами. Это перво-наперво. И пистолетов заряженных с собой иметь потребным числом. Про тесаки, сабли и палаши и так понятно. И быть всем непременно на лошадях. Конным сподручнее от погони уходить будет. Кстати, богат ли ты лошадьми, Фёдор?
— Богат не богат, а располагаю. Правда, незадачка одна, ваше высокоблагородие, — ухмыльнулся хитро Меченый. — Вся животина у нас повозочная, кони тока тягловые.
— Строевых, разумею, верховых, стало быть, нет?
— Нету, барин.
— А мужики твои оседлать лошадей сумеют?
— Ездоки у нас одне господа. Мы-то всё на телегах да облучках.
— Придётся поучиться, а посему лошадей верховых и оружие ещё раздобыть надобно.
— Ну, сие за мной не заржавеет. Враз у хранцуза отыму!
— Отнять-то, может, и отнимешь, да лошади у них больно дрянные и замурзанные, все хворые да ободранные. Словом, одни клячи никудышные.
— Какие-никакие, а всё же лошади. Откель нам других взять? Мы их подкормим, сами ездить чутка подучимся, ваше высокоблагородие нам в этом деле, полагаю, поспособствует?
— Поспособствую, Фёдор, поспособствую. И в седле твёрдо сидеть научу, и как со строевым конём управляться.
— За это премного благодарствую от всего мира, барин. Тока бы ишо и стрелять, ваше высокоблагородие, мужичков моих пометшее подучили.
— Научу, вот те крест, научу! — с жаром заверил Павел Меченого. — Токмо и ты, братец, в моём деле поспособствуй! Игнат, небось, о нём говаривал? — пристально посмотрел на Федьку Овчаров.
— Сыскать Главную квартиру войска нашего будет затейливо, но я подмогу, дюже не сумневайся. Завтрась поутру и пойдём на розыски. Так што будь наготове, да переодень ты свою барскую одёжу! Не с руки в ней по лесу шататься! А щас прощевай, пора мне в свою сторону подаваться да мужичков проведать. Вдруг забаловались?! — хохотнул Меченый и вышел из избы. Игнатий поспешил за Фёдором.
— Что, Пахомушка, небось устал до чёртиков?
С этими словами Павел снял сюртук и, повесив его на торчавший в углу гвоздь, принялся стягивать ботфорты с лосинами. Ботфорты снялись легко, а вот лосины слезали трудно, захватывали и срывали кожу, поскольку оказались тесны для мускулистых и породистых от природы ляжек Овчарова.
— Умотал меня Федька вусмерть.
— Тогда вечеряй и полезай на печку. А я над планом, что он начертал, покумекаю. И откуда у него, сукинова сына, способность такая — планы чертать? — недоумевал Овчаров, со всем вниманием всматриваясь в чёткий, с умом сделанный набросок Меченого.
Утром дворецкий принёс завтрак и корпию для Овчарова.
— Игнатий, я тут записку Анне Петровне черканул, так не сочти за труд, отнеси ей!
— Да уж не сочту, барин, не сочту! — Лицо дворецкого расплылось в понимающей улыбке.
Он видел, что барышня и ротмистр симпатизируют друг другу и между ними зарождается нечто такое, во что он боялся и не хотел верить, однако их свидание, давеча им невольно прерванное, он явственно сознавал это, будет иметь продолжение.
— Обожди минуту! Тут надобно дописать. Я забыл поблагодарить за корпию. Держи, вот теперь порядок. — Павел передал свёрнутый вдвое лист Игнатию. — А сейчас завтракать, Пахом. Фёдор, поди, уж ждёт нас, — поторопил он мастера после ухода дворецкого.
Покончив с едой, они вышли за околицу и прошли к оврагу. В ожидании ротмистра Меченый важно восседал на телеге, запряжённой могучим воронежским битюгом. Погода стояла чудесная. Дождь прекратился, ветер стих, тучи рассеялись. Их рваные клочки лишь кое-где закрывали лазоревую благодать неба; солнце светило ярко, пахло цветами и мокрой травой, из лощин и оврагов доносилось пение птиц, день обещал быть покойным и тёплым.
— На большак пойдём, барин! Сперва лесом версты с две, ну а опосля по столбовой дороге, как по гладкой скатерти, скорёхонько докатим! Оттудова до Главной квартиры рукой подать. Вёрст осьмнадцать будет, — без лишних предисловий, с хмурым видом объявил Меченый, удостоив незначительным кивком своего вчерашнего спутника Пахома.
— Стало быть, на Калужскую дорогу? — переспросил Павел.
— На её самую, ваше высокоблагородие. Старый путь на Калугу выведет нас к сельцу Красному, родовой вотчине графов Салтыковых, што стоит на реке Пахре, куды, по слухам — так мне доверенные казачки шепнули, — должон прибыть главнокомандующий. Часть войска по берегу Пахры, скрытным от хранцуза манером передвигаясь, уже в Красном стоит.
— Отколь твои казачки про сей предмет ведают? Сдаётся мне, они не инако как в квартирьеры к самому Кутузову записались! Об том, что ты сообщить мне изволил, французы многое бы дали, чтоб про тайну сию прознать.
— Хранцузы не прознают, а ежели и прознают, нам-то што?! Тама всё войско наше огромное сбирается. Пущай тока сунутся!
Глава 6.
Тайны Кремлёвского двора
Истинное местонахождение русской армии более остальных предметов занимало Бонапарта, не считая вопроса заключения мира, что являлось для него первостепенной задачей. Шестого сентября, когда пожары в Москве поутихли, он возвратился со штабом и гвардией из Петровского путевого дворца в Кремль. Представшая взору картина на протяжении обратного следования ужаснула императора. Обширный процветающий город превратился в огромную закопчённую и дымящуюся руину. Особенно поразила воображение Наполеона церковь, на паперти которой сидел обгорелый труп, прислонённый чьей-то заботой к широкому косяку разломанных, выбитых прикладами дверей. Презрев протесты маршалов, он зашёл внутрь. Царские врата были растворены, церковная завеса изорвана и свисала клочьями, а сорванные с престола ткани, опрокинутый жертвенник и втоптанные в пол, лишённые окладов иконы и ризы священнослужителей не оставляли сомнений, какое чудовищное и зверское глумление буйствовало здесь.
— Бертье! — в сильном возбуждении обратился император к начальнику штаба. — Когда прибудем в Кремль, позовите маршала Мортье. Эти безобразия пора прекратить! И разрешить русским их богослужения! Ожесточать оставшееся в городе население весьма неразумно для нас!
В Кремле, в своих прежних покоях — парадных апартаментах императора Александра, он наскоро пообедал и, отдав намеченные распоряжения назначенному военным губернатором Москвы маршалу Мортье, потребовал к себе Неаполитанского короля.
— Доколе можно позволять этим казацким канальям водить вас за нос, Мюрат?! — брызжел негодованием не проспавший и часу Наполеон, нервно меряя спальню (служившую ему и кабинетом) шагами. — Вначале вы извещали меня, что русские отступают по Казанской дороге. Убедившись за двое суток, что это полная чушь, теперь вы утверждаете, что они идут на Рязань. Неужели не понятно, русской армии на Рязанской дороге нет! Это уловка Кутузова, приказавшего своим степнякам, этим кочевым бестиям, дурачить вас, а заодно и меня в придачу!
— Но государь, арьергард русских отступает прямо передо мной! Ещё усилие — и, мне кажется…
— Мне плевать, что вам кажется! — нюхая табак и щедро рассыпая его по полу, в нетерпении притопнул дрожавшей икрой он [42]. — Меня это не интересует, и вы не у себя в безмятежном Неаполе, где я имел глупость сделать вас королём! Зарубите себе на носу, Мюрат! Вы в дикой, враждебной стране, чьё обезумевшее в своём фанатизме население жжёт города и избавляется от имущества, словно это какие-то ненужные, надоевшие игрушки! Наполеона трясло от гнева, и он едва сдерживался, чтобы не ударить красавца маршала по лицу или вцепиться в его любовно завитые, покоившиеся на плечах кудри.
— Подойдите к столу! — коротко бросил он не смевшему поднять глаз королю, чьё королевское достоинство улетучилось в одночасье. Мюрат имел вид побитой собаки, или, лучше сказать, описавшегося щенка. — Вам надлежит остановить бесполезное движение вашей кавалерии по Рязанской дороге. Даю вам день, чтобы развеять свои иллюзии относительно местонахождения русских. Ищите их справа от себя! — наставлял его унявший гнев Бонапарт. — Берите южнее! Уверен, старая лиса затаилась здесь! — водил он по карте раскрытой ладонью, при этом его пальцы постоянно кружились вокруг Подольска.
