Вольдемар Балязин - Семейная Хроника. Сокровенные истории дома Романовых
Салтыков был двумя годами старше Екатерины. Он принадлежал к старшей линии знаменитого рода Салтыковых, ведших свой род с XIII века, и находился в дальнем родстве с Романовыми.
В 1750 году С. В. Салтыков женился на фрейлине императрицы Матрене Павловне Балк, племяннице уже известных нам Балков и Монсов. Из-за всего этого, а также за необыкновенную красоту Салтыкова определили камергером к великому князю Петру Федоровичу, что позволяло ему часто находиться подле Екатерины Алексеевны.
«Сергей Салтыков, — писала Екатерина II, — дал мне понять, какая была причина его частых посещений… Я продолжала его слушать; он был прекрасен, как день, и, конечно, никто не мог с ним сравняться ни при большом дворе, ни тем более при нашем. У него не было недостатка ни в уме, ни в том складе познаний, манер и приемов, какие дают большой свет и особенно двор. Ему было 25 лет; вообще и по рождению, и по многим другим качествам это был кавалер выдающийся… Я не поддавалась всю весну и часть лета».
Как-то во время охоты на зайцев, оставшись наедине с Екатериной, Салтыков признался ей в страстной любви. Ответному чувству Екатерины способствовало то, что Петр Федорович тогда волочился за девицей Марфой Исаевной Шафировой — внучкой петровского сподвижника барона Шафирова.
Когда у Екатерины появились первые признаки беременности, Елизавета Петровна запретила ей ездить верхом.
Четырнадцатого декабря 1752 года двор выехал из Петербурга в Москву, и по дороге у Екатерины произошел выкидыш. Ожидавшиеся роды не состоялись Петр Федорович заподозрил Екатерину в неверности, поскольку ее беременность для него была неожиданностью.
Известный мемуарист и ученый Андрей Тимофеевич Болотов писал: «Петр Федорович стал обходиться с нею с величайшею холодностью и слюбился напротив того с дочерью графа Воронцова и племянницею тогдашнего великого канцлера Елисаветою Романовною, прилепясь к ней так, что не скрывал даже ни пред кем непомерной к ней любви своей, которая даже до того его ослепила, что он не восхотел от всех скрыть ненависть свою к супруге и к сыну своему и при самом еще вступлении своем на престол сделал ту непростительную погрешность и с благоразумием совсем несогласную неосторожность, что в изданном первом от себя манифесте не только не назначил сына своего по себе наследником, но не упомянул об нем ни единым словом.
Не могу изобразить, как удивил и поразил тогда еще сей первый его шаг всех россиян и сколь ко многим негодованиям и разным догадкам и суждениям подал он повод».
Когда Болотов впервые увидел Елизавету Романовну Воронцову, то, еще не зная, что за дама прошла перед ним, спросил дежурного полицейского офицера: «Кто б такова была толстая и такая дурная, с обрюзглою рожей боярыня?» И был поражен, когда тот сказал, что это Воронцова. «Ах, Боже мой! Да как это может статься? Уж этакую толстую, нескладную, широкорожую, дурную и обрюзглую совсем любить, и любить еще так сильно государю?..»
Далее Болотов признается: «В самом деле была она такова, что всякому даже смотреть на нее было отвратительно и гнусно».
К этому времени Елизавета Петровна окончательно изверилась в способности своего племянника стать отцом наследника престола. Императрица очень хотела иметь внука, точнее, внучатого племянника, во всяком случае цесаревича и продолжателя династии. Нетерпение ее стало столь велико, что она даже приказала найти для Екатерины надежного фаворита, который сумел бы сделать то, что не удавалось августейшему супругу.
И здесь уместно предоставить слово Александру Михайловичу Тургеневу, прекрасно осведомленному в тайнах двора. Он оставил прелюбопытнейшие «Записки», основывавшиеся на семейном архиве и других документах. Да и сам Тургенев много знал, видел и был наслышан об интимной жизни двора, так как с четырнадцати лет нес караульную службу в императорских дворцах.
Тургенев пишет, что канцлер А. П. Бестужев-Рюмин узнал от великой княгини Екатерины Алексеевны пикантную комическую подробность ночного ее времяпрепровождения с Петром Федоровичем: «Бестужев… был ее министром, поверенным всех тайных ее помыслов, от нее непосредственно Бестужев сведал, что она с супругом своим всю ночь занимается экзерцициею ружьем, что они стоят попеременно на часах у дверей, что ей занятие это весьма наскучило, да и руки и плечи болят у нее от ружья. Она просила его (Бестужева) сделать ей благодеяние, уговорить великого князя, супруга ее, чтобы он оставил ее в покое, не заставлял бы по ночам обучаться ружейной экзерциции, что она не смеет доложить об этом императрице, страшась тем прогневить ее величество… Пораженная сею вестью, как громовым ударом, Елизавета казалась онемевшею, долго не могла вымолвить слова. Наконец зарыдала и, обращаясь к Бестужеву, сказала ему:
— Алексей Петрович, спаси государство, спаси меня, спаси все, придумай, сделай как знаешь!
Бестужев предложил прекрасного собою, умного и отличного поведения камергера Сергея Салтыкова…». Возможно, Бестужев уже знал о связи, существовавшей между Салтыковым и Екатериной.
Поручив Бестужеву уладить это дело, императрица, по-видимому для надежности, дала такое же задание уже известной нам Марии Симоновне Чоглоковой, и та, отозвав однажды Екатерину в сторону, сказала, что сама она — Чоглокова — абсолютно верна своему мужу, но бывают «положения высшего порядка, которые вынуждают делать исключения из правила». Таким «положением высшего порядка» было продолжение династии. Причем Чоглокова от имени Елизаветы Петровны предложила Екатерине одного из двух претендентов в фавориты — или Сергея Салтыкова, или Льва Нарышкина.
Когда состоялся этот разговор, роман между Екатериной и Салтыковым был уже в полном разгаре и имел своим результатом беременность, закончившуюся, как мы уже знаем, выкидышем.
Однако Салтыков хотя и любил Екатерину, но еще более любил себя и свою карьеру, за которую весьма опасался при сложившихся обстоятельствах.
Салтыков то появлялся возле Екатерины Алексеевны, то исчезал, объясняя такое поведение опасением скомпрометировать ее. Лето 1754 года двор снова провел в Москве и Подмосковье, а затем тысячи телег и экипажей двинулись из Первопрестольной в Петербург. На сей раз Елизавета Петровна решила не спешить и приказала проезжать каждые сутки только от одной станции до другой. Между столицами было тогда двадцать девять станций, и потому дорога заняла ровно месяц.
Екатерина, вновь беременная, успела благополучно добраться до Петербурга и в среду, 20 сентября 1754 года, около полудня в Летнем дворце родила сына.
«Как только его спеленали, императрица ввела своего духовника, который дал ребенку имя Павла, после чего тотчас же императрица велела акушерке взять ребенка и следовать за ней, — писала потом Екатерина. — Как только удалилась императрица, великий князь тоже пошел к себе, и я никого не видела ровно до трех часов. Я много потела, я просила Владиславлову (одну из статс-дам Екатерины) сменить мне белье, уложить меня в кровать; она мне сказала, что не смеет. Она посылала несколько раз за акушеркой, но та не приходила; я просила пить, но получила тот же ответ… Со следующего дня я начала чувствовать невыносимую ревматическую боль, и притом я схватила сильную лихорадку. Несмотря на это, на следующий день мне оказывали почти столько же внимания; я никого не видела, и никто не справлялся о моем здоровье. Я то и дело плакала и стонала в своей постели».
А в Петербурге начались пышные торжества. Во всех церквах шли благодарственные молебны, над городом плыл густой, непрерывающийся колокольный звон, сановники наперебой поздравляли императрицу и Петра Федоровича с рождением цесаревича, начисто забыв о Екатерине.
Вечером было объявлено, что крестным отцом и матерью новорожденного будут «оба римско-императорские величества», персоны которых при крестинах станет представлять посол Австрии граф Эстергази.
Во дворце и домах знати шли пиры и маскарады, на улицах появились длинные ряды столов с даровыми яствами и питиями. В ночном небе полыхал фейерверк — огненные краски изображали коленопреклоненную женщину, символизирующую Россию. Она стояла пред алтарем, на коем красовалась надпись: «Единого еще желаю». Как только картина угасла, вспыхнула новая — на облаке возлежал на пурпурной подушке младенец, а под облаком сверкала надпись: «Тако исполнилось твое желание».
Был не только фейерверк — были также и стихи. Их написал первый пиит России Михаил Васильевич Ломоносов.
С великим прадедом сравнися,
С желаньем нашим восходи.
Велики суть дела Петровы,
Но многие еще готовы
Тебе остались напреди.
На шестой день после родов, в день крестин, Елизавета Петровна сама принесла Екатерине на золотом блюде указ о выдаче ей 100 000 рублей. Кроме того, она вручила и небольшой ларчик, в котором, как вспоминала Екатерина, лежало «очень бедное маленькое ожерелье с серьгами и двумя жалкими перстнями, которые мне совестно было бы дарить моим камер-фрау».
