Виталий Познин - Двойник Цезаря
И тогда Юлий понял, что для сохранения порядка ему, вероятнее всего, придется подавлять выступления оппозиции и народа, с которым он привык заигрывать, изображая щедрость и великодушие. И что это сразу очернит тот светлый образ Цезаря, который он так долго создавал…
Кроме того, Юлий в это время и физически ощущал себя крайне неважно: он часто простужался, быстро уставал. Чаще, чем обычно, с ним стали случаться припадки падучей…
Короче говоря, у него к этому времени появилось определенное желание исчезнуть… Он знал, что против него давно зреет заговор. Агентов, соглядатаев и шпионов у него всегда было предостаточно, и он просто не мог не знать о готовящемся на него покушении. И при желании, обладая огромной охраной, он мог без особых усилий это предотвратить. Но он не стал этого делать.
— Тут ты, пожалуй, права, согласился Саллюстий. Его действительно многие предупреждали о возможном покушении… И у меня тоже было впечатление, что он сам шел навстречу гибели. Надо сказать, Юлий часто говаривал, что хотел бы умереть внезапно, не дожидаясь старости…
— Так вот, когда Цезарю доложили о готовящемся на него покушении, в его изобретательном мозгу возник фантастический план подставить вместо себя двойника.
Саллюстий мелко потряс головой из стороны в сторону, изображая крайнюю степень непонимания и недоумения.
— Да, у него был двойник, продолжала Семпрония. — Это был раб, точнее вольноотпущенник, грек по происхождению, необычайно похожий на Юлия. Ты ведь знаешь, что у многих царей, начиная с Рэма-Ромула были двойники. А сегодня есть двойник у Августа. Рассказывают, из-за этого двойника Антоний и потерпел поражение в Египте. Когда он ворвался на корабль, в котором должен был быть Август, то сразу наткнулся на него и сразил своим мечом. И тут же увидел настоящего Августа в окружении охраны. Антоний ретировался в ужасе с горящего корабля, наверное, решив, что у Август десять жизней или что он сходит с ума…
— Ну, хорошо, а причем тут Цезарь?
— Цезарь тоже использовал двойника, чтобы понять, откуда ему ждать опасность. Он не раз выпускал его вместо себя проехаться в носилках по Риму, и никто никогда не обнаруживал подмены… О существовании двойника знало считанное число самых доверенных лиц, включая моего сына Децима Альбина Брута. Цезарь полностью доверял ему, зная, что Альбин предан ему до конца, потому что тот не раз доказал это и в бою, и в мирное время…
— Ну, он точно так же был уверен, что и Марк Брут никогда его не предаст. Ведь тот был сыном женщины, которую Юлий искренне и глубоко любил. Поговаривали даже, что это его внебрачный сын.
— Это были всего лишь досужие слухи. На деле там все было гораздо сложнее. Марка и его мать всегда связывали какие-то странные отношения. Сервилия не любила своего первого мужа, вышла за него по настоянию родителей, и когда у нее родился первый и единственный сын, она всю свою нерастраченную ласку и нежность перенесла на него, на сына. Это бывает у женщин, которым мало приятны их собственные мужья, особенно если эти нелюбимые мужья постоянно надоедают им своими ласками. Тогда женщина делает вид, что она очень занята ребенком и ей не до нежностей. И Марк, который с раннего детства постоянно был при матери, тоже был к ней привязан гораздо сильнее, чем это обычно бывает. Когда же муж Сервилии погиб, я подозреваю, что бедолага и на войну постоянно отправлялся, будучи не в силах выносить отчуждение жены, его место занял Цезарь. И если даже к родному отцу Марк испытывал полувраждебное чувство, то можно себе представить, что он ощущал по отношению к чужому мужчине, спавшему с его матерью. Так что на его решении возглавить толпу этих безумцев, я думаю, повлияли не только политические мотивы.
— Ну, хорошо, и что, по твоей версии, было дальше?
— В тот день, когда было намечено покушение, Цезарь сказался больным. Это страшно перепугало заговорщиков. Они не без основания опасались, что диктатору стало известно об их намерениях… А дальше произошло следующее. Мой сын, которому заговорщики полностью доверяли, считая его своим, вызвался привести Цезаря в курию. Он пришел к Юлию, и они вместе обрядили двойника Цезаря, после чего Децим[27] отправился вместе с ним в сенат. Что произошло потом, ты видел своими глазами.
— Именно поэтому я не верю не единому твоему слову, сказал Саллюстий. — Я действительно собственными глазами видел мертвого Юлия Цезаря. А позже я стоял рядом с погребальным столом, на котором лежало бездыханное тело Цезаря, прежде чем его предали огню.
— Ты видел не его. Это был другой человек, очень на него похожий и к тому же настолько изуродованный во время убийства, что трудно было понять, кто лежит в луже крови, а потом на смертном одре. Да и кому тогда могло придти в голову сомневаться, Цезарь это или не Цезарь?
Саллюстий молчал, продолжая пристально смотреть на женщину, будто пытался определить, не лишилась ли она рассудка.
— Подожди, подожди, вымолвил он, наконец. Даже если поверить твоей легенде, что мне трудно сделать, то все равно концы с концами не сходятся. Ну, представь: а вдруг покушение по каким-то причинам не состоялось? Как бы выглядел тогда Цезарь? Нет, нет, это все досужий вымысел и фантазия.
— Ну, во-первых, двойник лицом почти абсолютно походил на Цезаря. Во-вторых, Лже-Цезарь появился час спустя после напряженного ожидания сенаторов, и в таком состоянии они вообще могли ничего не заметить, кроме пурпурной тоги, которой, к тому же, двойник, изображая болезненное состояние Цезаря, прикрывал часть лица. А, в-третьих, первый удар ему нанес мой Брут, Децим Брут, после чего и началась уже вся эта свалка. А главное, повторяю, никому в голову не могла придти мысль о подмене…
Цезарь же в это время, переодевшись в простую одежду и нацепив парик, усаживался на корабль, отбывающий в Грецию. Он понимал, что мертвый он сможет сделать гораздо больше, чем живой. Так оно и вышло. Погибнув в расцвете славы, он стал легендой, мифом, национальной святыней. Все его заветы были полностью выполнены, бунты и волнения приостановлены, а главное он не потерял народной любви, в которой всегда испытывал в сто раз б о льшую потребность, чем в любви женщины или мужчины…
— И откуда тебе все это стало известно?
— Ну, нетрудно догадаться. Конечно же, от сына. Его все время давила эта страшная тайна, и когда Децим в последний раз уезжал из Рима, он, скорее всего, понимал, что ему уже вряд ли суждено будет вернуться назад. Поэтому он и решился рассказать об этом, взяв с меня клятву, что я никогда и никому об этом не скажу… Увы, бедному Дециму суждено было до конца доиграть роль, которую ему дал Цезарь…
— А почему ты вдруг решила рассказать это мне? спросил Саллюстий.
— Наверное, по той же самой причине. Трудно держать все время тайну в себе… И потом, ты ведь все равно никогда и никому об этом не расскажешь. Ты же историк, тебе надо сочинять красивые исторические мифы. А миф о Цезаре уже сочинен, и кто же осмелится этот миф опровергнуть? Так же, как и созданную Цицероном и тобой легенду о Катилине, Семпрония для наглядности сняла с полки свиток с трудом Саллюстия «О заговоре Катилины» . Нет уж, подожди. Ты сам набился на этот разговор, так что будь добр выслушай меня до конца. Хоть ты и считаешь, вероятно, мои мысли бреднями выжившей из ума старухи… Так вот, я внимательно и не один раз прочла твое сочинение. И каждый раз у меня возникал вопрос: почему ты, который на самом деле терпеть не мог Цицерона и которому в глубине души ты всегда завидовал (я подозреваю, что и на его Теренции ты женился по этой причине)[28], в своем труде фактически подпеваешь ему?
— Просто истина для меня дороже любых отношений между людьми.
— Но истина твоя почему-то всегда совпадает с истиной победителя… Мне же более по душе слова Катона-старшего: «З а победителя боги, побежденный любезен Катону». Ты прекрасно знал, что Катилина — действительно незаурядная личность. Умом и волей он нисколько не уступал Цезарю. И это просто дело случая, что повезло Цезарю, а не Катилине. Можно сказать, что Катилина тоже оказался фактически двойником Цезаря. Двойником политическим. И в определенный момент хитрый Цезарь выставил его вперед, чтобы проверить настроения народа и возможность захвата власти вооруженным путем. После чего понял две вещи. Первое — что нужный момент еще не настал. И второе — что народ ждет решительных перемен…
В отличие от Катилины, у Цезаря было бесценное для политика свойство: он внутренним ухом чувствовал ход событий и знал, когда можно рисковать, а когда стоит отсидеться в тени, дожидаясь своего часа. А главное, в отличие от прямодушного Луция Сергия, он понимал, что в Риме наступили такие времена, когда все решают деньги и еще раз деньги. Что деньги это власть и что для большой власти нужны очень большие деньги. И он этим и занимался: постоянно доставал и тратил большие деньги.
