Ирвинг Стоун - Первая леди, или Рейчел и Эндрю Джэксон
Однажды Рейчэл услышала поговорку: «Чтобы понять человечество, нужно изучить мужчину». Разве в таком случае справедливо, что муж есть поле изучения для жены? В Нашвилле находились люди, утверждавшие, будто Эндрю Джэксон — человек, склонный к ссорам, что у него импульсивный характер. Но могло ли быть такое, если он так нежен с ней? Иногда он приходил домой злой или сердитый и рассказывал ей о том, что сотворил какой-нибудь негодяй. Он повышал голос, кровь приливала к белому шраму на лбу, он ходил взад-вперед по комнате, словно это было здание суда и он осуждал правонарушителя. Но стоило ей сказать пару утешающих слов, положить свой смиряющий палец на рукав его сюртука, и он словно остепенялся, тряс головой, говоря:
— За свою жизнь я встречу тысячи таких. Как глупо принимать все это всерьез. Спасибо, что ты позволила мне разрядиться.
Она догадывалась, что ее муж страдает излишней чувствительностью. Постепенно она поняла почему. Он мужал так быстро, что не всегда был в состоянии контролировать свою неуклюжую фигуру, и соседские дети называли его увальнем. В десять лет он пытался отогнать пятнадцатилетних и шестнадцатилетних парней, но у него не было нужной физической выдержки, чтобы сравняться с ними. Его рот был слишком крупным на его лице, желание выразить свои мысли — более сильным, чем способность контролировать слюни, накапливавшиеся в уголках рта. Но если кто-то из друзей посмеивался над ним или упоминал слово «слюнтяй», он ввязывался в драку. Один из молодых людей, выросших с ним в Уоксхаузе, сказал Рейчэл:
— Я мог бы свалить Эндрю в трех случаях из четырех на землю, но он всегда поднимется на ноги.
Однажды его однокашники тайком забили порохом чуть ли не весь ствол и дали Эндрю выстрелить, чтобы посмотреть, как отдача опрокинет его. Отдача была сильной и отбросила молодого Эндрю на несколько футов. Но удовольствие шутников было более чем кратким, ибо он вскочил на ноги и закричал:
— Клянусь Богом, если кто-то засмеется, я убью его!
Никто в этом не сомневался.
Мать Эндрю хотела сделать его проповедником, поскольку он был самым начитанным из трех ее сыновей, научился читать в возрасте пяти лет. К тому же доктор Ричардсон из Уоксхаузской церкви, к которому питала особые чувства мать Эндрю, оказался в состоянии приобрести процветающую плантацию, двухэтажный особняк и самую хорошую библиотеку в приграничном районе. Эндрю был принят на роль чтеца в Уоксхауз, где большая часть мужчин и женщин не могла ни читать, ни писать. Когда из Чарлстона или Филадельфии прибывала недельная пачка газет, — а это случалось раз в месяц, — община собиралась в доме его дяди — сквайра Роберта Крауфорда послушать последние новости. Эндрю читал размеренно примерно сорока слушателям своим резким, пронзительным голосом; он никогда не прерывался и не переходил на хрип, упрямо продвигаясь по выделенным ему для чтения статьям, не останавливаясь, чтобы исправить произношение слов.
Да, было что-то пленительное в озаряемом теплым, ярким светом любви стремлении изучать и постепенно познавать человека. Однако, когда она думала о его эмоциональном, взрывном характере и об их полном неприятностей прошлом, она дрожала за него… и за себя.
1 мая они переехали в Поплар-Гроув. Принадлежавшие им девять негров жили в хорошо обмазанных хижинах, скот размещался в добротном хлеву, а поля были засеяны табаком и кукурузой. Рейчэл привезла из дома секретер орехового дерева, завещанный ей отцом, мать выделила ей щедрую долю домашнего серебра, которое было доставлено еще на «Адвенчере», и обещала отдать ей большие часы. Ее сестры и невестки пряли и шили большую часть зимы и подарили ей лоскутные одеяла, набитые пухом, подушки, матрасы, коврики, скатерти и салфетки, покрывала, полосатые и однотонные хлопчатобумажные ткани, постельный тик, мягкую и гибкую замшу и рулоны отбеленного и неотбеленного миткаля. Эндрю попросил Ларднера Кларка заказать в Филадельфии самую большую кровать с балдахином, какую только можно найти. Кровать заняла всю бывшую молельню Мэри Донельсон. Рейчэл и Эндрю, держась за руки, стояли в центре хижины, которую Молл и Джордж отмыли со щелоком.
— Это наш первый дом, — сказала выразительно Рейчэл, — я люблю его.
— Часть обмазки отскочила, — заметил Эндрю. — Утром я ее поправлю. И затем, внутри мало света; видимо, Мэри уговорила Джона оставить маленькими окна.
Они вышли из дома и прошли до границы своего участка, «начинающегося у сахарного дерева, красного дуба и вяза на берегу реки, отсюда тропа поворачивает на север под углом шестьдесят градусов…». Они прислушивались к пению кардиналов, скворцов, щебетанию воробьиных стай, крикам красноголовых дятлов, перепелов. На скале над рекой они насчитали множество цветов и растений: нарциссы, боярышник столь же золотой, как форзиции, магнолии, сирень, плакучие ивы, дикий лавр, фиалки. Эндрю описал ей расположение полей: здесь будет посеян хлопок, там — кукуруза, здесь — табак, а там — индиго. Тот участок мы отведем под сад, там оставим земли для выпаса скота, а здесь поставим загон для лошадей и жеребят.
— Мы как можно скорее сделаем участок доходным, — сказал он. — Затем, когда будем готовы, продадим его за хорошую цену.
— О, дорогой, не стоит переезжать так быстро. Мы даже не провели здесь своей первой ночи.
— Но это наш не последний дом, Рейчэл, — запротестовал он. — Это лишь ступень нашего движения вверх.
— Куда еще наверх от счастья? — спросила она. — Пока мы любим друг друга, не важно, где мы находимся.
Он поцеловал ее страстные губы.
— Ты сентиментальна, и я люблю тебя за это, но нет причины, почему мы не можем любить друг друга столь же сильно в большом доме и на большой плантации, как здесь, в этой довольно грубо построенной Джонни хижине. Видишь ли, моя дорогая, я честолюбив: хочу иметь много земли, мили и мили земли, огромные стада рогатого скота и лошадей, вырастить зерно на продажу. Я хочу, чтобы мы жили в достатке.
— Я хочу одного — быть уверенной в нашей любви.
Сказала ли она это слишком тихо? Или же он не расслышал? Возможно, не услышал, ибо его глаза ничего не выражали, а губы были сжаты.
— Я хочу, чтобы мы были богаты, очень богаты. Я никогда не хотел видеть отвратительное лицо бедности.
Она нежно взяла его ладонь в свою, подумав: «Я была не права, когда вообразила, будто невидимые шрамы исчезают, иногда они остаются на всю жизнь».
— Мы никогда не станем бедными, мой дорогой, — уверила она его. — Да и как это может быть с нашей энергией и талантами? Но я не побоюсь спать на соломенном тюфяке перед камином и есть мясо прямо с вертела. Я не цепляюсь за вещи, они приходят и так же быстро уходят.
— Это верно, — сказал он с явным нетерпением, — но я обещаю тебе, что у тебя будет все самое лучшее… что бы ни произошло, потому что ты вышла замуж за Эндрю Джэксона — горячую голову.
/3/Рейчэл запоминала времена года не столько благодаря изменению погоды или листвы, сколько благодаря тому факту, что в январе, апреле, июле и октябре Эндрю присутствовал на сессиях суда в Нашвилле. Когда он уезжал на сессии в Джонсборо, Галлатин и Кларксвилл, один из ее братьев-холостяков приезжал в поместье. Ее часто посещали сестры с детьми. Джейн, чье поместье в Хэйсборо почти примыкало к Поплар-Гроув, бывала здесь один полный день в неделю. Джейн, наблюдая, как ее младшая сестра ведет домашнее хозяйство на обеспеченной всем плантации, спросила:
— Ты теперь счастлива, Рейчэл?
— Да, полностью… вернее, буду, когда появятся дети.
— Нет никакой надежды?
— …Никакой. Есть ли на этот случай специальная молитва?
— Нет, насколько я знаю. К некоторым женщинам беременность приходит слишком быстро, а к другим — слишком медленно, но мы, Донельсоны, все получили свою долю.
— Я помню об этом.
Время быстро летело. Минул полный год со времени ее брака с Эндрю. Они сидели на террасе, смотрели на луну, которая своим движением закрыла звезды. После переезда в Поплар-Гроув Эндрю пристрастился курить трубку. Он медленно выкурил набитую трубку, выколотил о каблук серый пепел и повернулся к ней с усмешкой в глазах:
— Хорошо, моя дорогая. Я принес тебе первый подарок к юбилею. Твой муж стал прокурором.
— Ты имеешь в виду кем-то вроде Макнейри?
— Не совсем. Я просто теперь юрист милиции[4] нашего округа. В прошлом году я послал губернатору Блаунту план организации нашей милицейской системы. План ему понравился, и он переслал его военному министру. Догадываюсь, что именно поэтому они дали мне такое назначение. Во всяком случае теперь я капитан.
— Могу ли я поцеловать вас, капитан Джэксон?
— Принимаю поцелуй, спасибо, мэм, но забудьте про титул. Никто не станет называть меня капитаном только потому, что я составил тексты, несколько полномочий или контрактов. Я стану пользоваться титулом капитана, когда заработаю его, сражаясь с индейцами и англичанами.
