Александр Листовский - Солнце над Бабатагом
— И только-то? — удивился завхоз. — Чего ж ты сразу не сказал? Я-то думал… Постой, ты новости слышал? Во второй бригаде потери есть.
Ладыгин подвинулся на стуле. В его мягких глазах, устремленных на завхоза, мелькнула тревога.
Афанасьев взял папиросу, закурил и рассказал о случившемся. Дело было в том, что стоявшая в Ура-Тюбе вторая бригада получила приказ разбить матчинского бека и занять Матчу. Не зная тактики горной войны, бригада опрометчиво углубилась в ущелье, где басмачи обрушили на нее поток камней и открыли огонь. Пришлось отойти, понеся потери. Басмачами захвачено в плен несколько раненых. Командира взвода Донцова басмачи зверски пытали, а затем убили. Участь остальных неизвестна.
— Да что ты говоришь?! — воскликнул Иван Ильич. Он сокрушенно покачал головой. — Ай-яй-яй… А ведь Донцова я знал, хороший командир. Ну, а бригаду, по-моему, винить нельзя. Тактики горной войны мы как следует еще не знаем. Все время воевали в степях.
— Да. Вот брат, какие дела, — сказал Афанасьев.
— Ну, все у тебя? — спросил он, помолчав.
Иван Ильич неожиданно для себя покраснел.
— Нет, есть кое-что, — сказал он, прокашлявшись.
— Деньги нужны? — догадался завхоз.
— Нужны, Григорий Петрович. Хочу френч перешить. Обносился.
— Эх, деньги, денежки, деньжонки, — вздохнул Афанасьев. Он побарабанил по столу короткими толстыми пальцами. — Сколько тебе?
— Рублей сто.
— Дам! — решительно заявил Афанасьев. — Тебе из последних дам, товарищ Ладыгин, потому что ты порядочный человек. Давай, брат, пиши заявление.
А пока Ладыгин писал, он слазил в шкафчик, достал бутылку и, прицелившись глазом, посмотрел ее на свет. Потом он с трудом выжал из бутылки с полрюмки портвейна.
— На, хвати! От малярии первое средство. Разрази ее гром! — Он придержал рюмку и с сомнением посмотрел на Ладыгина. — А ты не запьянеешь? Смотри, брат! А то еще скажут: завхоз, мол, напоил.
Усмехнувшись про себя, Иван Ильич выпил налитый портвейн.
— Ну, давай, твое заявление, я резолюцию наложу… Только вот какое дело: если надумал что перешивать, так перешивай скорее.
— Почему?
— Это пока между нами. Дня через три бригада уходит в пески. — Афанасьев повернулся на стуле и крикнул Терешко.
— Что прикажете? — спросил писарь.
— Пошли сюда казначея, пусть захватит сто рублей. А потом побрызгай пол. Дышать нечем. Эка жарища какая!..
Покончив с делами, Ладыгин пересек наискось казарменный плац и зашел в эскадронную канцелярию.
— Уже успел?! — радостно удивился он, увидев, что одринарец Крутуха хлопочет у кипящего самовара. — Добре! Где же ты его нашел? — спросил Ладыгин, оглядываясь на находившихся в комнате Ильвачева и Вихрова.
— У ветврача отобрал, — мрачно сказал ординарец. — Он его со склада взял, когда-сь мы в гарнизоне стояли. По-моему так, коли взял, так и скажи. А то отдавать не хотел. Мой, говорит. Вишь, какой хозяин нашелся? А у кого-сь, кроме нас, в полку еще есть самовары? И подивитесь: мы три года пользовались — и ничего, а он месяц у себя подержал — и бок помял… Еще смеялся — чайханщиком меня обзывал, кабан гладкий!
— Ну добре, — сказал Ладыгин, любовно, как старого друга, оглядывая самовар, с которым не расставался с начала гражданской войны. — Пригласи старшину чай пить.
Ворча что-то, Крутуха вышел из канцелярии.
— Садитесь товарищи, — предложил Иван Ильич. Он заварил чай и с наслаждением потянул носом крепкий душистый запах.
Дверь стукнула. Вошел Харламов.
— По вашему приказанию, товарищ комзск! — сказал он, вытягиваясь.
— Садись, Степан Петрович. Будем чай пить.
Харламов с выражением удовольствия на загорелом лице подсел к самовару.
— Ну, как у тебя? — спросил Ладыгин.
— Все в порядке. Только вот старики наши чего-то поспорили, — сказал Харламов, подвигая себе железную кружку и откусывая белыми ровными зубами маленький кусочек сахару.
— Не понимаю, что они за народ? То надышаться друг на друга не могут, то ругаются, — подхватил Ильвачев. — И всегда Кузьмич начинает.
— Я так полагаю про себя, — сказал Харламов, — что у товарища доктора, стало быть, характер такой.
Они помолчали.
— Ну, что в штабе слышно? — спросил Ильвачев, поднимая глаза на Ладыгина.
— Командование на штабном партийном собрании. Только одного завхоза видел, — И Ладыгин рассказал о неудачном рейде второй бригады.
— Ну, Вихров, погибнуть бы и тебе, если бы не тот житель, который тогда в гарнизон прискакал, — заметил Ильвачев.
В дверь постучали.
— Войдите! — сказал Ладыгин.
В канцелярию вошли два человека с чемоданами в руках. Вошедший первым, совсем молоденький, с темно-карими живыми глазами на тонком, как у девушки, красивом лице, спросил, кто командир эскадрона.
— Я командир, — сказал Ладыгин.
Тогда тот отрекомендовался командиром взвода Кондратенко.
Вихров с любопытством и симпатией посмотрел на молодого командира. Новое обмундирование, поскрипывавшее кожей снаряжение, некоторая застенчивость и неловкость движений — все изобличало в нем новичка, только что выпущенного с командных курсов.
Вслед за ним представился другой командир. Это был высокий рыжеватый человек с большим белым шрамом на длинном лице.
— Простите, не расслышал: как ваша фамилия? — спросил Ладыгин.
— Кастрыко, — сильным, звучным голосом сказал командир.
— Вы что, тоже украинец?
— Никак нет, товарищ командир эскадрона, — сказал Кастрыко с достоинством, отчетливо выговаривая каждое слово. — Я — терский казак.
— Добре. Вы что, с одних курсов?
— Никак нет. Я из госпиталя. Мы с ним, — Кастрыко кивнул на Кондратенко, — встретились в Ташкенте, в штабе Туркфронта.
— Нас много приехало, товарищ командир эскадрона, — весело и почему-то краснея подхватил Кондратенко. — Семнадцать человек.
— Кто вас направил ко мне?
— Командир полка.
— А разве он в штабе?
— Так точно. Только пришел.
Иван Ильич доброжелательно оглядел командиров и предложил им попить с ним чаю. Кондратенко сначала стал отказываться, заявив, что он сыт и ничего не хочет. Зато Кастрыко, видимо бывалый человек, молча поклонившись, тут же присел к столу.
За чаем Иван Ильич познакомил прибывших с порядками в эскадроне и, взглянув на часы, сказал, что сегодня уже поздно вступать им в командование взводами, а сделать это нужно будет завтра после утренней уборки лошадей.
— Не знаю только, где мне вас на ночь устроить? В казарме душно. Мы ведь попросту во дворе спим, — говорил он с озабоченным видом.
Кастрыко улыбнулся.
— А разве мы какие-нибудь особенные люди? — произнес он. — И мы во дворе ляжем. Не привыкать. Мы, так сказать, люди военные.
— А вы какие курсы кончали? — спросил Ильвачев, пытливо глядя на него.
— Курсов я не кончал, товарищ военком, — сказал Кастрыко, быстро взглянув на него. — Я кончил учебную команду. В русско-японскую войну служил у генерала Мищенко и участвовал в его, так сказать, бесславном рейде.
— В русско-японскую войну? — подняв брови, спросил Ильвачев. — Так сколько же вам лет?
— Мне? Сорок три.
Ильвачев и Ладыгин переглянулись.
— Сорок три? Больше тридцати никогда бы не дал, — заметил Ладыгин.
— А я, товарищ командир, ничего не пью, кроме чая и воды, не курю, спортом занимаюсь. — Кастрыко согнул руку в локте. Под гимнастеркой вспух огромный бугор. — Пощупайте!
Ильвачев ощутил его крепкие, как камень, мускулы.
— Да-а, — произнес он с уважением.
— У нас вся порода такая, — продолжал Кастрыко. — Деду сто пятый год пошел, а еще мешки по пяти пудов таскает.
— Да, спорт — дело хорошее, — согласился Ладыгин, поднимаясь из-за стола. — Ну ладно, товарищи. Вы идите, располагайтесь. Мой помощник, товарищ Вихров, вам место укажет, а мне нужно к командиру полка.
— Ну, как тебе, Ильвачев, новые командиры? — спросил Ладыгин, когда Вихров с новоприбывшими вышел из комнаты.
— Трудно судить по первому впечатлению, — сказал Ильвачев. — Один очень молоденький, а Кастрыко, видимо, опытный командир. Ну там видно будет, как они еще себя покажут.
На дворе стояла светлая, пронизанная влажными испарениями, душная ночь.
Тут же у самой казармы на разостланных кошмах лежали бойцы. Еще не все спали, и кое-где поблескивали красноватые огоньки папирос. Слышались тихие разговоры и смех.
Вихров показал новоприбывшим, где расположиться, а сам пошел на конюшню через залитый ярким светом месяца казарменный плац.
Навстречу ему, махая рукой, быстро шел человек. Его тонкая стройная фигура показалась Вихрову знакомой.
Они встретились.
— Мариночка! — радостно воскликнул Вихров, узнавая девушку и беря ее за руку.
— Здравствуй, Алеша! — окинула его Маринка строгим взглядом. — А я к тебе шла. Давай пройдемся немного… Тебе письмо от Саши, — говорила она, раскрывая книгу, которую перед тем держала под мышкой. — Я хотела вчера переслать, а начштаба сказал, не надо, сам приедет…
