Анатолий Карчмит - Рокоссовский. Терновый венец славы
«Приказ
Народного комиссара обороны Союза ССР по личному составу армии
№ 2455 от 13 июня 1937 года, г. Москва
Командир 5-го кавалерийского корпуса Рокоссовский Константин Константинович освобождается от занимаемой должности и зачисляется в распоряжение Управления по начальствующему составу РККА.
Народный комиссар обороны СССР Маршал Советского Союза
Ворошилов».
Рокоссовский побледнел, глаза загорелись каким-то странным неестественным блеском. Он машинально достал из кармана портсигар, закурил.
После долгого молчания, которое тяготило всех, глубоко затянувшись, Рокоссовский спросил:
— Как это все понимать?
— Нам предоставлено время, чтобы кое-что проверить в отношении вас по линии НКВД. Наши товарищи помогут вам устроиться.
— Это что, что-то вроде домашнего ареста?
— Не совсем так, но общение с друзьями и знакомыми Вам будет запрещено.
— И с семьей тоже?
— Да, и с семьей тоже, — ухмыльнулся особист. — Зачем расстраивать близких людей? Может, сыр-бор разгорелся просто так, из-за пустяков.
3Пятиэтажная гостиница НКВД была расположена в сосновом лесу. Она была обнесена полутораметровым каменным забором, по которому проходили четыре ряда туго натянутой колючей проволоки, и охранялась людьми в военной форме.
Двухкомнатный номер, на первый взгляд, казался уютным и комфортным: мягкий диван, обитый темной кожей, трюмо, стол, покрытый белой скатертью, настольная лампа с красным абажуром. Окна занавешены бледно-желтыми гардинами, а комнаты освещены с потолка голубыми плафонами. В одной комнате со стены смотрел Сталин, в другой — Ежов. Свет от плафонов, бледный, слабый, напоминающий свет луны, вначале создавал настроение спокойного уюта, и только через некоторое время Рокоссовский почувствовал одиночество и тоску.
К нему постоянно, утром, днем и вечером, заходила молодая дама и приносила еду. Он ни разу в своей жизни не видел подобной женщины. Голова ее, круто обвитая рыже-красными жгутами волос, напоминала перевернутый вверх дном горшок. А открытый низкий лоб и красное лицо с рельефно очерченным волевым подбородком делали ее мужиковатой. По серым застывшим глазам нельзя было узнать, что творилось в ее душе. Узник этих комнат пытался несколько раз заговорить с ней, но она по-солдатски отвечала: «так точно», «никак нет».
Все дни Рокоссовский проводил за чтением книг, которые по его просьбе доставляли из местной библиотеки. Он даже удивился, что не было ни одного случая, чтобы не выполнили его пожелания.
Через десять дней затворничества его вызвали на партсобрание Управления штаба 5-го кавалерийского корпуса. Его привезли туда двое работников НКВД.
Рокоссовский не узнал своих сослуживцев. Он никогда не мог предположить, что от него отвернутся друзья, что его покинут люди, для которых он не жалел времени и сил. Особенно из кожи лез комиссар Болошов. А ведь они с ним жили душа в душу. На каких же низменных чувствах человека надо играть, чтобы разжечь в его душе такой пожар ненависти? Как они только не называли Рокоссовского: и «предатель», и «изменник Родины», и «двурушник», и даже «негодяй», «враг народа».
Он стоял перед этими озверевшими людьми, как изваяние. Его губы посинели, лицо заострилось и побледнело, как мел, а небесного цвета глаза потемнели. Руки, оплетенные тугими мускулами каменотеса, до боли были сжаты в кулаки.
Покинуть это сборище одурманенных борьбой с «врагами народа» людей он не мог, а презирать их в душе за предательство и ложь — это было его право.
Все партийное расследование было построено на доносах НКВД. Рокоссовский был так ошарашен услышанным, что в свое оправдание не сказал ни слова: доказывать, что он не предатель Родины, — смешно, а что он никогда не был негодяем — и вовсе глупо. Его исключили из партии единогласно.
Итак, Рокоссовский снова вернулся в гостиницу, он ходил по комнатам из угла в угол и никак не мог обуздать свои нервы. Ему теперь казалось, что на него вылили ушат грязи, от которой невозможно отмыться. Он ушел в себя и до того погрузился в раздумья, что не заметил женщины, принесшей ему ужин. Та постояла, взглянула на прислонившегося к окну Рокоссовского, окутанного табачным дымом, и проговорила:
— Константин Константинович, ужин на столе. — Она впервые назвала его по имени и отчеству.
— Ах да, спасибо, — окинул ее рассеянным взглядом Рокоссовский.
Когда женщина вышла, он к еде не притронулся, а только выпил стакан чаю.
Дни тянулись медленно и нудно. Глупая неопределенность ситуации, в которой он оказался, терзала и мучила его до бессонницы, до головной боли. Чего он только не передумал за эти дни!
Однажды вечером Рокоссовский поднял глаза на портрет Сталина, который смотрел на него спокойными, мудрыми и, как ему показалось, чуть насмешливыми глазами. Он долго смотрел на вождя всех народов, потом мысленно к нему обратился:
«Скажи, товарищ Сталин, с кем же ты останешься, когда перебьют, перекалечат тех, кто был истинно верен идеалам революции, социализма, кто шел на смерть за свободу, за волю, за землю, за счастье простых людей? Скажи мне, товарищ Сталин, ради чего затеяна охота на «врагов народа»? Скажи, кому все это нужно и кто от этого будет в выигрыше?.. Молчишь?.. Неужели нечего сказать?..» Рокоссовскому показалось, что из глаз вождя улетучилась усмешка и в них светилась теперь жестокая сила.
Единственным спасением для него были книги. Вот и сегодня с карандашом в руках он сидел за сочинениями Плутарха и делал пометки в свой блокнот.
Внезапно за дверью раздался стук.
— Входите!
Дверь открылась, и в комнату вошли начальник Управления НКВД по Псковской области Коровин и начальник особого отдела корпуса.
— Здравствуйте, Константин Константинович, — дружно сказали они.
— Здравствуйте. — Рокоссовский вышел из-за стола и пожал протянутые руки.
Глянув на стол, Коровин спросил:
— Что читаете?
— Древнего Плутарха. Мудрый был мужик.
— К примеру? — уставился на книгу Коровин.
— Послушайте, — сказал Рокоссовский, приглашая «гостей» сесть на диван. Он занял место за столом, взял в руки книгу и начал зачитывать полюбившееся ему место: — «Придворные льстецы, обманом вкрадываясь в доверие государей, словно птицеловы, подражают голосам и переманивают повадки тех, на кого охотятся; что до государственного мужа, то перенимать народный нрав ему, конечно, не пристало, но знать надо, чтобы с умением подойти к каждому. Ведь и в гражданских делах отсутствие такта ведет к ошибкам и провалам, не менее тяжким, чем в близком общении с царями».
— Не зря я вам доставал книги в городской библиотеке, — улыбнулся Коровин.
— Вот оно что, так это вы, Павел Семенович, снабжали меня литературой. Я вам благодарен.
— Константин Константинович, мы пришли для того, чтобы вам сказать: вы можете ехать домой, — спокойно заявил Коровин.
— Наконец-то! — обрадованно воскликнул Рокоссовский. — Разве с самого начала не было ясно, что за мной не водилось и не водится никаких грехов перед Советской властью? Я знал, что справедливость восторжествует. Спасибо!.. Спасибо!.. Я знал!.. Я знал!..
Коровин с каким-то едва уловимым сочувствием глянул на покрасневшего от радости Рокоссовского, достал из портфеля деловую бумагу и протянул ему:
— Прочтите и распишитесь.
Рокоссовский поднялся и, с опаской глянув на посетителей, начал читать:
«Приказ
Народного Комиссара обороны Союза ССР.
По личному составу.
№ 2940 22 июля 1937 года, г. Москва
1. Состоящий в распоряжении по начальствующему составу РККА комдив Рокоссовский Константин Константинович увольняется в запас РККА по статье 43 пункту «Б» Положения о прохождении службы командным и начальствующим составом РККА.
Народный Комиссар обороны Маршал Советского Союза
Ворошилов».
Ноги Рокоссовского словно приросли к полу: он не мог двинуться с места. Лицо его приняло трагическое выражение. В нем было столько страстной и безнадежной тоски, отчаяния, что даже у представителей НКВД на короткое время шевельнулась в груди жалость.
— За что меня так унизили? — произнес Рокоссовский хриплым голосом. — Скажите, за что? — В его глазах стояли слезы, руки были сжаты в кулаки.
Коровин и особист, опустив глаза, молчали.
— За то, что я безоговорочно перешел на сторону Советской власти? За то, что воевал за нее и проливал кровь? — Он окинул долгим взглядом собеседников и, подумав, более спокойно сказал: — Теперь, как я понимаю, дело за арестом?
— Не обязательно, — ответил до сих пор молчавший особист.
Рокоссовский подошел к нему вплотную и, глядя на его невысокую фигуру, будто уточняя, что кроется за его словами, произнес:
