Назир Зафаров - Новруз
Ушла вода, и почему — мне тоже не было известно. Но пить хотелось. Кто знает-азиатское солнце, не станет спрашивать, отчего так мучит жажда летом. В доме — ни капли. Матушка посылает меня в дом ишана Абдуга-фура, или, как его звали в махалле, ишана-ювелира, владельца мастерской по изготовлению украшений из золота, серебра и драгоценных камней. У ишана был свой собственный колодец, и в трудную минуту люди ходили к нему за ведром воды.
Я взял два небольших ведерка, повесил на коромысло и пустился по дороге. Вприпрыжку пустился. И не потому, что мне было очень весело. Напротив, поручение матушки не вызывало в моем сердце никаких восторгов. Просто земля была раскалена. Поэтому я, словно курица, вскидывал то одну, то другую ногу, спасаясь от огненных поцелуев земли.
Нужно еще объяснить, почему поручение матери не вызвало в моем сердце восторга. Провожая меня к ишану, она сказала:
— Не смей к колодцу подходить один. На дне прячутся злые духи, подкарауливают детей. Если услышишь свое имя — Назиркул, — не вздумай откликаться! Знаешь кривого Карима? Вот таким станешь и ты…
Мне не хотелось быть криворотым, да и кому хочется ходить всю жизнь со скошенными набок губами. Прыгая, как курица, с ноги на ногу, я не особенно торопился выполнить поручение матушки, тянул время, надеясь попасть далеко не первым к дому Сиддыкхана. И все же оказался первым. Во всяком случае никого поблизости не было.
Что делать? Бессовестные духи сидели в колодце и ждали, когда я появлюсь один-одинешенек, чтобы тут же начать свое колдовство. Нет, лучше потерпеть, дождаться кого-либо из взрослых. С этой мудрой мыслью я устроился возле калитки. Конечно, когда солнце печет и рог сухой, будто его целую неделю выветривали и прогревали под сандалом, никакие другие мысли, кроме как о воде, не лезут в голову. Я смотрел на улицу, а думал о тенистом дворе ишана, о чудесном колодце, где глубоко-глубоко плещется прохладная влага, способная мгновенно утолить жажду. Да что прохладная — ледяная, стоило лишь прильнуть губами к краю ведра, наполненного свежей колодезной водой, как сводило губы от холода. Чудесный колодец у ишана. Человек, прихвативший пару ведерок воды из нее, уподоблялся счастливцу, нашедшему на дороге кошелек с деньгами.
В этот раз мне не пришлось долго высиживать у калитки. Появились люди. Много людей — шумные, злые, нетерпеливые. Не попытались пройти в калитку, а стали стучать в нее. Оказывается, она была закрыта, а я, чудак, думал, что нет желающих войти во двор ишана набрать холодной воды. И еще оказалось, люди эти уже второй, а может, и третий раз барабанили по толстым карагачевым доскам, просили хозяина открыть калитку и, не добившись ничего, уходили. Теперь они снова вернулись.
— Откройте дверь, господин! — кричали люди.
Господни не откликался.
— О наш пир! — не унимались люди. — Смилостивитесь над жаждущими, дети с утра не видели капли воды.
Пир, то есть духовный наставник, как и положено всякому духовному наставнику, просьбу людей переадресовал богу.
— На все воля всевышнего, — иссякла вода в колодце. Я сам жаждущий и с пустой пиалой сижу в ожидании. Или вы думаете, мои дети не мечтают о капле воды?
— Да, да, мы сочувствуем, господин, — не унимались столпившиеся у калитки, — но разрешите нам своими глазами увидеть пустой колодец и тем самым охладить жар сердец.
Ишан был хитер, иначе ему не пришлось бы нести на себе бремя этого титула. Он ответил людям:
— Если бы вода текла в колодце, то и дверь была бы открыта, таково мое правило. Раз дверь закрыта, значит, и вода прекратилась. Или ваши разгоряченные головы не могут понять подобной истины?
— Вы мудры, таксыр, но разрешите нам устыдиться своих собственных подозрений, дайте глянуть в колодец!
— Так что же, я должен посторонним показывать свою собственность? Греховные мысли недостойны правоверного! Ведь никто из вас, упаси аллах, не поднимет чачван и не покажет чужому лицо своей жены. Зачем вы требуете подобного от меня?
Ишан был похож на нашего домуллу своим умением выворачиваться из любого, даже самого трудного положения. Видимо, все, причастные к духовным делам, были изворотливы и лицемерны. Я тогда еще верил Сиддыкхану, и мне казалось, что люди напрасно настаивают, пытаясь уличить ишана во лжи, — он говорил усталым, жалостливым голосом, и слова его звучало убедительно.
Я верил, люди, толпившиеся у калитки, не верили.
— Откройте, таксыр, нехорошо испытывать чужое терпение.
— А хорошо ли испытывать мою доброту и без единого таньга черпать ведрами воду?
Вот, оказывается, в чем дело: в городе нет воды, и ишан решил заработать на собственном колодце.
— Разве благородно отказывать в подаянии жаждущему? — спросил молодой парень, громче всех стучавший в калитку. Спросил и зло поднял ногу, чтобы пнуть с силой дверь.
— Не вам учить меня, ишана, благородству, — ответил Абдугафур. — Сказано: нет воды, — и проваливайте подобру-поздорову.
Прояви большую сдержанность ишан, не произошло бы того, что случилось в следующее мгновенье. Толпа налегла на калитку и стала сотнями кулаков и ног колотить в нее. Крепкое дерево глухо и недовольно отзывалось на удары, но стояло непоколебимо. Тогда тот же парень бросил свое ведро и крикнул:
— Да что ждать от ишана!
Это была уже не просто злость, а злая решимость. Парень кинулся к дувалу.
Мне стало страшно. Прихватив ведерки и коромысло, я прижался к стене и испуганными глазами смотрел на разгневанных людей. Стук, крики взбудоражили улицу. Самыми страшными были не крики, не гнев, а греховная суть самого события: верующие подняли руку на ишана, на духовного наставника, человека, освященного самим богом, иначе говоря, поднимали руку на самого бога. Конечно, они ничего не сделают с ишаном, а вот возмущенный властитель небес ответит страшной карой. Вот чего я боялся.
Вера моя в святость ишана была непоколебима. Это я уяснил от матушки, от всех старших. Ведь меня со дня рождения отдали под защиту святого Шахи-Зинда, в знак этого отрастили косичку на моей голове. Матушка часто водила меня к одному из ишанов Джизака Бабахану, соседу Абдугафура, который совершал всякие заклинания, долженствующие оберегать посвященного от несчастий. В прошлом году Бабахан по просьбе матушки гадал, какая дорога ждет меня в будущем.
Матушке, конечно, хотелось видеть сына образованным, даже ученым человеком, и она с надеждой смотрела в глаза ишану.
— М-да, — произнес Бабахан. — Будущее открывается не по простому желанию человека, а лишь после приношения жертвы, угодной всевышнему. На смутном пути мальчика видится мне ягненок с белым пятнышком на лбу, через него мы только и узнаем истину.
Матушка поняла ишана. Собрала деньги, заняла какую-то сумму у дяди и подалась на базар отыскивать ягненка с белой отметиной на лбу. Оказалось, что такие ягнята рождаются не часто, во всяком случае, не каждый день и, следовательно, стоят дороже. Бедная моя матушка снова обратилась к дяде и, увеличив долг, приобрела наконец жертвенное животное, которое отчаянно брыкалось и блеяло, не желая идти в дом ишана. Мы проволокли ягненка на аркане. Приволокли и стали перед мудрым Бабаханом, ожидая решения собственной судьбы: слева матушка, справа я и рядом со мной ягненок, украшенный белым пятнышком.
— Именно этого ягненка я видел на смутной дорого будущего, — произнес ишан, разглядывая жертву. — Великое счастье! Создатель сам отдал в руки матери судьбу сына.
Легко понять, какой радостью наполнилось сердце моей матушки при этих словах. Слезы благодарности богу, надо полагать, скатились с ее глаз.
— Привяжи ягненка к тому дереву, — сказал мне Бабахан, — а сам пройди в мою комнату. О матери позаботятся служанки.
Я сделал все так, как велел мне ишан, и оказался в небольшой, но богато убранной комнате, устланной мягкими шелковыми курпачами. Бабахан сидел у стены, а мне указал на место напротив. В глубокой тишине прошло несколько минут. Ишан, закрыв глаза, шептал что-то беззвучное своими толстыми, отвислыми губами, потом приподнял слегка веки, глянул в мою сторону и обронил таинственное:
— Куф-суф!
Непонятное слово было подкреплено легкими ударами четок в мою голову и плечи. Затем он снова закрыл глаза, снова пошевелил губами и снова коснулся четками моих плеч и головы. Так повторилось несколько раз. Придавленный окружавшей меня таинственностью, онемевший от страха, я сидел не шелохнувшись и не сводил глаз с ишана, с его лица, выражавшего полное отрешение от всего земного. Он находился в эти минуты где-то далеко и, возможно, разговаривал сейчас с самим богом. И разговаривал обо мне, босоногом мальчике по имени Назиркул. Да, тут было отчего потерять дар речи. Что там решит всевышний? Исполнит ли желание моей матушки, сделает ли меня образованным человеком?
