А. Буровский - Вся правда о российских евреях.
Давно известно, что ушедшие культурные эпохи переживаются долго, если не вечно. В работах современных греческих филологов прослеживаются подходы, типичные для Византии19. Ю. Лотман много раз отмечал, что в петербургский период русской истории культура московского периода вовсе не исчезает, ценности и представления этой эпохи продолжают жить в новых формах и чаще всего скрыто20.
О русской интеллигенции как людях с очень архаичным мировоззрением писалось, по крайней мере, со времен «Вех»21. В наши дни о «возвращении» старомосковской средневековой традиции в среде народовольческой интеллигенции писали такие гиганты, как Ю. Лотман и Б.А. Успенский22. Еврейскую культурную традицию тоже можно назвать средневековой, но и в этом случае она совершенно иная. Благодаря завету «познай Бога своего», в этой традиции не очень разделены святой и интеллектуал – причем невозможно стать святым, не будучи интеллектуалом.
Чтение, интерпретация, сравнение, понимание религиозных текстов являлось такой важной частью еврейской культурной (и религиозной) традиции, что интеллектуал стал центральной фигурой, основным героем еврейской истории. Естественно, к таким людям приковано огромное внимание. Добавьте к этому древность самой письменной культурной традиции. Одна из самых симпатичных черт евреев – способность вступать в диалог с интеллектуалами, жившими века и тысячелетия назад. В текстах, написанных в XX веке, можно встретить отсылки к именам Маймонида и Симхи из Витри (XIII век) – причем в текстах на политически актуальные темы23.
Можно сказать, что культурные герои еврейской истории не канонизируются – то есть не погружаются в церковный, отрешенный от реальности «отсек» культуры. Они запоминаются, и запомнить интеллектуала, сохранить о нем как можно больше сведений – такая же часть культуры евреев, как любая другая. Диалог с человеком давно прошедших времен, как с современником и как с личностью, вполне возможен и для христиан, но у евреев:
– интеллектуал является не одним из типов культурного героя, а единственным. У нас же образы интеллектуалов прошлого – одни из возможных. Внимание фиксируется на государственных деятелях, полководцах и религиозных реформаторах, не сосредоточиваясь на интеллектуалах;
– образы интеллектуалов пропущены через призму осознанной или неосознанной канонизации.
В результате у христиан «диалог с людьми прошлых времен» – более частный, профессиональный, занимает меньшее место в культуре. В еврейской культурной традиции особую роль приобретает частное, индивидуальное, особенное – то есть, сама личность интеллектуала прошлого, история его становления, духовных исканий, творческая биография. Ничто не мешает видеть все, «как оно было». Детали частной жизни, в том числе и «непочтенные» либо «унизительные», не мешают уважению к интеллектуалу, скорее помогают отнестись к нему как к человеческой личности и чему-то научиться у него.
Первым в России такого Пушкина представил читателю Ю.Н. Тынянов («полуэтот» – по определению языческого «Союза венедов», и еврей – по законам раввината).
Его Пушкин – напряженный, неловкий мальчик с обычными детскими проблемами, с потными ладошками, страдающий от холодности и отстраненности матери – очень раздражал многих русских интеллигентов24.
Тем не менее, именно роман Тынянова «Пушкин» (1935-1943 гг., не окончен) положил начало современной трактовке образа Пушкина – как человеческой личности.
В трактовках образа Пушкина до сих пор борются разного рода идеологические установки. При коммунистах Пушкин в основном «боролся с царизмом»25, а теперь он то становится православным монархистом26, то жертвой масонов, то его вдруг принимаются «разоблачать», объявляя чуть ли не пособником сатаны27.
В этом безобразии линия максимально взвешенного анализа представлена почти исключительно еврейскими именами. Лучшая из книг о Пушкине, которую мне доводилось держать в руках, написана Л.М. Аринштейном28. Есть много частных исследований, в которых появление отдельных стихов умело связывается с биографией поэта, с его жизненными встречами и впечатлениями, прочитанными книгами – на семантическом уровне. Но это – частные исследования узких специалистов.
В книге же Леонида Матвеевича Аринштейна вся жизнь Пушкина и его личность становятся сплошным «семантическим полем», и результат обнадеживает – уже не литературно-художественное (как у Тынянова), а научное исследование показывает нам Пушкина – сложно устроенное, порой мятущееся, проблемное человеческое существо с его взлетами духа и походами по публичным домам, высокой дружбой и мелкой пакостливостью, сильной любовью и вздорным снобизмом.
Со страниц книги Аринштейна встает Пушкин-человек, ценный и интересный нам именно своей человеческой сущностью. Не говоря ни о чем другом, очень ценен как раз опыт преодоления быта, безденежья, личных проблем, способности увидеть в повседневной жизни источник высокого вдохновения, способность преодолевать повседневное и низкое, чтобы подняться до стихов, до сих пор остающихся не взятой никем вершиной русской словесности.
Осмелюсь утверждать – трактовка Л.М. Аринштейном Пушкина целиком лежит в русле еврейской культурной традиции. То самое пронзительное видение частного и бытового как не снижающего, а объясняющего, пристальное внимание к личности и к ее динамике.
Культурный парадокс – но особенности еврейского мировосприятия помогают нам поднять пушкиноведение на новый, действительно научный уровень. И позволяют увидеть биографию Александра Сергеевича Пушкина действительно «непричесанной» – то есть максимально приближенной к реальности. На евреев мало впечатления производят «житийные» описания любых великих людей. Для русских порой отказ принимать эту «житийность» означает неуважение к великому человеку. Но это не так. Евреи скорее готовы уважительно относиться к реальной человеческой личности. Такой, какова она есть. И недоверчивы к попыткам идеализации или чрезмерно «возвышенным» описаниям.
Это различие сказалось и в эпоху «перестройки». Для этнических русских часто казалось страшным неуважением к Сахарову или к лидерам белогвардейцев то, что для евреев представлялось скорее доброжелательным интересом.
Полиглот поневоле
Уже в Вавилонии еврей вынужден был знать два языка: бытовой арамейский и язык богослужения, иврит. Языки эти близкие, но разные: как русский и церковнославянский.
В Персии Мордухай, Даниил и Эсфирь говорили с персами, уж конечно, не на иврите, а на персидском. Третий язык…
Жизнь в государствах Птолемея и Селевка потребовала знания как минимум арамейского и греческого (иврит тоже никуда не исчез). На мусульманском Востоке надо было знать арабский и иврит, персидский и иврит. Появляется персидско-татский, но ведь не на нем пишут официальные документы средневековой Персии. Сефарды Испании говорили на спаньоль… Но ведь и знание испанского оставалось необходимым. И арабского. На каком, по-вашему, языке, говорил Маймонид с другими придворными и с самим калифом? На иврите? Но и иврит многие знали, писали на нем стихи и философские трактаты. Переводили Аристотеля с греческого на латынь, и на латыни беседовали с европейскими книжниками про Цельса, Авиценну и Феофраста. То есть я не утверждаю, что каждый из евреев Испании знал ВСЕ эти языки в полном совершенстве, но даже самый низко поставленный, коснеющий в полном убожестве иудей вынужденно знал два-три языка – хотя бы на уровне бытового, повседневного общения. А еврейская интеллигенция была, и тоже поневоле, полиглотной.
В христианских странах Европы – местный язык, иврит, а для образованных еще и латынь. Если заниматься торговлей, то местный язык нужен не один. Если торговля международная, то нужны языки еще восточные.
Ашкеназский еврей Польши, русских княжеств, Великого княжества Литовского и Русского, позже – Речи Посполитой, говорил на идиш, знал иврит, польский и западнорусский (много позже назовут его украинским). Желательно было знать и немецкий, а с вхождения Польши в состав Российской империи – и литературный русский; язык, на котором объяснялась администрация, который стал официальным языком делопроизводства. Язык – это ведь тоже верное средство для тренировки мозгов. Даже не выученный до конца или плохо выученный язык открывает человеку новую систему представлений о мире, ценностей, взглядов, сравнений, образов. Это и само по себе будит мысль, пришпоривает воображение, толкает ввысь и вперед. А тут еще включается сравнение… У нас вот так… У испанцев вот так… А у поляков – вон оно как… А у русских…
Еврей волей-неволей знает несколько языков. Живя среди других народов, он вынужден говорить на языках тех, кто вокруг. Женщины еще могли не учить языков гоев, особенно если община большая и все необходимое можно купить-починить-заказать внутри общины. Но и еврейки часто вынуждены были знать языки. А уж мужчины просто обрекались на знание нескольких языков.
