Крипалани Кришна - Рабиндранат Тагор
Стихотворение полно намеков и догадок о тех тайных связях, которые объединили на глубоком уровне подсознания мира природы и человека, пока любящая рука Земли не стерла с Ахальи все следы человеческого греха. И вот она снова восстает из чрева своей великой матери, вновь рожденная девственница, сияющая и прекрасная, как заря, встающая над голубым океаном забытых воспоминаний:
Необъятно велик нашей матери сумрачный дом,
Из листвы и цветов расписная завеса на нем,
И оттуда она, из бездонных своих кладовых,
Вечной жизнью и юностью тайно питает живых.
Так, в жилище забвенья, припав к материнской груди,
Долго-долго спала ты, не зная, что ждет впереди,
В темных недрах земли, где ночная прохлада царит,
Где всесильная вечность в беспечном беспамятстве спит:
Спит на ложе огромном, что устлано пылью веков,
Ветхой гнилью когда-то увядших в жару лепестков,
Пеплом звезд отпылавших, лоскутьями славы былой,
Старой ржавчиной горя и счастья остывшей золой…
Там великая мать, терпелива, нежна и тиха,
Стерла с дочери падшей последние струпья греха,
И сегодня явилась ты, облик сменив вековой,
Незнакомою девой — прекрасной, безмолвной, живой.
Удивленно глядишь ты на зари золотой окоем,
А ночная роса, что осела на камне твоем,
Словно слезы восторга, дрожит в переливах огней
На распущеных косах, упавших до самых ступней.
А разросшийся мох, что тебя столько лет одевал
И мохнатым, густым под осенними ливнями стал,
Словно плащ бархатистый, еще обвивает твой стан, —
Он тебе на прощанье заботливой матерью дан.[40]
Во многих других стихах Тагор остался поэтом любви и природы, но рядом с ними звучат горячие слова обличения пороков его соотечественников. В стихотворении "Безумные надежды" Тагор осуждает своих сограждан за то, что им не хватает силы и мужества: они без устали хвастаются своей ушедшей славой и арийским наследием — "благочестивые рисоеды, бенгальские сосунки". Они дымят кальянами и тасуют грязные карты с самодовольной ухмылкой, а в это время "безумные надежды Шипят как змеи в их груди".
Уж лучше родиться бы мне
Скитальцем степным, бедуином,
Скакать на коне без конца
По выжженным солнцем безводным равнинам.
Неизвестно, куда мчаться ночью и днем.
Упование вечное в сердце моем.
В дымке тускло-багровой исчез окоем,
Нет предела просторам пустынным.[41]
Чувство юмора и дар иронии в полной мере сказываются в его сатирических стихотворениях. В одном он поздравляет "патриотов", "строящих нашу страну", с тем, что они нашли легкий способ подбадривать себя, заполняя целые стопы бумаги петициями, что они всегда готовы броситься в бой, были бы чернила и бумага под рукой. Самая злая из этих сатир была написана в 1888 году, когда группа подобных "патриотических арийцев" напала на проповедника "Армии спасения" и избила его. Описание этого подлого нападения дает Тагор в стихотворении под названием "Дхарма Прачар" ("Борцы за религию"). Стихи замечательны своей свирепой иронией и презрением к единоверцам. Не знаешь, чем больше восхищаться — сатирическим даром автора или отвагой его гуманизма. Другое стихотворение, "Покинутый", напоминает "Заблудившегося вождя" Браунинга — стихи полны боли и упреков к тем "заблудившимся вождям", которые возглавляли процесс национального возрождения и открывали новые горизонты, но теперь обратились в яростных реакционеров и оправдывают всякий глупый или жестокий обычай во имя идеалов индуизма, в частности браки малолетних.
В обличительном стихотворении "Новобрачные" он безжалостно издевается над новобрачным романтическим юношей, который пытается завлечь на ложе любви свою малолетнюю жену. Чем более поэтическим становится его пыл, тем больше пугается бедное дитя, начинает плакать, зовет свою няню, просит принести ей сластей и кукол. В более серьезном тоне он описал трагедию романтической любви, обреченной на неизбежное охлаждение, в двух других стихотворениях: "Говорит женщина" и "Говорит мужчина".
Иногда в его индийской душе пробуждается паломник, и тяга к жизни истощается, "ослабленная бледной печатью мысли". Словно чары Просперо внезапно исчезают, и чудесная панорама жизни и окружающего мира кажется иллюзорной. К чему вся эта боль и горячка, желания и борьба! Все растворяется как тень. И согласие и отказ равно ведут ко вздохам сожаления. Иногда он чувствует, что всякий раз, когда он любил, в этой жизни, как и во многих прошедших,[42] он искал единственную истинную любовь, представляющую собой бесконечный, неосознанный поиск своей душой конечной цели, слияния с вселенским духом.
Вскоре после выхода сборника "Маноши" в письме одному из друзей Рабиндранат отвечал на вопрос, кто же объект любовных стихов этой книги: "Желания человека безграничны, но возможности их достижения очень ограниченны, и вот он создает в своем сознании образы тех желаний, которым он может поклоняться. Возлюбленная в "Маноши" существует лишь в моем сознании. Это мой первый, пробный, несовершенный образ бога. Сумею ли я когда-нибудь завершить его?"
Несмотря на достижения молодого человека в области литературы — а они были значительными, — Махарши оставался непреклонен: его сын должен взять на себя обязанности мужчины, ответственность наследника семьи землевладельцев. Рабиндранату пришлось подчиниться приказу отца и принять полную заботу о поместьях семьи, весьма обширных и разбросанных. Ему пришлось устроиться в плавучем доме на реке Падме.[43] Итак, он взялся за дела управления поместьями, стараясь по возможности идти навстречу нуждам арендаторов.
Поначалу Рабиндранат, конечно, робел от этой обременительной ответственности, но впоследствии не раз говорил, что благодарен отцу за то, что тот принудил его к практической деятельности. Годы, проведенные в сердце сельской Бенгалии, расширили и усилили его тесную связь с природой, которую он так любил. Они дали ему возможность увидеть разнообразие пейзажей страны. Все это послужило обильной пищей для его поэзии.
Но еще важнее, еще богаче была связь с самой жизнью простых людей, с их ежедневным трудом, с постоянной борьбой против безразличия природы и еще худшего безразличия общественного уклада и чужеземной власти. Полученное из первых рук знание дало Тагору возможность заглянуть в души людей и понять общественные и экономические условия, так сузившие их кругозор. Все это оказалось важным подспорьем для его писательского таланта, обеспечило успех его рассказов из сельской жизни, позволило дать точный диагноз социальных и экономических недугов страны. Письма, которые Рабиндранат писал в этот период, по большей части к своей племяннице Индире Деби, остаются замечательным свидетельством все расширяющейся его симпатии к человеку и все углубляющейся способности чувствовать, переживать, столь важной для поэта. Письма не предназначались для публикации, и он писал свободно, без самооглядки. В них видна не только жизнь Бенгалии, но и внутреннее развитие автора.
Больше всего Рабиндранат любил простор и текучесть, небо и реку, а здесь они были с ним в любое время дня и ночи. В отличие от Паскаля, "молчание бесконечных пространств" никогда не пугало Рабиндраната, оно манило, словно он мог слышать музыку сфер. Немногие поэты так, как Тагор, любили простор, все, что протягивалось за пределы, уловимые чувствами, будь то небо, водная гладь или голая земля. Снова и снова писал он о своем "голоде по простору" и однажды сказал об этом так: "Гёте на смертном одре просил "больше света". Если в таком же состоянии у меня спросят о моем желании, я скажу скорее "больше простора". В одном из писем поэт рассказывает, как однажды вечером читал английскую книгу об искусстве, красоте и эстетике. Продираясь сквозь глубокомысленные дефиниции и трудноопределимые антиномии, он вдруг почувствовал усталость, ощутил себя покинутым: будто сбился с пути и следует за миражем, зазывающим его в бездну дразнящими голосами. Тагор бросил книгу на стол и погасил лампу, намереваясь лечь спать. Как только он это сделал, комнату залил лунный свет из открытых окон. Выглянув из окна, он смотрел на небо, залитое светом, и поразился, как легко маленькая, созданная человеком лампа могла заслонить все это великолепие. "Чего искал я в пустых словах этой книги? Ведь сама красота, заполнившая небо, молча ожидала меня снаружи все эти часы!"
