Михаил Грабовский - Пусковой Объект
21
Оперативное совещание началось вечером по окончании рабочего дня. В нем принимали участие руководители механомонтажа, наладчики из горьковского ОКБМ и — в связи со специфичностью обсуждаемого вопроса — начальник отдела техники безопасности.
Тимофеев был хмур и озлоблен. Сказывалась невероятная физическая и нервная нагрузка. Василенко — внешне спокоен, но молчалив и удручен. Обстановка — тише и серьезнее, чем на обычных оперативках с шуточками и матерком. Обсуждался один-единственный вопрос: что делать с вероятной утечкой масла в корпус реактора? Как с минимальными демонтажными работами попасть внутрь корпуса?
Техническое решение было принято к полуночи. Остановились на „вскрытии” трубопровода одной из „петель” первого контура примерно в 30 метрах от реактора. Диаметр трубы (около 60 сантиметров) допускал возможность проникновения в него человека с небольшими габаритами. Это было опасно из-за сравнительно длинного участка и наличия двух поворотов трассы, однако ничего лучшего придумать не смогли. Начальник отдела ТБ настоял на специальном обсуждении мер безопасности в случае потери сознания „кандидатом X” во время проведения операции. В центральном зале над трассой было решено поставить аварийную бригаду монтажников, укомплектованную лучшими сварщиками. В случае приказа Василенко они обязаны были оперативно вскрыть участок пола, демонтировать бетон и арматуру и вырезать, не считаясь с материальным ущербом и последствиями, большой участок трубопровода для доступа к потерявшему сознание. В этом случае пуск реактора пришлось бы отложить на несколько месяцев.
Тут же на совещании был составлен план проведения работ с указанием необходимых мер безопасности при их проведении. Единоличная ответственность за проведение операции возлагалась, как и положено в таких случаях, на главного инженера. Константин Иванович невозмутимо подписал план. С этого момента он отвечал за жизнь будущего „лазутчика”.
Монтажников и наладчиков отправили домой, но человек пять эксплуатационников еще задержались. Решили обсудить возможную кандидатуру на роль „лазутчика”. Сошлись на том, что он должен быть небольшого роста, тощим и иметь инженерное образование, чтобы хорошо понимать сущность операции и принять в случае необходимости самостоятельное технически грамотное решение.
На роль малогабаритного героя был единогласно утвержден физик по фамилии Болгарин. Валерий Иванович закончил в 1969 году Томский Политехнический. В Шевченко его не распределили, он сам приехал сюда со свободным дипломом и упросил Тимофеева принять его на любую должность, даже рабочую, и с любым окладом. Его стремление попасть на реактор из романтических соображений подкупало. Приняли техником на испытательный срок. Однако очень скоро Болгарин проявил себя исключительно прилежным и грамотным специалистом. Все основные монтируемые системы реактора он знал назубок. Все, даже самые мелкие и небрежно отданные указания руководства выполнял с такой педантичной точностью, что через полгода его перевели инженером в постоянный штат. Рост его был чуть больше 160 сантиметров. Кандидатура как-то сразу определилась, смущала только скромность и застенчивость Болгарина. Вероятно, это наталкивало на мысль о его мягкотелости, нерешительности и даже трусоватости. Смелость, особенно азартная, на грани риска, жизни или смерти, часто ассоциируется со стандартным кинообразом рубахи-парня с кучерявым чубом. Болгарин совсем не походил на такого героя. Начались сомнения вслух.
— Чего мы гадаем? — вдруг взорвался Тимофеев. — Я его лично завтра спрошу в упор. Согласится — значит, будем готовить его. Не согласится — будем думать. Все! Поехали по домам.
Болгарин согласился сразу. Без уговоров. Не вдаваясь в подробности и не обговаривая каких-либо условий.
Операция началась через день утром. Под непосредственным руководством Василенко. Болгарина одели в стерильный хлопчатобумажный костюм. Без обуви. Герметичная емкость для сбора масла. Маленькая нагрудная аптечка. Стерильная ветошь для вытирания масляных пятен. Ни противогаза. Ни кислородного прибора. Ни радиосвязи. Перед погружением головой в черную дыру ему долго объясняли, как он должен подавать сигналы через страховочную веревку: „Отпустить”, „Тяни” и „Теряю сознание”.
Константин Иванович по-отечески обнял его и тихонько, в лицо, сказал:
— Валерий, ничего не бойся. Не дрожи! Если понадобится, я весь реактор разрежу к чертовой матери. Давай!
До первого поворота трубы веревка уходила довольно быстро. Потом начались минутные паузы. Когда ушло тридцать пять метров, пауза затянулась. Пять минут. Десять. Вероятно, Болгарин залез уже через нижний патрубок в корпус реактора. Возможно, что-то обнаружил там и работает?
Эта пауза была тяжелой для Василенко. Работает или потерял сознание? Сколько ждать? Тянуть назад страховочную веревку бесполезно. Тело могло заклинить на пороге патрубка. Может быть, пора подавать аварийный сигнал сварщикам? Веревка чуть-чуть ослабла. Капли пота на лице Василенко сливались на его шее в ручейки. Через минуту веревку уже можно было выбирать. Но очень медленно, буквально по сантиметрам. Это хорошо. Значит, ползет обратно. Но уж очень медленно. Наверно, ослаб.
„Доползу! — сверлило в голове Болгарина. — Обязательно вылезу. Последний поворот. Там, по прямой, будет легче”
Оставалось каких-нибудь пять метров ровной трубы, когда Валерий почувствовал, что обессилел. Не двигается тело. Пустил по веревке волну, затрепетал ею: „Тяни!” Веревка напряглась под мышками. Его понесло. Уже через три минуты он сидел на стуле в окружении монтажников. Василенко стоял перед ним полусогнувшись:
— Ну как? Как себя чувствуешь? — голос Константина Васильевича дрожал от непоказного восхищения этим маленьким человеком.
Сзади него замерла медсестра с поднятой вверх иглой шприца.
— Нормально, — ответил Болгарин и протянул Василенко емкость, в которой было всего двести грамм масла.
Один стакан! Зато теперь можно не волноваться.
„Сегодня можно будет спать всю ночь, — мелькнуло у Василенко. — Сегодня маленький праздник”.
Константин Иванович протянул не оборачиваясь руку назад, и начальник отдела ТБ вложил в нее плотный лист бумаги. На нем был заранее напечатан приказ, подписанный директором комбината Юрченко — „Об объявлении благодарности Валерию Ивановичу Болгарину за выполнение важного производственного задания”.
„Премировать в размере ста (100) рублей”, — прочитал про себя Болгарин. Улыбнулся и спокойно свернул приказ в трубочку, удобную для ладони.[4]
22
Тимофееву доложили, что монтажники завезли в здание пульт перегрузки, прибывший со стенда 740. Разгрузили в 208-м помещении, на втором этаже.
— Пойду-ка я гляну своими глазами, — решил Анатолий Ефимович. Уж больно интересно было ему сравнить современный, модерновый пульт со старым челябинским дерьмом. Пульт оказался разобранным на несколько блоков. Тимофеев обошел каждый из них, заглянул внутрь, на клеммники; мысленно компоновал его в единое, рабочее место оператора. Сердце радовалось: техническое совершенство! Ну, хорош!
Он увлекся пультом и совершенно не обратил внимания, как в помещения вошли два зэка. Они подошли к Тимофееву почти вплотную, сзади.
— Мужик, — обратился один из них добродушно, — купи игрушку. Отдам задаром.
На его ладони лежал нож с изящной отполированной эбонитовой рукояткой. Лезвие короткое, мощное, из блестящей легированной стали. Тимофеев опешил в первую секунду. Он очень редко ходил по зоне один. Всегда в сопровождении группы прорабов или начальников СМУ. Жалобы инженеров на привязчивость зэков доходили до него неоднократно. Но сам впервые столкнулся с ними один на один, лицом к лицу. Он постарался взять себя в руки.
— Нет нужды, — сказал он спокойно, — не требуется! Обратил внимание на то, что оба зэка были „накачаны”, не в себе.
Глаза покрасневшие, не свои.
— Дешево отдаю. За плитку чая.
— Дал бы и две, — повторил свой отказ Анатолий Ефимович, — да не нужно.
— А вот такой тебе, наверное, пригодится, дядя, — второй зэк продемонстрировал нож совершенно иной конструкции. Он нажал на невидимую кнопку, и мощная пружина выбросила вперед длинное сверкающее лезвие. Неожиданно зэк ошалело попер с этим ножом вперед, прямо на Тимофеева. Лезвие почти уперлось ему в живот. От зэка несло сильным махорочным перегаром; он был противен и страшен Анатолию Ефимовичу.
— Стой! — закричал прораб, показавшийся в дверях. Он, разумеется, знал Тимофеева в лицо. Мгновенно оценил ситуацию. Главное — в первый момент что-то громко крикнуть.
— Стой! — еще раз жестко повторил прораб, быстрым шагом подходя к зэкам. — В чем дело, ребята?
