Филипп Ванденберг - ЗЕРКАЛЬЩИК
Мельцер обнял Симонетту, и лютнистка прильнула к нему, словно ища защиты от шума и огня.
Ночь была теплой, несмотря на то что уже давно перевалило за полночь. Как и большинство гостей, Мельцер и Симонетта предпочли после фейерверка прогуляться по парку, где по старой традиции в большом круглом пруду в центре парка плавали огни. Мельцер и его прекрасная спутница опустились на каменную скамью, скрытую за кустами с тяжелыми плотными листьями, образовывавшими живой грот.
Своим полуослепшим взором я вижу все, словно это было вчера: огни на воде, черные тени деревьев, кусты на фоне звездного неба. Слышу воркование и приглушенные голоса. Но как скоротечен блеск юности! Vanitas vanitatum! Суета сует и томление духа, как говорят проповедники. К чему короткое, сильное вскипание плоти, если с каждой песчинкой в больших песочных часах времени приближается вечность?
Зачем же мне рассказывать о том, что было тогда, если сегодня это кажется мне нереальным, словно сон, исчезающий с наступлением утра? Вы хотите это знать? Ну хорошо. Это правда! Внезапно я почувствовал руку Симонетты у себя между бедер; да, я ощутил — видеть этого я не мог, поскольку было темно, — что Симонетта искала мое мужское достоинство, выпиравшее у меня из брюк. В мечтах я рисовал ее тонкие белые пальцы, скользящие по лютне, касающиеся струн, и с каждым аккордом возрастало мое возбуждение. Мне казалось, что под пальцами венецианки мое мужское достоинство дрожит подобно струне. У меня закружилась голова, когда Симонетта каким-то образом, о котором я и думать не хотел, добралась до моего возбужденного фаллоса и начала его массировать, сжимать и ласкать. Симонетта не говорила ни слова, а я начал тихонько постанывать. Еще никогда в жизни я не испытывал столь сильного желания.
Моя неуклюжая попытка сиять в темноте покрывало с ее груди не удалась, но Симонетта пришла мне на помощь,
и не успел я оглянуться, как покрывало соскользнуло с нее и у меня под пальцами оказалась обнаженная кожа.
Я еще не насладился этим волнующим моментом, как Симонетта набросилась на меня с такой жадностью, что у меня захватило дух. Одним движением она оказалась на мне верхом, подобно амазонке, и я почувствовал, как мой фаллос медленно проникает в нее. Я обнял ее за шею и притянул к себе. Наши губы соприкоснулись.
Одному Богу известно, какое наслаждение исходило от этой женщины, как распалила она меня!
— Симонетта, — прошептал я, в то время как она терлась своими обнаженными крепкими грудьми о мой камзол, скользя то вниз, то вверх. — Симонетта.
Больше ничего я сказать не мог.
— Что… ты… хочешь… мне… сказать? — спросила Симонетта, продолжая двигаться.
Я задыхался.
— Может быть, ты хочешь сказать, что любишь меня?
— Да-а-а…
— Так скажи же это! Черт побери, я хочу это услышать! — Внезапно женщина остановилась, да так и замерла надо мной, расставив ноги.
Я хотел воззвать к ней, умолять ее не останавливаться, но потом приглушенно выдавил из себя слова, давшиеся мне с таким трудом:
— Я люблю тебя! Я люблю тебя, Симонетта!
С ловкостью кошки Симонетта снова опустилась на меня. И на этот раз мое тело ответило ей, подчинило ее своему ритму, и я входил в нее раз за разом. Ночь была темная, не видно было даже теней, но в моей голове сверкали вспышки света, все чаще и чаще, и в свете этих вспышек я видел ее тело во всей его красе, и никакая деталь не оставалась от меня скрытой.
Совсем потеряв голову от счастья и страсти, я стремился навстречу желанному женскому телу, до тех пор пока мое желание не иссякло и я, вскрикнув, не замер.
* * *Нерешительно открыв глаза, зеркальщик ужаснулся. Темная ночь уступила место рассветным сумеркам, и гости императора, высокомерно пошучивая, прогуливались по парку. Они ждали представления особого рода, особенно популярного у византийцев, — соколиную охоту. Арабские сокольничьи путешествовали по миру со своими дрессированными хищными птицами. Всюду, где они появлялись, к ним валом валила публика, чтобы своими глазами увидеть, как ученые соколы, словно направляемые незримой рукой, выписывают в небе заранее указанные фигуры или внезапно камнем падают на землю, чтобы одним ударом клюва убить зайца или козленка.
Михель и Симонетта поспешно привели в порядок одежду. Когда они, надев свои маски, вынырнули из густой листвы, к ним подошел Джакопо, брат Симонетты. Он обрушился на женщину с упреками, утверждая, что искал ее полночи.
Симонетта любила своего брата. По ее поведению Михель понял, что она его еще и побаивалась. Поэтому зеркальщик взял инициативу на себя и ответил, что Симонетта уже достаточно взрослая, чтобы гулять ночью без него.
Столь наглого ответа Джакопо не ожидал, но еще больше его удивило поведение Симонетты, которая взяла Мельцера под руку и кивнула. Джакопо разозлился, подошел к сестре вплотную и хотел увести ее силой.
Симонетта начала сопротивляться. Мельцер стал между ними, отпихнув Джакопо в сторону Началась небольшая потасовка. С обеих сторон слышались нелицеприятные высказывания. Наконец Джакопо сбил шляпу с пером с головы зеркальщика, поднял ее, повернулся и убежал вместе с головным убором.
— Ему будет трудно привыкнуть к тебе, — сказала Симонетта, когда брат ее скрылся за деревьями парка.
Мельцер пожал плечами:
— Ему придется привыкнуть к тому, что его сестра не будет с ним всю жизнь.
Симонетта крепко прижалась к Мельцеру.
— Одна мысль о том, что приходится ссориться с братом, пугает меня. Мы всегда были одним целым.
— Но ты ведь не можешь провести с братом всю оставшуюся жизнь. Он тоже однажды обнаружит в себе склонность к противоположному полу, и тогда ты окажешься в той же ситуации, что и он сейчас.
Симонетта смущенно отвернулась.
— Для моего брата женщины не имеют значения, по крайней мере до сих пор ему нравились только хорошенькие мальчики. Думаю, я нужна ему больше, чем он мне. Хоть он и старше меня, но я всегда была для него вроде матери — если ты понимаешь, о чем я.
— Я очень хорошо тебя понимаю, — ответил Мельцер, — твоему брату будет трудно смириться с мыслью, что его сестра принадлежит другому. Ты ведь моя или нет?
Симонетта рассмеялась.
— Если ты хочешь, я буду принадлежать тебе. Но ты не должен торопить Джакопо. Для него все произошло слишком быстро. Дай ему время, и все будет хорошо.
Сердце Мельцера переполнилось нежностью, он протянул руку своей подруге, и они смешались с толпой гостей. Она действительно любит меня, подумал Мельцер. А что касается ее брата, то мне наверняка еще удастся завоевать его расположение. Любовь всегда сумеет проложить себе дорогу.
На императорский парк уже падали первые солнечные лучи, и от богато уставленных столов, повторявших меандровый узор парковых дорожек, доносились изумительные запахи жаркого и сдобы. Кроме того, подавали безымянный черный напиток, горький, словно желчь, который нужно было пить горячим. Говорили, что его завезли в город турки.
— Какой ужасный вкус, — сказал зеркальщик, выплевывая то, что выпил из медного стакана. — У нас будет достаточно времени, чтобы познакомиться с турецкими обычаями, — прошептал он любимой на ухо. Следовало быть осторожным, поскольку если подобные замечания становились известны общественности, они карались точно так же, как и государственная измена.
Прогуливаясь вдоль столов в лучах утреннего солнца, влюбленные неожиданно натолкнулись на Мориенуса и его прекрасную спутницу. На них тоже были птичьи маски, и если бы не богатые одежды, Мельцер не узнал бы их.
Зеркальщик стал свидетелем разговора между Мориенусом и каким-то незнакомцем. Мужчина высокого роста в искусном маскарадном костюме и желтых шелковых штанах до колен нисколько не стесняясь требовал от Мориенуса поставки рабов, половина из которых должны быть женского пола и «готовы на все во всех отношениях», — так он выразился. Со своей стороны Мориенус пообещал выполнить требования незнакомца в течение трех дней.
При мысли о рабынях зеркальщик тут же вспомнил о своей дочери; беспокойство за нее по-прежнему занозой сидело в его сердце, хоть он и занимался другими делами. Неужели же Эдита попала в руки работорговца? Может быть, этот странный купец причастен к ее исчезновению? Мельцер оттащил Симонетту в сторону, чтобы избежать новой встречи с Мориенусом; он не мог смотреть в глаза этому человеку, ничем не выдав своих чувств.
— Ты ненавидишь Мориенуса? — спросила Симонетта.
— Я не ненавижу, — ответил Мельцер, — я просто не выношу его. Он лживый, скользкий как угорь и, кроме того, пытается извлечь выгоду из любой ситуации.
