Александр Старшинов - Завещание императора
Плиний неожиданно покраснел. Ну надо же! Вроде и не молодой уже человек, а смущается не хуже юной женушки.
— То лишь невинные шалости, — заверил Плиний. — И я никогда ничего не писал со злобою. Даже описывая мерзости, творимые страшным доносчиком Регулом, я говорил о тех делах не со злорадством, а с сожалением.
— Неужели ни на кого не можешь разозлиться? — недоверчиво покачал головой военный трибун.
Плиний на миг задумался.
— Да, случалось… Не без этого… — признался наместник почти шепотом и даже с некоторым смущением, но, по мере того как говорил, все повышал голос: — На кураторов здешних строек злился и злюсь. Воровство в провинции чудовищное, особенно в строительстве. Представь, дважды никомедийцы пытались возвести водопровод. Один раз — истратили более трех миллионов сестерциев — и соорудили несколько арок акведука из квадратных каменных плит. А во второй раз начали работы, вложили двести тысяч, но опять воды не получили. Какие-то старые плиты нам удалось пустить в дело, а прочие арки акведука я приказал достроить из кирпича — так дешевле получилось и быстрее. Наконец только в этом году появилась в Никомедии чистая вода. А где же три с половиною миллиона? Думаешь, мне удалось их отыскать? Как бы не так! — в сердцах воскликнул наместник.
Беззубый старик из городского совета оказался к тому же и глух — он безмятежно глотал паштет, пока наместник поносил его товарищей по буле в хвост и в гриву.
— Все кураторы строек при этом сами же члены городского совета, то есть перед собою отчитываются за воровство и вранье и друг друга покрывают, как легионеры щитами во время атаки. Так же точно обстоит дело и в Никее — возвели театр на болоте, и достроить нет никакой возможности — театр тонет, идет трещинами, а на стройку истрачено уже десять миллионов сестерциев! Десять миллионов! Вот так, дорогой мой Приск, буквально в болоте топят они миллионы — никому не на пользу.
— Ну тут ты неправ. Кое-кто пользу извлекает — для собственного денежного сундука, — заметил гость.
— О да! — вздохнул Плиний. — Про все их безобразия я отписал императору, и наш наилучший принцепс был страшно разгневан[54]. Он, разумеется, ждет от меня, что я найду виновных и накажу расхитителей со всей строгостью… — Наместник вздохнул. — Но, право же, куда проще схватить каких-нибудь беглых рабов и разбойников да наказать их плетьми или распятием, нежели вырвать из плотного змеиного клубка казнокрадов хотя бы одного.
— А нельзя этих ворюг как-нибудь заставить вернуть деньги? — мечтательно спросил Приск, понимая, что подобные мечты вряд ли сбудутся.
В ответ Плиний вздохнул еще тяжелее.
Ясно было, что завоевать еще одно царство куда проще.
* * *Наутро, выслушав просьбы и отдав распоряжения секретарю, наместник пригласил Приска к себе в библиотеку — посмотреть на собрание греческих свитков и допросить наконец странного арестанта — то ли беглого раба, то ли посланца Децебалова, что был отправлен к Пакору еще в Первую Дакийскую кампанию и с тех пор так и жил на Востоке.
Как выяснилось, арестанта держали во дворце, к тому же не слишком строго — один из телохранителей наместника за ним приглядывал, да и то время от времени. А обретался Калидром — ни мало ни много — на кухне, где теперь готовил для наместника всякие изысканные блюда. Вчерашних сазанов к столу сварил и полил соусом не кто иной, как Калидром.
— И ты ему доверяешь? — изумился Приск. — Не боишься, что этот парень тебя отравит?
— Он вполне милый человек и кажется мне искренним, — заявил Плиний. — Ликонид, дружок, — обратился он к уже немолодому греку, что прислуживал в покоях наместника. — Позови с кухни Калидрома. Надобно обсудить, что он приготовит сегодня на обед. Мне бы хотелось что-то скромное и в то же время запоминающееся. У нас гости из Рима.
Здесь совершенно замечательные люди встречаются, — воскликнул Плиний, едва Ликонид, бурча под нос что-то не слишком лестное в адрес наместника, вышел. — К примеру, один из моих переводчиков. Авл Сканий, чудный человек. Сам из Рима, бывший торговец, служил в эту в ужасную войну с Децебалом у ликсы[55] в Мезии, но, как только наступил мир, решил поселиться в Вифинии. Я вас познакомлю. Сканий умеет быть полезным. Тебе найдется о чем с ним поговорить. Его суждения весьма здравы, не лишены мрачного юмора, я люблю его слушать и обычно приглашаю к столу, но вчера он отказался, сославшись на нездоровье, — после войны он дичится незнакомых людей.
Калидром тем временем явился. Когда он вошел (вернее, вступил в таблиний наместника) — дородный, даже скорее тучный, неспешный, наглый, с лоснящимся от жара покинутой кухни лицом — Приск сразу узнал в нем любимого раба Лаберия Максима. Курчавые волосы, чуток поредевшие и поседевшие, губы — еще более пухлые, но по-прежнему влажные, глаза — навыкате куда больше прежнего. К тому же румянец сделался более ярким, каким-то болезненным, да во рту не хватало многих зубов. Но все равно несомненно — именно этого человека видел Приск в Мезии.
Калидром поклонился — не слишком низко, отцепил от пояса таблички, раскрыл и принялся зачитывать Плинию меню завтрашнего обеда.
Плиний улыбался и кивал в такт — все-все правильно, говорил каждый кивок наместника.
— Завтра я устраиваю настоящее пиршество, а не скромный домашний обед, как накануне. Надеюсь, ты не подведешь меня, дружок, — обратился Плиний к Калидрому, как к давнему товарищу. — Наш гость — военный трибун, посланец самого императора Траяна, прибыл из Рима, — отрекомендовал Плиний гостя, казалось совсем позабыв, зачем вызывал Калидрома.
— Я могу сделать блюдо в виде Капитолийского храма, — предложил Калидром. — Полить белым и красным соусом — чтобы напоминало белый мрамор и яркие краски росписи, а крышу — посыпать шафраном, чтобы наш гость вспомнил золотую черепицу, сверкающую на солнце.
— Но ты же не был в Риме, — заметил Приск.
— Это почему же не был? — обиделся Калидром. — Я со своим прежним господином многие места посетил.
— Замысел хорош… — Плиний в восторге несколько раз хлопнул в ладоши. — Но прошу, не переусердствуй… Ты порой злоупотребляешь пряностями.
— Это будет самое замечательное блюдо, которое тебе доводилось пробовать, сиятельный! — пообещал Калидром.
Потом искоса глянул на военного трибуна и убрал таблички.
— Это он, — кивнул Приск, как только повар удалился. — Я видел его в Эске. Он был тогда в большой чести у наместника и занимался многими делами, а не только присматривал за кухней.
— Все эти годы он стряпал царю Пакору, а теперь вот мне…
— Мне жаль тебя разочаровывать, — прервал наместника трибун, опасаясь, что Плиний вновь увлечет разговор в иную сторону, — но боюсь, этого раба тебе придется отправить к Траяну, а самому обзавестись новым поваром. Калидром мне необходим для предстоящего дела.
— Отправить его в Рим? — уточнил Плиний, поскучнев.
— Нет, не в Рим. Я отвезу толстяка в Антиохию. Пусть с ним побеседует сначала наместник Сирии, а уж потом раба приведут к императору, если сочтут нужным. Стало точно известно, что Траян прибудет в Сирию грядущей зимой.
Плиний вздохнул. Всяко Траян начнет свою военную кампанию из Антиохии, но не станет, подобно Приску, заглядывать в Никомедию, чтобы повидать «своего доброго Секунда».
— Я и сам могу передать Калидрома императору — отправлюсь в Эфес, когда туда прибудет Траян… — Плиний вдруг вспомнил, что он тоже наместник, как и Адриан, а Эфес — на территории его провинции.
Только произнес имя Траяна — и повлажнели глаза. Чувствительность Плиния была общеизвестна. Наверняка для предстоящей встречи заготовил он и отчеты, и дары, и новый панегирик, великолепнее того, что произносил в год своего консульства[56]. Траяна наместник обожал искренне. После тоскливой безнадежности Домицианова правления обожать нынешнего императора было проще простого.
— Я готов оказать нашему наилучшему принцепсу столь малую услугу… — Возможность «преподнести» императору Калидрома заранее воодушевила наместника.
Но у Приска были другие планы.
— Мой добрый Секунд, — попытался подольститься к наместнику военный трибун, — ты же знаешь, как важно тщательно подготовить столь грандиозную кампанию. А сведения, полученные от Калидрома, могут оказаться бесценными для Адриана. Не забудь, в ведении Адриана все сирийские легионы, да и вообще практически вся восточная армия. Так что Калидрома следует отправить в Сирию как можно скорее.
— О да, наш будущий император всё делает тщательно, — согласился Плиний с печалью в голосе. Он явно страдал от того, что Калидрома придется отдать, — но, похоже, готов был это сделать исключительно на благо принцепса и Рима.
