Исай Калашников - Гонимые
— Ты потише, — предостерег его третий, мрачный чернобородый багатур.
— А что, я это могу сказать и самому князю Юнь-цзы!
— И умрешь на деревянном осле, — угрюмо предрек чернобородый. — Как хан тайчиутов Амбахай. Напрасно его тогда выдали.
— Ну нет, не напрасно! — возразил сморщенный. — Тайчиутов надо истреблять!
— У нас один язык, одни обычаи. Мы истребляем их, они — нас.
Выгадывает сын неба[22]. — Седой взял со столика последнюю пампушку, положил перед собой. — Видали, как разговаривал с нами князь? Так говорят со своими рабами.
— Надо пробиться к императору и пожаловаться. — Сморщенный допил чай, перевернул чашку. — Император велик и милостив.
— Нашел кому жаловаться! Князь Юнь-цзы только разевает рот, его языком ворочает император. — Чернобородый поднялся.
Хо лежал на полу, сплющив нос о железную решетку. Когда татары ушли спать, его снова провели к Хушаху. Начав пересказывать разговор, Хо заколебался: нужно ли все передавать точно, не принесет ли он несчастье тем людям? Но Хушаху, чуть пошевеливая широкими сросшимися бровями, смотрел ему в лицо и, казалось, ждал, когда он собьется или солжет. И Хо рассказал все, как было.
Из-за перегородки, расписанной цветами, вышел старик в одежде чиновника.
— Он ничего не упустил? — спросил Хушаху у старика.
— Нет. Он все хорошо понял и запомнил.
— Что ж… — Хушаху прошелся, искоса оценивающим взглядом ощупывая Хо. — Ты будешь служить у меня.
Глава 6
Почесывая оплывшие бока, Таргутай-Кирилтух пытался припомнить сон.
Худой был сон. Вот времена настали, ничего хорошего не осталось, сны и те снятся только худые. Всю ночь что-то холодное и скользкое, но не змея и не рыба, обвивало шею, шлепало мокрым хвостом по голой спине, шептало какие-то слова. Что за слова это были? Вспомнить бы два-три, остальное разгадает шаман.
За дверным пологом громко разговаривали и смеялись нукеры. Этот смех мешал думать, злил Таргутай-Кирилтуха. Ржут, бездельники, дармоеды беззаботные, и ни почтения, ни уважения.
— Эй, вы!
В юрту вошел Аучу-багатур. Все еще посмеиваясь, он остановился у порога. Широкоплечий, с низким, покатым лбом, обезображенным малиновым шрамом, Аучу-багатур был храбрым, преданным, но не очень-то умным нойоном.
— Что за веселье? — Таргутай-Кирилтух засопел, раздувая ноздри приплюснутого носа. — Только бы пили, жрали и хохотали! Где шаман Теб-тэнгри? Я его должен ждать?
— Он в курене. Ему сказано. Скоро придет. — Аучу-багатур отвечал отрывисто, с обидой в голосе.
— Новости? — пренебрегая его обидчивостью, резко спросил Таргутай-Кирилтух.
— Вчера меркиты отогнали табун.
— Мой табун?
— Твой. Табун мы отбили. А меркиты ушли.
Таргутай-Кирилтух молча сопел, думал. Новости теперь, как и сны, тоже только худые. Эта новость очень недобрая. До сих пор ему удавалось ладить с меркитами и татарами. Не они — анда Есугея хан кэрэитов Тогорил был главным и самым опасным врагом. Неужели придется враждовать и с меркитами?
Может быть, они сговорились? Не должны бы. Скорей всего это была просто шайка удальцов…
— Кто сказал, что это были меркиты?
— Табунщик Тайчу-Кури. Сын Хучу, воина Есугея. Того, что был убит, когда…
— Двадцать палок по голому заду табунщика! Чтобы смотрел лучше и не путал ворон с ястребами. Еще есть новости? Где Сача-беки и Алтан?
— Они теперь кочуют отдельно от всех. К ним часто наезжает Хучар, сын Некун-тайджи, племянник Есугея…
— Что ты сегодня без конца тычешь меня именем Есугея? Как будто я не знаю, чей племянник Хучар! Смотри за ними крепче. Но не задирай. А что Даритай-отчигин?
— Этот смирно сидит в своем курене. А вот… — Аучу замялся.
— Говори! — приказал Таргутай-Кирилтух: пусть все неприятности выложит разом.
— Оэлун и дети Есугея понемногу оправляются. У них уже есть и лошади, и овцы, другой скот.
— Где взяли?
— Этого я не знаю. Слышал я, старший из детей, Тэмуджин, без почтения произносит твое имя. Да что там почтение! Грабителем называет, мстить, говорят, собирается. Может быть, и ему дать палок? Пусть лучше чешет спину, чем чесать языком! — Аучу-багатур, довольный своей шуткой, коротко хохотнул и умолк под взглядом нойона.
Таргутай-Кирилтух снова сердито засопел. Будь Аучу-багатур чуточку умнее, не смеялся бы. Уже не однажды доносили: во многих куренях его, Таргутай-Кирилтуха, осмеливаются осуждать за жестокое обращение с семьей Есугея. А теперь и Тэмуджин, щенок малоумный, подает свой голос. Его угрозы — безвредное тявканье. Но в грозу и малый ручей может превратиться в большую реку. При неудаче, шаткости найдется немало пособников. Нойоны стали уклончивы, не тверды в своем слове. При жизни Есугея Сача-беки и Алтан хорошими друзьями были, а теперь — завистники. Сами по себе кочуют…
В юрту, не спросив позволения, вошел Теб-тэнгри. Не кланяясь, прошел вперед, сел на войлок, скрестил ноги в потрепанных гутулах. Узколицый, остроносый, уставился на Таргутай-Кирилтуха взглядом угольно-черных глаз.
— Зачем звал? Нездоров?
— Небо хранит меня от болезней. Погадай. Аучу, ты приготовил баранью лопатку? Иди разведи на улице огонь.
Аучу-багатур вышел. Теб-тэнгри остался сидеть. Таргутай-Кирилтух рассказал ему о сновидении.
— Ты, слышал, умеешь предвидеть будущее. Скажи мне, что значат эти сны? Ни одной ночи не проходит, чтобы я не увидел чего-то такого.
— Духи предупреждают тебя. Духи говорят: берегись. Они тобой недовольны.
— С чего бы? Я не скуплюсь на жертвоприношения.
— Ты слишком много ешь. — Теб-тэнгри сожалеюще цокнул языком. — Ты разжирел, как медведь в осеннем кедровнике. Ты мало думаешь о людях, они тощи, как коровы ранней весной. Духи этого не любят.
Таргутай-Кирилтух сел на постели, отбросил одеяло. Ноги, короткие, в редких черных волосках, с толстыми, будто опухшими, пальцами, проехали пятками по войлоку, ткнулись в скрещенные гутулы Теб-тэнгри, стронули их с места.
— Думаешь, если ты шаман, то можешь болтать все, что придет в голову?
— Ты звал — я пришел. Ты спросил — я сказал. Зачем же гневаться? Теб-тэнгри чуть отодвинулся. — Если хочешь, уйду.
Таргутай-Кирилтух глубоко вдохнул в себя воздух. Ему хотелось схватить гутул и запустить в острое лицо шамана. Но сдержался, пересилил себя. Шаман знается с духами, а их лучше не гневить. С людьми дел хватает.
Раньше он думал, что стоит лишить власти Есугея — и все пойдет так, как того он пожелает. Но Есугея давно нет, все его богатство он раздал своим нукерам и нойонам, а чего добился? Друзья и родичи Есугея втайне желают ему гибели, мутят людей, много говорят о его несправедливости, жадности, а сами, не забери он улус Есугея, давно бы из-за него перервали друг другу горло.
Шаман поднялся, намереваясь, кажется, и в самом деле уйти.
Таргутай-Кирилтух ворчливо повелел:
— Я тебя звал погадать — гадай.
Теб-тэнгри вышел из юрты жечь на огне баранью лопатку.
Таргутай-Кирилтух с кряхтеньем обулся, надел шелковый халат, туго подпоясался поясом, украшенным серебром. На шамана он больше не злился.
Шаман, кажется, говорит верно. В самом деле, разжирел сверх всякой меры.
Слишком уж много времени проводит в пустой праздности. Не из-за этого ли откололся Сача-беки? Не потому ли глупый мальчишка Тэмуджин позволяет себе угрожать ему?
На бронзовом подносе Теб-тэнгри принес обугленную лопатку. Кость дымилась, потрескивала, наполняя юрту запахом гари. Теб-тэнгри присел, разглядывая трещины. Таргутай-Кирилтух стоял за его спиной и тоже всматривался в кость.
— Видишь две трещины? Эта — твоя жизнь. Эта — смерть. Они идут рядом, то сближаясь, то расходясь. Сближение показывает на опасность, угрожающую твоей жизни. Пока таких опасностей было немного. Но смотри дальше. Все чаще и чаще линия жизни сближается с линией смерти. Тебя ждут большие испытания. Теперь смотри на эти линии. Их много. Это обиды, причиненные тобой. Они сливаются в одну глубокую и пересекают линию жизни. Это твой конец. Ты не умрешь своей смертью.
Таргутай-Кирилтух перестал смотреть на кость и слушать шамана. Все верно. Это он чувствовал и без гадания. Хватит сидеть! Он не даст всем обидам слиться в одну. Не даст погубить себя.
— Ты можешь узнать у духов, как избежать опасностей и укрепить мой улус?
— Попробую. Но не сейчас. Сейчас могу лишь сказать то, что думаю сам.
Я езжу по всем куреням, я слушаю и смотрю. Плохо живут люди. Старших не уважают младшие, бедных обижают богатые, слабых унижают сильные. Установи порядок, и твой улус будет крепнуть, а сам ты — благоденствовать.
Вспомнив, что шаман сын Мунлика, верного нукера Есугея, Таргутай-Кирилтух с подозрением оглядел его.
— Тебе что за дело до моего улуса? Или ты хочешь быть первым человеком у меня, как был твой отец у Есугея?
— Может быть, и так.
— Ты многознающий шаман, а все равно дурак. Кто доверится чужому коню, к чужим и попадет. Пошел отсюда!
