Марк Твен - Личные воспоминания о Жанне дАрк сьера Луи де Конта, её пажа и секретаря
— Воистину так.
Тут доминиканец поднял голову и, заранее торжествуя, задал вопрос, о котором я уже упоминал:
— Тогда ответь мне вот на что: если ему угодно освободить Францию и он всемогущ — к чему тебе солдаты?
Тут весь зал пришел в движение, каждый подался вперед и приложил руку к уху, чтобы лучше расслышать ответ. Доминиканец удовлетворенно качал головой и оглядывался, читая одобрение на всех лицах. Но Жанна не смутилась. Она ответила с полным спокойствием:
— Бог помогает тем, кто сам себе помогает. Битвы должны вести сыны Франции, а победу дарует он.
Восхищение озарило все лица, точно солнечный луч. Даже сам доминиканец, казалось, получил удовольствие оттого, что его удар был парирован с таким мастерством; а один старый епископ пробормотал, не стесняясь грубоватых выражений, привычных и народу и духовенству в те времена всеобщей простоты нравов:
«А ведь верно, лопни мои глаза! Когда Господу угодно было поразить Голиафа, он тоже послал для этого малого ребенка!»
В другой раз, когда бесконечный допрос утомил всех, кроме Жанны, и на всех нагнал дремоту, брат Сегэн, профессор богословия в университете Пуатье, человек ехидный и кислый, стал донимать Жанну нелепыми вопросами на испорченном французском языке, каким говорили лимузинцы, — он был родом из Лиможа, — и наконец спросил:
— А как же ты понимала ангелов? На каком языке они говорили с тобой?
— На французском.
— Вот как? Приятно узнать, что нашему языку выпала подобная честь. И на хорошем французском языке?
— Да, на отличном.
— На отличном? Кому же и судить об этом, как не тебе. Они, значит, говорили получше, чем ты?
— Вот этого не знаю, не скажу. — Тут она остановилась, но затем продолжала: — Но уж верно получше твоего!
Где-то в глубине ее невинных глаз затаился смех; я это видел. В зале зашумели. Брат Сегэн был уязвлен и спросил резко:
— А в Бога ты веруешь?
Жанна ответила с раздражающей небрежностью:
— Да — и тоже получше твоего.
Брат Сегэн вышел из себя и осыпал ее насмешками, а потом гневно вскричал:
— Вот что я тебе скажу: раз ты так крепка в вере, Богу не угодно, чтобы мы поверили тебе без какого-либо знака. А где он? Покажи нам его!
Это задело Жанну; она вскочила на ноги и ответила задорно:
— Я не затем приехала в Пуатье, чтобы показывать чудеса. Пошлите меня в Орлеан, и вы насмотритесь вдоволь чудес. Дайте мне хоть сколько-нибудь солдат и отпустите меня!
Глаза ее метали молнии. Представляете себе эту отважную маленькую женщину? В зале раздались громкие возгласы одобрения, а она покраснела и села на свое место; она не любила обращать на себя общее внимание.
Этой речью и вопросом относительно французского языка Жанна выиграла два очка, а брат Сегэн явно проиграл. Но он был хоть и кислый, а честный человек, как видно из хроник: на Оправдательном Процессе он мог бы утаить невыгодное для него происшествие, но он этого не сделал и все честно изложил в своих показаниях.
В один из последних дней трехнедельной сессии все ученые мантии ринулись в решительное наступление и забросали Жанну возражениями и доводами, выуженными из всех писаний католической церкви. Она была оглушена, но тотчас оправилась и стала обороняться:
— Слушайте! Священное писание стоит больше, чем все, что вы тут наговорили, — а я придерживаюсь его. Там есть вещи, которых вам не прочесть со всей вашей ученостью!
В Пуатье она с первого дня гостила в доме госпожи де Рабато, жены советника городского парламента;[12] сюда каждый вечер собирались именитые городские дамы, чтобы побеседовать с Жанной, — и не только они, но также старые законоведы, советники и ученые мужи из парламента и университета. Эти серьезные люди, привыкшие осторожно обдумывать и взвешивать все необычное и сомнительное, поворачивать его так и этак и все еще сомневаться, с каждым днем все больше покорялись таинственному обаянию, которым была наделена Жанна д'Арк, — тому неодолимому и необъяснимому очарованию, которое чувствовали и признавали люди всех званий, но которого никто не мог выразить словами или объяснить. Все они в конце концов подчинились ему и заявили: «Воистину это дитя послано Богом».
Днем Жанна, скованная строгой процедурой суда, была в невыгодном положении, и судьи все делали по-своему, но вечером она сама вершила суд; она менялась местами со своими судьями и говорила им что хотела. Результат мог быть только один: всё, чем им удавалось с превеликим трудом опутать ее за день, она вечером уничтожала своим обаянием. Под конец все судьи оказались на ее стороне и вынесли единогласное решение.
Надо было слышать, как председатель суда огласил его со своего высокого кресла в присутствии всех именитых горожан, какие могли вместиться в зале. Вначале шли разные торжественные формальности, принятые в таких случаях; затем снова наступила тишина и было прочитано само решение; его выслушали в таком глубоком молчании, что каждое слово чтеца доносилось в самые дальние уголки зала:
«Мы установили и настоящим заявляем, что Жанна д'Арк, прозванная Девой, является доброй христианкой и католичкой, что в словах ее и поступках нет ничего, противного вере, и что король может принять предлагаемую ею помощь, ибо отвергнуть ее — значило бы погрешить против святого духа и тем самым стать недостойным Господней помощи».
Когда суд встал, поднялась буря рукоплесканий, затихая и разражаясь вновь и вновь; я потерял Жанну из виду в огромной толпе людей, поздравлявших ее и призывавших благословение на нее и на Францию, судьба которой была торжественно и бесповоротно отдана в ее маленькие руки.
Глава IX. Жанну назначают главнокомандующим
Поистине это был великий день и волнующее зрелище.
Жанна победила! Как же Ла Тремуйль и все ее враги не догадались помешать этим вечерним собраниям?
Комиссия из духовных лиц, посланная в Лотарингию будто бы затем, чтобы навести справки о Жанне, а на самом деле для того, чтобы измучить ее отсрочками и заставить отказаться от своего намерения, — вернулась и доложила, что репутация ее безупречна. Как видите, дела наши заметно подвинулись.
Решение суда произвело огромное впечатление. Всюду, куда долетала эта великая весть, мертвая Франция пробуждалась к жизни. Если раньше запуганные, приниженные французы старались ускользнуть, когда слышали о войне, то теперь все они спешили под знамена Девы; все вокруг огласилось военными песнями и треском барабанов. Я вспомнил, как она сказала мне в деревне, когда я пытался доказать ей, что дело Франции проиграно и ничто не пробудит народ от долгого сна: «Они соберутся на бой барабанов. Соберутся и пойдут».
Говорят, что несчастья никогда не приходят в одиночку. А у нас так было с удачами: стоило им начаться, как они повалили одна за другой. На этот раз нам повезло вот в чем: среди церковников были серьезные сомнения, можно ли дозволить воительнице-девушке носить мужскую одежду. Теперь двумя ученейшими богословами того времени — один из них был ректор Парижского университета — было наконец вынесено решение: «Поскольку Жанна должна выполнять мужское и солдатское дело, то надобно, чтобы и одежда ее соответствовала этому».
Такое решение церкви было большой победой. Да, удачи шли к нам одна за другой. Не стану перечислять второстепенные, хочу дойти поскорее до самой важной из них — до того девятого вала, который подхватил и нас, мелкую рыбешку, так что мы едва не захлебнулись от восторга.
В день, когда было вынесено это решение, гонцы поскакали известить о нем короля; и уже на следующий день в чистом утреннем воздухе раздались звонкие сигналы рога; мы стали считать их: один, два, три — пауза; один, два, три — пауза, один, два, три. Тут мы все высыпали на улицу: это означало, что королевский герольд будет читать королевский приказ. Отовсюду сбегались мужчины, женщины и дети, возбужденные v раскрасневшиеся, одеваясь на ходу, — а рог все трубил, пока на главную улицу не собрался весь город.
Площадь была запружена народом: высоко над толпой, у подножия каменного креста, стоял пышно разодетый герольд, окруженный своею свитой. Зычным голосом, подобающим его должности, он начал:
— «Да будет ведомо всем, что его величеству Карлу, Божьей милостью королю Франции, угодно пожаловать своей возлюбленной подданной Жанне д'Арк, именуемой Девою, чин, вознаграждение и все полномочия главнокомандующего французской армией…»[13]
Тысячи шапок взлетели в воздух, радостные крики ураганом пронеслись над площадью; этот ураган бушевал так долго, что, казалось, никогда не утихнет; когда же он наконец стих, герольд продолжал:
— «…начальником ее штаба назначается принц королевского дома, его светлость герцог Алансонский».
