Лотар-Гюнтер Букхайм - Лодка
Все, что было на столе, с грохотом и боем соскальзывает вперед. Я уже стою на тарелочных осколках.
Носовой крен лодки продолжает расти.
Второй вахтенный офицер вопросительно смотрит на командира. Но тот по-прежнему ведет себя, как будто происходящее его совершенно не касается.
С поста управления доносится тревожный возглас:
— Пробоина над указателем уровня воды!
Вместо того, чтобы вскочить на ноги, командир, расплывшись в улыбке, смотрит на второго вахтенного, пока до того наконец не доходит, что это всего лишь тщательно спланированное учение.
Командир с поистине дьявольским наслаждением слушает проклятия и гомон, доносящиеся с поста управления. Он тяжело поднимается из-за стола и направляется в ту сторону с осторожностью альпиниста. Отовсюду слышится звон и дребезжание, затем раздается оглушительный грохот. Похоже, опрокинулось что-то тяжелое. Теперь лодка, кажется, пытается сделать стойку на голове.
Первый вахтенный офицер смотрит угрюмо. Мы складываем ножи и вилки в кучу в углу кожаного дивана. Ну и разгром! Весь стол сплошь покрыт остатками обеда. Очень непорядочно со стороны Старика устраивать учения во время еды!
— Команда должна привыкнуть к таким ситуациям. Томми тоже не будут согласовывать свой распорядок дня с нашим. Практика — уже наполовину выигранная битва! — насмешливый тон Старика совершенно не вяжется с царящим вокруг беспорядком.
Слава богу! Лодка постепенно встает на ровный киль. Сейчас командир сосредоточен. Он приказывает оставаться на глубине семьдесят метров. Приходит стюард и молча наводит порядок.
Спустя четверть часа появляется шеф, промокший до нитки и еле переводящий дыхание. Командир одалживает ему свой подбитый мехом жилет и с подчеркнутой вежливостью наливает чай.
— Все прошло просто замечательно!
Шеф выслушивает одобрение с кислой миной.
— Ну, ну, ну! — подбадривает командир.
Шеф откидывается спиной на стенку и кладет руки на колени, ладонями вверх. Они все в масле. Старик осуждающе смотрит на него:
— Шеф! Что подумает наш первый вахтенный офицер, если вы будете появляться за столом в таком виде?
При этих словах первый вахтенный тут же краснеет. Шеф прячет руки в карманы брюк и интересуется:
— Так лучше? Кстати, я уже закончил обедать.
— Шеф, так вы похудеете. Ешьте, пейте и веселитесь, дети мои! — с набитым ртом произносит Старик. Затем он продолжает с той же насмешливой интонацией:
— Кстати, вы, кажется, хотели что-то исправить в левом дизеле? Сейчас самое время. И, может, вы заодно осмотрите и правый дизель. Мы можем оставаться на глубине столько времени, сколько вам будет нужно. Все, что вы пожелаете!
У шефа не остается другого выхода, кроме как безропотно отправиться на корму.
Старик, сидя за столом, широко усмехается и объявляет:
— Надо вдохнуть жизни в эту чертову посудину! Меня до сих пор тошнит при одном воспоминании о никчемных днях, пока мы торчали на базе.
С того самого момента, как мы вышли в море, командир пребывает в приподнятом настроении, или, по меньшей мере, всем доволен. Он даже вернулся из отпуска раньше срока. Лодку могли прекрасно подготовить к походу и без него, но нет — он должен был при этом присутствовать.
Судя по тому, что он пожертвовал целой неделей отпуска, команда пришла к заключению, что он вряд ли наслаждается в полной мере семейным счастьем.
Похоже, никто ничего толком не знает о его личной жизни. Даже у меня представление о ней сложилось исключительно по неохотным воспоминаниям Старика, циничным обмолвкам и собственным наблюдениям. Время от времени он проглядывает письма, все написанные зелеными чернилами, причем ужасным почерком. Говорят, они принадлежат даме, которая была вдовой летчика. Ее отец — член магистрата. Как-то Старик бросил вскользь что-то о пианино с канделябрами, свечах красного воска и «прекрасных вечерних платьях». Он также проговорился о своем последнем отпуске несколькими раздраженными фразами. Он должен был «постоянно» носить на шее рыцарский крест, он должен был ходить с ней по магазинам.
— И это еще не все из того, что мне пришлось пережить. Даже смешно. Ни одного спокойного вечера. Бесконечные компании. От них голова шла кругом. Предполагалось, что я даже выступлю перед школьниками. Я просто сказал: «На меня не рассчитывайте!»
— Такие, как мы, хотят во время отпуска лишь сменить одежду и часами отлеживаться в ванне. Чтобы ничто не разражало: ни газеты, ни радио. Выключить все и вытянуться в полный рост. Но вдруг перед тобой кладут идеально отутюженную парадную форму с кортиком в ножнах, белоснежную рубашку, шелковый галстук, черные фильдеперсовые носки и венчают все это великолепие надраенным вручную до блеска крестом на черно-бело-красной ленте без единого пятнышка. Боже всемогущий!
Через час работы в машинном отделении завершены. Командир приказывает подготовиться к всплытию.
Наблюдатели на мостике в полной готовности собираются под люком, ведущим в боевую рубку.
— Всплытие!
— Носовой гидроплан — вверх десять, кормовой гидроплан — вверх пять! — шеф начинает маневр.
— Продуть цистерны!
Сжатый воздух с шипением врывается из стальных цилиндров в цистерны плавучести. Вода из них вытесняется через открытые внизу кингстоны.
— Лодка поднимается. Боевая рубка чиста. Лодка на поверхности! — докладывает шеф. Башенный люк открыт, избыточное давление выровнено.
— Продуть дизелями!
Вахтенные лезут наверх. Качка лодки уже перешла в поступательное движение. Плеск волн сменился быстрым шипением. Когда продувание завершилось, командир отдает приказ:
— Покинуть посты погружения!
В башню боевой рубки выбирается кочегар. Он закуривает сигарету, присаживается на корточки слева от рулевого и, закрыв глаза, целиком отдается табачному блаженству. Не успел он докурить, как снизу раздались нетерпеливые крики людей, выстроившихся в очередь на его место.
Полдень. Лодка уже два часа идет в надводном положении — на «двойном малом ходу» для разнообразия, но с отключенными генераторами, так как аккумуляторы уже полностью заряжены. При таком ходе лодка делает от четырнадцати до пятнадцати миль в час, не быстрее хорошего велосипедиста.
ТРЕВОГА! Трель звонка бьет меня прямо в сердце. У меня перехватывает дыхание.
Из гальюна вываливается человек в штанах, спущенных до колен.
— Подбери свое дерьмо! — кто-то бросает ему вдогонку.
Дизели остановлены, лодка уже накренилась вперед.
Что на этот раз? Неужели шефу не надоело нырять?
Внезапно я понимаю, что эта тревога — настоящая.
Мы остаемся под водой не дольше четверти часа. Затем волны опять свистят мимо нашего стального корпуса.
— С меня хватит, для одного дня достаточно, — замечает шеф.
— Веселье только началось, — говорит Старик.
— Старик и Томми идельно дополняют друг друга, — слышу в носовом отсеке голос помощника боцмана Зейтлера, — Они не дают сидеть без дела.
III. В море: часть I
Среда. Пятый день в море. Сначала меня наполовину разбудило бренчание, доносящееся из радиоточки, затем хлопнула дверь камбуза. Комната отозвалась гулом голосов. Узнаю помощника электромоториста Пилигрима:
— Стюард! Откуда это блядское месиво на столе? На нем что, трахнули девственницу? Убери это дерьмо немедленно!
Я гляжу вниз сквозь щель в занавеске. Помощник боцмана Вихманн любуется пятнами фруктового джема и ворчит:
— Похоже, дама подняла на мачте вымпел «Z».
У Пилигрима и Вихманна в головах сидит лишь одна мысль, но иногда я не понимаю смысла их высказываний либо потому, что мне нехватает богатства их словарного запаса, либо я недостаточно хорошо разбираюсь в иносказаниях.
— Маленькие Беляночка и Розочка[21] , — говорит Вихманн. Глаза у него широко посажены и слегка навыкате, что придает ему, невзирая на узкий подбородок, сходство с лягушкой. Чтобы гладко зачесать волосы назад и заставить их лежать прилизанными, он аккуратно выдавливает тюбик помады на свою расческу и затем тщательнейшим образом размазывает его по всей голове. Он любит поговорить о той жизни, которую ему хотелось бы вести: театры, ночные клубы, множество хороших компаний. Все это он называет своей «мечтой». Хвастун, который не упускает возможность блеснуть своим незаконченным коллежским образованием. Но несмотря на свое бахвальство, Вихманн считается хорошим моряком. Говорят, он не единожды первым замечал конвои.
Помощник электромоториста Пилигрим родом из Тюрингии, как и его коллега Радемахер. Он маленький, бледный, с бородкой клинышком. Вот только говорит он побольше Радемахера.
Пилигрим и Вихманн обмениваются мнениями о хорошо знакомой обоим особе, работающей в публичном доме для матросов.
