Григорий Хохлов - Доля казачья
Апрель 1880 г.»
Белозубо улыбается Лука из-под своих пышных усов.
— Я написал так, от имени всего Амурского казачества, потому что уже вряд ли, во второй раз, представится нам такая возможность написать историческое письмо самой маньчжурской Императрице Цы Си. Правильно ли я поступил станичники?
— Любо атаман! Любо!
И маньчжуры оживились и что-то оживлённо заговорили Люй Фэну.
Одобряют они это письмо и они против всякой войны, — перевёл тот Бодрову.
— Вот за это и выпить не грех! — оживились казаки.
Маньчжуры тоже от выпитого ранее вина заметно активизировались. И у них появилось желание выпить с казаками за написанный сейчас святой исторический документ. И хотя он написан не в их восточном стиле, и не столь витиеват, как их грамоты. То есть, полностью не отображает всех высоких званий титулованной Императрицы Цы Си, и не питает к ней их бескрайнего уважения.
Но в целом, написан правильно, надо войну прекращать, с этим аргументом они согласны полностью. Люй Фэн не знал, как благодарить атамана за оказанную ему бесценную услугу. Но как отнесётся сама императрица, к этому письму казаков, это тоже большой вопрос. И всё же надо ему самому завтра ехать в Пекин, другого выхода у него не было. Ведь он — военный человек, и свой воинский долг обязан выполнить до конца. Пусть это и будет стоить ему жизни.
— Я в долгу перед тобой Лука! В любом случае, атаман, я обязан тебе жизнью.
И тут вся семья Люй Фэна, от мала до велика, падают на колени перед ним и кланяются ему. И уже, со слезами умиления на глазах, благодарят его за спасение своего хозяина. От такого невиданного зрелища все растрогались, и русские и маньчжуры, которые тоже плачут. Сейчас всё перемешалось так, что всё происходящее больше походило на живой слоёный пирог. Который, ко всему ещё, был и разноголосый. Но это никого не смущало, мыслили они, уже одинаково.
Уже прошло два часа, отведенные атаманом на застолье, прошло и ещё два часа. Уже дважды сменились часовые у сторожевых орудий, но пиршество только разгоралось. Часовые теперь далеко не отходили от своих пушек, маньчжуры всё приносили им на место, пили и ели там же. Понял атаман, что надо срочно уводить своё пьяное войско подальше от этого города.
На команду построиться казаки слабо реагировали. Не хотелось им расставаться с гостеприимными гостями и таким богатым столом. Это было выше их понимания долга.
Тогда атаман дал команду пушкарями, те раз за разом дважды выстрелили в воздух. И только тогда казаки начали приходить в себя и нехотя строиться.
Коноводы подвели лошадей. И на команду «По коням!» началось восползание на лошадей, иначе всё это и не назовёшь. А Федоркин сразу же скатился с крупа лошади чуть не под её копыта.
Его новый друг, маньчжур Венька, живо бросился ему помогать и подхватил его обмякшее тело. Но казак был настолько тяжёл от принятого в душу спиртного, что маньчжуру было не под силу помочь подняться ему.
Смеются все казаки над Федоркиным, хотя и тех немало штормит в седле. И сами они кое-как держаться на конях.
— Сколько тебе плетей надо? — спрашивает казака походный атаман.
Хоть и тяжело казаку, но против казачьего закона идти он не может.
— Трёх плетей хватит, атаман! — чуть не плачет огорчённый таким оборотом дела Федоркин.
И только хотел атаман огреть виновника плетью, как маньчжур Венька упал на колени и взмолился.
— Капитана! Пожалуйста, не бейте моего друга Алексея! Лучше меня бейте, мне так легче будет, ведь я уже привыкший к побоям.
Люй Фэн переводил Бодрову, но и по его лицу видно было, что и он не хочет этой экзекуции.
Ну что тут делать, раз такое единение душ.
— Прощаю! — говорит атаман. До следующего раза прощаю!
— Любо! — кричат казаки.
— Любо! — неожиданно, вторят им маньчжуры.
Видно, что им очень нравится это звучное слово, а его доброе значение они уже давно душей своей поняли.
Весело тащат казаки и Венька Федоркина на повозку в обоз. И под голову Федоркина Венька заботливо подкладывает его лохматую папаху.
— Совсем больной Лёшка! Совсем помирай не надо казак!
И слёзы катятся по его лицу градом, и сам он уже еле держится на ногах. Тут и Люй Фэн оживился, подогнал крытые повозки для казаков.
— Так лучше будет, атаман, а то казаки увечья получат, они ещё не раз будут с коней падать, пока до Амура доберутся. А так им и отоспаться можно будет, дорога-то, большая.
Извозчиков я вам назначаю своих, они и с обозом будут. А часовые будут ваши. Как до Амура доберётесь, моих с повозками отпустишь домой.
Трофеев на десяти повозках уложено, это вам и вашим семьям подарки от нас, жителей города.
Для нашего и вашего начальства это все ваши трофеи, так лучше звучать будет. Давай, друг, в дорогу собирайся. А чтобы тебе скучно не было, красавицы будут развлекать тебя.
— А вот этого, дорогой Люй Фэн, делать не надо, я как-нибудь и без красавиц доберусь до границы. А то вроде бы…
Слов не находилось и атаман махнул как то обречённо рукой:
— Да не приучен я к этому, я вольный казак, а не гулеван какой-то.
И скоро обоз из множества возов и повозок, выдвинулся в сторону границы. Сопровождали его верховые охранники и коноводы с лошадями.
Казаки ехали в крытых повозках с комфортом. Создавалось такое впечатление, что для них война уже закончилась. И тут они, как и за столом, были обложены шёлковыми цветастыми подушками. Смущаясь, молодые девушки махали им платочками. Видно было, что их за душу задела молодецкая казачья удаль парней. И при всём этом, необычная простота и их человечность.
— Запевай! — скомандовал казакам бравый атаман.
Зазвучала задорная строевая песня, которая немало удивила маньчжуров. Затем песни сменялись, одна за другой, а маньчжуры всё махали, и махали им руками.
Жалко было им расставаться с такими хорошими людьми. Но парадокс в том, что если бы не война, то никогда бы они, так и не узнали друг друга.
Вот тебе и война! И с той и с другой стороны.
А назавтра у жителей города была ужасающая работа: хоронить убитых маньчжурских солдат. Но ведь и казаки могли оказаться убитыми в том неравном бою. И их бы тоже никто и никогда не пощадил, на то она и война. Надо было выжить! Так зачем же она добрым людям, эта война, пропади она пропадом!
Так думают и казаки и маньчжуры, и всем им хочется душевного покоя.
Но одно название — казаки, теперь внушало маньчжурским солдатам неописуемый ужас.
И особенно имя Бодрова, великий и благородный человек, иначе его не назовёшь.
Он великий воитель. Возможно, что сейчас это и было его новое воплощение в жизнь, и маньчжуры поверили в это. По их поверьям это вполне было возможным. И покатилась молва о новом пришествии Чингиз Хана, обрастая новыми подробностями, до самого Пекина. Маньчжур Венька долго ещё горевал о своём новом друге Алексее Федоркине. Уж очень пришёлся ему по душе этот добрый русский друг. И уже не раз его голову навещала совсем нелепая для маньчжура мысль: может и ему податься в казаки. Чем он хуже русских.
На фоне этих пылких воображений он и начал топором вырубать из дерева две казачьи фигуры.
В одном казаке восхищённые жители города с радостью узнали весёлого казака Федоркина с большой кружкой вина в руке. Он сразу же всем пришёлся по душе, своим лихим казацким задором.
— Ай, да Федоркин!
А в другом казаке проглядывался смурной и усатый атаман, сам Чингиз Хан Бодров. В лихо надвинутой на затылок папахе и вскинутой казачьей шашкой в руке.
Того и гляди, что пойдёт атаман охаживать своих недругов направо и налево, своей тяжёлой деревянной шашкой. Как живой он получился из дерева, и от этого, даже на вид, был очень опасен.
Перед мощной фигурой атамана маньчжуры всегда невольно съёживались и также невольно трепетали душой.
Но удивительно, что живые цветы и там никогда не увядали, так уважали и чтили его жители города.
Столько солдат вырезать, что овец? Великого Чингиза почерк и его волчий аппетит! История повторяется! Но от пронизывающего взгляда его больших и суровых глаз они всегда невольно уклонялись. Цветы цветами, а душа душой!
Он выше их по своей духовности и им, смертным людям, совсем не ровня!
Зато с Алексеем маньчжурам было намного проще общаться. И всё это происходило, как бы на одном, человеческом и им доступном, уровне. И поэтому вино в его чарке никогда не переводилось.
Наполнять её стало общей городской традицией. И даже молодые пары стремились сюда, к этому доброму символу города. Они весело лили в кружку казака вино и, как голуби, сладко целовались.
— Пей Лёшка, и гуляй на нашей свадьбе!
Но не долго так продолжалось, через несколько лет японцы оккупировали большую часть их страны. Возле деревянных казачьих монументов японские солдаты сгруппировались и весело тыкали в их деревянные тела своими острыми саблями. Затем лихо отрубили деревянному Алексею Федоркину руку с полной кружкой вина. Первым не выдержал такого издевательства над монументами всегда добрый и улыбчивый маньчжур Венька. Для него они были всегда живыми.
