Уильям Теккерей - Ньюкомы, жизнеописание одной весьма почтенной семьи, составленное Артуром Пенденнисом, эсквайром (книга 2)
— Не пойму я нынешних проповедников, — говорит он. — Я думал, мой сын стал францисканцем, а сходил его послушать и увидел, что он просто якобинец. Нет, я лучше буду молиться дома, добрейшая Леонора. Мой духовник предстательствует за меня перед господом и к тому же играет со мной в триктрак.
Этот почтенный вельможа не имеет прямого отношения к нашей истории. Сообщим только, что у него свои покои, окнами в сад, преданный старый слуга, ухаживающий за ним, палата пэров, которую он посещает, когда сносно себя чувствует, да еще несколько друзей, помогающих ему коротать вечера. Весь же остальной дом он отдал своему сыну, виконту де Флораку, и ее высочеству принцессе де Монконтур, своей невестке.
Когда Флорак объяснил своим приятелям по клубу, что принял новый титул для примирения ("Поймите, друзья, чисто духовного!") с супругой своей, урожденной Хигг из Манчестера, каковая, как все англичанки, обожает титулы и недавно получила большое наследство, — все согласились, что это весьма разумно и больше не потешались над переменой его фамилии. Принцесса сняла бельэтаж Hotel de Florac за ту же сумму, какую до нее платил американский генерал, теперь воротившийся к своим свиньям в Цинциннати. Ведь и сам Цинциннат разводил в своем поместье свиней, хотя был генералом и членом сената. У нашей почтенной принцессы имеется опочивальня, которую ей, к ее ужасу, приходится открывать в дни приемов, чтобы гости играли там в карты. Опочивальня обставлена в стиле Людовика XVI. Внутри алькова находится огромное зеркало, окруженное гипсовыми купидонами; в этой постели до революции, наверно, почивала какая-нибудь пудреная Венера. Напротив алькова, на расстоянии сорока футов, между высокими окнами висит другое огромное трюмо, так что бедная принцесса, лежа в постели в своих неизменных папильотках, видит бесконечный ряд возлежащих пожилых принцесс, который теряется в темной дали; зрелище это так ее пугает, что она на вторую же ночь вместе с Бетси, своей ланкаширской горничной, поспешила зашпилить булавками желтые шелковые занавески на альковном зеркале; но все же она никак не может отделаться от мысли, что там, за желтыми шторами — осталось ее отражение, которое поворачивается вместе с ней в постели, вместе с ней пробуждается, и так далее. Комната столь велика и пустынна, что принцесса стала укладывать в ней и Бетси. В дни приемов кровать горничной, разумеется, выносилась в гардеробную. Нежно-розовый будуар с купидонами и нимфами кисти Буше, резвящимися на створках двери, — эти нимфы, наверное, сильно смущали старую Бетси и ее пожилую госпожу, — служил утренней комнатой ее высочества. "Ах, сударыня! Что бы сказали мистер Хампер из Манчестера и мистер Джаулз из Ньюкома (то были пасторы, кои в оные времена наставляли мисс Хигг), если б их привести в эту комнату!" — Впрочем, никто и не думал приводить в будуар принцессы де Монконтур мистера Джаулза и мистера Хампера, этих велеречивых сектантских проповедников, поучавших некогда мисс Хигг.
Заметка о перемене вероисповедания, которую Ф. Б. в порыве увлечения напечатал в "Пэл-Мэл", вызвала немалое волненье в семействе Флораков. В доме Флораков читали эту газету, зная, что в ней сотрудничают друзья Клайва. Когда мадам де Флорак, не часто заглядывавшая в газеты, случайно узрела опус Ф. Б., можете себе представить, в какой ужас пришла эта благочестивая и добрая женщина. Ее сын примет протестантство! После всех тревог и огорчений, какие он причинял ей своим сумасбродством, Поль еще предаст свою веру! Супруг ее был так немощен и стар, что не мог без нее обходиться, иначе она непременно поспешила бы в Лондон, чтобы спасти свое детище от погибели. Она послала за младшим сыном, на которого и была возложена эта миссия, и вот однажды княжеская чета де Монконтур, жившая в Лондоне, была повергнута в изумление визитом аббата де Флорака.
Поскольку Поль и в мыслях не имел изменять своей вере, посланец очень скоро успокоил доброе сердце их матушки. Он не только заверил ее в том, что Поль не собирается переходить в протестантство, но и весьма лестно отозвался о религиозных склонностях своей невестки. Он имел беседу с англиканским духовником мадам де Монконтур, человеком, как он писал, небольшого ума, стяжавшим, однако своим красноречием известную славу у прихожан. Аббат умело развил благие наклонности ее высочества, ибо отличался неотразимым обаянием, когда предстояло обратить кого-то в истинную веру. Так что визит аббата примирил Флораков с их английской родственницей, — теперь, когда возникла надежда, что она перейдет в католичество, в ней обнаружилась доброта и иные положительные свойства. Было решено, что принцесса де Монконтур приедет в Париж и поселится в Hotel de Florac, — очевидно, аббат соблазнил эту достойную леди обещанием всевозможных радостей и благ, ожидающих ее в сей столице. В Англии она была представлена ко двору женой тогдашнего французского посла, а затем радушно принята и в Тюильри, чем осталась весьма польщена и довольна.
Будучи сама представлена ко двору, принцесса, в свою очередь, представила августейшей своей монархине миссис Т. Хигг и мисс Хигг из Манчестера и миссис Сэмюел Хигг из Ньюкома; мужья упомянутых дам (братья ее высочества) тоже впервые в жизни облачились в придворное платье. Сосед Сэма Хигга — сэр Брайен Ньюком, баронет, депутат парламента от Ньюкома, был слишком болен, чтобы представить Хигга ее величеству, но Барнс Ньюком был чрезвычайно любезен с обоими ланкаширскими джентльменами, хоть те и держались других политических взглядов и Сэм даже голосовал против сэра Брайена на последних выборах. Барнс пригласил их отобедать с ним в клубе, порекомендовал своего портного и послал леди Клару Пуллярд с визитом к миссис Хигг, которая потом объявила свою гостью дамой уважительной и миловидной. Графиня Плимутрок выразила готовность представить упомянутых дам ко двору, если паче чаяния ее высочества не окажется в Лондоне, чтобы выполнить это самолично. Семья Хобсона Ньюкома была крайне любезна с ланкаширцами и устроила им роскошный обед. Мистер Хобсон с супругой, кажется, тоже представлялись в тот год ко двору, причем мистер Хобсон — в мундире помощника наместника графства.
Если Барнс Ньюком был так необычайно любезен с семейством Хигг, у него, очевидно, имелись на то веские причины. Хигги пользовались большим влиянием в Ньюкоме, и было желательно снискать их расположение. Они были очень богаты, и представлялось соблазнительным заполучить их денежки в банк. Еще заманчивей были деньги принцессы де Монконтур, располагавшей большим собственным состоянием. Поскольку "Братья Хобсон" вложили крупные суммы в железнодорожное общество "Англия-Континент", о чем сообщалось выше, Барнса осенила идея назначить его высочество принца де Монконтур и прочее и прочее директором французского правления этого предприятия; пригласить в Ньюком высокородного мота, увенчанного новым титулом, и примирить с супругой и всеми остальными Хиггами. Сам этот титул был, так сказать, выдумкой Барнса; он вытащил виконта де флорака из его грязного жилища на Лестер-сквер и отправил его монконтурское высочество к его достопочтенной немолодой супруге. Печальные дни раскола были позади. Блестящий молодой викарий от доктора Балдерса, тоже носивший длинные волосы, прямые жилеты и обходившийся без воротничка, успел примирить виконтессу де Флорак с религией, служители которой ходили в столь диковинном виде. Хозяин гостиницы на Сент-Джеймс, где они обосновались, получал вино от Шеррика и посылал домочадцев в часовню леди Уиттлси. Красноречие преподобного Чарльза Ханимена и приятность его манер были по достоинству оценены его новой прихожанкой, — вот теперь автор сей хроники объяснил вам, как постепенно перезнакомились между собой все появившиеся здесь лица.
Сэм Хигг, чье имя пользовалось особым уважением на Лондонской и Манчестерской бирже, вступил в правление "Англия-Континент". Другой Хигг недавно скончался, оставив свои деньги родным, и наследство это весьма увеличило капиталы мадам де Флорак, которая записала часть своего состояния на имя мужа. Акции железнодорожной компании пользовались большим спросом и давали хороший дивиденд. Принц де Монконтур торжественно воссел за стол парижского отделения, куда частенько наезжал Барнс Ньюком. Сознание причастности к деловым кругам отрезвило Поля де Флорака и подняло его в собственных глазах; в сорок пять лет он наконец расстался с молодостью, был не прочь носить жилеты пошире и не скрывал уже седины в усах. Его сумасбродства были забыты, и в правительственных кругах к нему относились благожелательно. Он мог получить должность чрезвычайного посла при дворе королевы Помаре, но этому помешало слабое здоровье его супруги. Он каждое утро наносил супруге визит, присутствовал на ее приемах, сидел подле нее в оперной ложе и постоянно появлялся с ней на людях. Он продолжал устраивать интимные маленькие трапезы, на которых иной раз присутствовал и Клайв; мог черным ходом выходить из своих апартаментов, которые анфилада мрачных залов отделяла от спальни с зеркалами и ложем под желтым пологом, где почивали принцесса и ее Бетси. Когда кто-нибудь из его лондонских друзей являлся в Париж, он водил нас по этим залам и представлял по всей форме ее высочеству. Он был все так же прост и так же чувствовал себя дома во всей этой роскоши, как в грязной квартирке на Лестер-сквер, где сам себе чистил ботинки и жарил на угольях селедку. Что до Клайва, то он был любимцем этого дома; принцесса не в силах была устоять перед его располагающим видом, а Поль любил его ничуть не меньше, чем его маменька, хотя и на свой, особый манер. А что, если ему поселиться в Hotel de Florac? В павильоне у него была бы чудесная мастерская с комнаткой для слуги. Нет, ему лучше поселиться отдельно — в Hotel de Florac он оказался бы исключительно в дамском обществе.
