Юрий Вудка - Московщина
Чай в лагере тайно продается раз в десять дороже магазинной цены, обычно за скудный продуктовый лимит.
Наркотическая тоска – верный путь в паутину КГБ. Кириков не избежал своей участи. За соответствующие заслуги он был освобожден, не отбыв и половины срока.
Других, более стойких чаевников привычка привязывает не прямо к КГБ, а к сомнительным компаниям, которые приходится терпеть ради неведомо откуда добытого чая. Но эти компании занимаются не только чаепитиями и сопутствующими разговорами «по душам». КГБ ставит четкую цель: любыми путями разложить политзека и тем самым уничтожить его как политического противника.
Был в лагере отвратительный тип по фамилии Курников, по кличке «Гитлер».
Он был тощий, костлявый, весь почерневший, похожий на черта. Явно из уголовников, самых отпетых. Разговаривал характерным тоном, растягивая и лениво скандируя каждый слог. Работал он в кочегарке, чувствовал себя хозяином, сожительствовал с пухлым женоподобным зеком Субботиным, которого мы прозвали в своем кругу «Ева Браун». Делалось все почти в открытую, демонстративно, и менты только помогали, предоставляя совместное место работы, где можно закрываться – редкая привилегия. Пример предназначался для соблазнения изголодавшихся зеков. Гомосексуализм в СССР – уголовно наказуем, но Гитлеру явно ничто не угрожало. Кое-кто соблазнялся… Вот рассказ одного из зеков: просыпается он среди ночи и, еще ничего не соображая, чувствует, как чья-то рука водит по его кальсонам вокруг заднего прохода… С ужасом он перевернулся на спину, плотно укутался одеялом. Тошнотворное состояние, желание не то пристукнуть соседа по койке, не то броситься в запретку, под пули.
Бывает, что и пассивные гомосексуалисты пристают безотвязно, и не сразу сообразишь, чего ради человек так прицепился – стукач он, что ли?
Гитлер раньше сидел «на полосатом», занимался там внедрением наркотиков. Когда он с уголовной компанией в закрытой камере курил анашу, дым которой поднимался вверх, то и нежелающий невольно дышал тем же зельем. Обычно в то время к Гитлеру и К? подбрасывали молодого, свежего зека, и они пропускали его через конвейер: наркотики, карты, гомосексуализм. И человек списан, на нем можно поставить крест, разве что опер попользуется, шантажируя уголовной статьей.
И Гитлеру подбрасывали следующую жертву.
Позднее, на 35 зоне (на Урале), Гитлер сколачивал компанию бандитов, которые по заданию начальства перешли к прямому физическому террору политзеков. Под конец моего пребывания в Мордовии появился новый лагерный надзиратель Коняев, типичный гермафродит. Ментовский мундир распирали круглые, пышные формы полуженского тела. Пышнотелый Коняев томно поводил толстыми бедрами, строил зекам глазки, делая какое-нибудь замечание.
– Ой, нэ магу, – изнемогал молодой огненноглазый зек с Кавказа. – Ой, куда б мнэ увести эво? – И он причмокивал губами и качал головой, закатывая черный огонь своих глаз. (Этот, разумеется, попал в политлагерь случайно.) А Коняев в это время стоял рядом, томно и плавно покачиваясь, и с ним доверительно разговаривал какой-нибудь полицай, осторожно притрагиваясь к пухлой груди и млея от восторга. А мимо сновал бесчисленный народ – в столовую, из столовой, у двери которой разыгрывалась сцена.
Кавказец, говорят, таки увел его в какое-то укромное место.
31. «НАШИ» ПРИШЛИ!
Молодой украинец, Микола Горбаль, был арестован за упрямую приверженность родному языку и за написанную им «Думу», которую и не читал, по сути, никто. Как-то в магазине его друг попросил спичек. «Може, тобi сiрникiв?» – раздраженно поправил его Микола, который задыхался от быстрого «осушения» стихии его родного языка.
На следствии чекист предложил ему закурить.
– Вот спички… Ах, пардон, «cipники»! – многозначительно добавил он, с ненавистью глядя в глаза Миколе.
– Кто из бандеровцев тебя учил? Может, этот? Или этот? Или вот этот? – И чекист одну за другой совал в лицо фотографии изуродованных, страшных трупов.
Двадцать лет назад такие трупы, распухшие, изувеченные, с выбитыми глазами, чекисты бросали на площадях Западной Украины и запрещали их убирать – чтобы другие боялись идти в партизаны. Даже мертвых не оставляли в покое: обязательно надругаются, штыком или каблуком глаза высадят. Что уж говорить о живых… Я видел искалеченные пальцы Богдана Чуйко: чекисты одну за другой дробили косточки, зажимая в дверях.
Донимали даже приговоренных к смерти. Совсем еще юного тогда Гриця Герчака переводили в другую камеру, имитируя вывод на расстрел. «Ты вошел белый, как мел», – говорил ему поседевший в камере смертников Гуцало. А сердце стучало, как паровой молот…
Смертникам не доверяют ножниц – ногти им стригут менты. Партизанскому командиру выстригали их вместе с мясом. Так же «стригли» и волосы – он возвращался весь окровавленный. «Будешь знать», – приговаривали палачи. И каждую ночь – топот сапог. Может быть за тобой? Нет, в соседнюю камеру… И так месяцами.
Литовский партизан Пятрас Пукинскас подвергался в ЧК таким свирепым истязаниям, что терял сознание. Пока его отливали, русская переводчица развлекалась тем, что топтала его, стараясь прищемить каблуками половые органы.
Под конец партизанской борьбы на Украине бойцы укрывались в труднодоступных бункерах. Чекисты стремились завербовать лесников, обходчиков и прочих уединенно живущих людей, чтобы через них добираться до последних осторожных партизан. Завербованные давали партизанам белье на зиму, в которое по приказу ЧК предварительно впрыскивали что-то специальным шприцом одноразового пользования. В белье выводились вши, зараженные тифом, от которого без боя вымирали целые бункеры. Один из лесников был разоблачен, на него устроили облаву, но он и сам умер от тифа (может быть, не случайно – лишний свидетель).
Менее осторожных провокаторы угощали едой со снотворным страшной силы.
Один украинец рассказывал мне, как все партизаны, отведав борща в такой хате, повалились, как убитые. Он, самый крепкий, вышел из дому, увидел сквозь пелену приближающиеся фигуры чекистов, вытащил пистолет, хотел поднять его, выстрелить, крикнуть – да так и свалился на пороге… Просыпались в ЧК уже калеками – кто полуслепым, кто с испорченным сердцем – таким сильным было снотворное.
Чекисты приходили к родным еще не пойманных партизан.
– Мать! – кричали они. – Мать! Спаси своего сына! Иначе мы застрелим его! Спаси! Несговорчивых жестоко избивали.
И бывало, что мать подсыпала снотворное, и сдавала сына чекистам, не зная, что обрекает его на двадцать пять лет такого ада, по сравнению с которым смерть – счастье.
Позже пошли более утонченные методы. Того же Горбаля в доме отдыха русская девушка как-то пригласила покататься на лодке. Он отказался. Там в это время было много талантливой творческой молодежи. Вместо Горбаля поехала кататься одна украинка. Она не вернулась – утонула. Лодка, дескать, перевернулась. При этом утонувшая плавала прекрасно, а приглашавшая – плавать вообще не умела, но не пострадала. «Так это же я должен был там утонуть!» – стукнуло ему в голову.
Это метод «срезания бутонов», то есть молодых национальных талантов, пока они еще не успели расцвести, стать известными и сказать свое слово. Известный пример – убийство Аллы Горской, украинской художницы. То тут, то там национальные таланты попадают в дорожные катастрофы, тонут, гибнут от рук неведомых хулиганов… Все тихо незаметно: их пока никто не знает, и потом ведь всякое случается… Целые банды подготовленных молодых чекистов по-гангстерски орудуют в западноукраинских городах, да и в Киеве тоже.
Литва после войны вся горела и пылала. Даже тех, кто не хотел идти в партизаны, вынуждала обстановка: солдаты и чекисты нападали на любого крестьянского парня, избивали его, крича: «Ты тоже бандит! Где бандиты?!» Жизни не было. Приходилось уходить в лес. Каждую ночь – новые взрывы, пожары, грабежи, убийства, изнасилования. Солдаты совокуплялись даже с убитыми женщинами, насиловали детей.
При независимости – поляков в Литве не жаловали: с ними был спор из-за столицы. Но литовским партизанам поляки помогали, хотя и говорили в глаза: «Здесь будет Польша». Зато русские – беженцы из белых – устроились в Литве прекрасно. Никто не преследовал их, все хорошо относились. За десятилетия независимости русское меньшинство выучилось говорить по-литовски, адаптировалось. Знание местных условий они использовали в послевоенное время, активно вступая в специальные антипартизанские истребительные отряды, организуемые КГБ.
Вначале литовцы в своих тайниках ориентировались очень просто: если поблизости слышна литовская речь – значит, свои, можно вылезать. Если по-русски, – прячься, готовь патроны: солдаты или чекисты. «Истребители» широко пользовались этой наивностью.
