Виталий Полупуднев - Митридат
Войдя в пиршественный зал, боспорец изумился при виде его величины и роскошного убранства. Ничего подобного он доселе не встречал. Казалось, мраморные своды и ряды рубчатых колонн уходили куда-то вдаль и терялись в голубой полутьме, чему способствовал синий дым, струящийся из курильниц, расставленных тут и там. Столов еще не вносили, но в зал вливались толпы разряженных людей. Полководцы, телохранители, сатрапы, евнухи, племенные царьки, слуги и господа, скоморохи в дурацких колпаках и певцы с арфами – все смешались в пестром круговороте.
Асандр подумал, что появился сам царь, увидев позолоченные носилки, на которых возлежал мужчина в золотом головном уборе. Но это оказался один из сатрапов, тоже царских кровей, пользующийся старинной привилегией – появляться в царской трапезной на плечах десятка черных рабов-носильщиков.
– Тирибаз!.. Тирибаз! – послышались возгласы вокруг. – Он богат, как Крез, и знатен, как сам Митридат!
С носилок сошел вялый отпрыск древнего рода, поддерживаемый приближенными. Лицо его было неподвижно, а глаза пустые, как у статуи. Он проследовал вперед и стал в один ряд с теми, кто имел право первым приветствовать царя.
С появлением Митридата все заняли подобающие места. Знатные и богатые оказались впереди, они приветствовали царя, подняв руки. Слуги исчезли в коридорах, готовясь вернуться с накрытыми столами и пиршественными ложами. Развлекатели отхлынули в сторону и ждали сигнала, чтобы показать свое искусство, когда царь этого пожелает. Во время пира Митридату прислуживали малые цари, такие, как Олтак и Благой или женоподобный Феникс, впоследствии изменивший ему. И Тирибаз имел почетную должность царского виночерпия.
Ораторы взахлеб произносили длинные хвалебные речи-тосты. Все в один голос предрекали Риму близкую гибель, а Митридату – трон владыки вселенной.
– С запада Риму грозит меч Сертория, этого Ганнибала наших дней! А с востока твои непобедимые рати! Рим угодил в тиски, как орех между зубами! Риму – конец!.. – возглашали одни.
– А орех-то с гнильцой!.. В Капуе взбунтовались гладиаторы и рабы, но римские стратеги не могут разгромить их, как ты разгромил боспорских рабов! Позор! Бунт ширится, он, подобно гнилой горячке, разъедает и сжигает внутренности римского чудовища. Рим слаб и болен, ему не по силам одолеть даже собственных рабов!.. Так добей же его! – вторили им другие, поймав благосклонный взгляд царя.
Льстивые ораторы знали, что, по мнению Митридата, рабский бунт, поднятый фракийцем-гладиатором Спартаком, произошел кстати. Это удар по Риму изнутри! Он поможет понтийским ратям скорее закончить победоносную войну. Упоминание же о разгроме боспорского царства рабов сейчас вдвойне приятно царю, как подтверждение его превосходства над римлянами.
Многим памятно, как привезли в Синопу закованного в цепи рабского вожака Савмака, царя рабов! Гордый рабский царь отказался стать воином Митридата, как ему было предложено и принял смерть…
Обсуждая ныне рабское восстание Спартака, придворные мудрецы полагали, что оно в ходе войны выдохнется само собою, рабы разбегутся. Если же продлится, то будет подавлено железной рукой Митридата, когда он станет хозяином Рима. И Спартак разделит участь Савмака.
Пир продолжался. Поэты обращались к царю с хвалебными стихами, соревнуясь с ораторами в грубейшей лести. Сравнивали Митридата с Александром Македонским. Предлагали собрать всех носильщиков царства, чтобы те смогли унести добычу, которая ожидает Митридата в ближайшем будущем.
Ораторов и поэтов одаривали по-царски, как бы в счет неслыханных трофеев предстоящей войны.
Пытаясь разглядеть царя, возлежавшего на пиршественном ложе, Асандр заметил, что лик Митридата суров и исполнен надменного высокомерия, совсем не такой, как утром на холме. Выждав, когда водопад льстивых слов, обращенных к царю, несколько приутих, боспорец мигнул Гиерону. Тот мгновенно исчез и вскоре возвратился во главе процессии боспорских евпатористов. Они были одеты в белые накидки и размахивали зелеными ветвями, высоко вздымая щиты с изображением Митридата. По знаку Гиерона фиаситы запели гимн, восхваляющий Митридата как «бога живого и милостивого».
Появление боспорских евпатористов произвело впечатление. На лице Митридата появилось нечто напоминающее улыбку. Весь зал принял это за одобрение и подхватил его неистовыми криками и звоном посуды.
– Велик ты, государь, – говорили Митридату окружающие его высокопоставленные льстецы, – если преклонение перед твоим величием и божественностью нашло благодарную почву в стране грубых скифов и диких сарматов! Ясно, что боги не случайно приняли тебя в свой круг и распространяют веру в тебя! Они решили вознести тебя на вершину мировой славы и власти! Ты – победишь!
Потом выступил Гиерон с только что составленным дифирамбом, обращенным к Митридату. Он стал в позу римского оратора и, картинно подняв руку, произнес нараспев:
Я хотел ступить ногой на землю, но не нашел где!
Ибо вся обозримая земля занята твоими воинами!..
Им тесно на просторах от Понта до Средиземного моря!
Я хотел услышать гром во время грозы, но его заглушили
боевые крики твоего войска!
Я не смог увидеть молнию – ее затмили отблески
на оружии и доспехах твоих воинов!
Я думал, что тысячи лун упали на землю, но это были
медные щиты твоих «несгибаемых»!
Где та сила, которая могла бы противостоять тебе?..
Ее нет, о великий!
Митридат, признанный знаток и покровитель искусств, одобрительно кивнул головой и молвил:
– Не очень изысканно, но напоминает песни воинов перед боем!.. Кто этот человек?
Узнав, что Гиерон раб и слуга Асандра, царь повелел:
– Отныне да будет он свободным человеком и воином нашей конницы.
Все участники процессии вышли из зала с дорогими подарками в руках. Асандр шлепнул Гиерона по плечу и сказал, усмехаясь:
– Твой язык – твое счастье! Теперь ты удостоился стать в ряды войска великого царя и будешь иметь случай умереть за его дело!
– Умереть? – вскинул брови Гиерон, еще не зная, как воспринять царскую милость. – Но я же отличился не в сражении, а в поэзии!
– Видно, царю сейчас нужны воины, а не поэты. Поэтов у него много, хоть пруд пруди!
– Так ведь и воинов много!
– А вот болтунов таких, как ты, еще не было!.. Раз великий царь повелел, то какие еще могут быть разговоры… Готовься стать в строй!
– Что ж, пойду получать коня и копье!
– Вот это разговор мужчины.
Асандр повернулся к Гиерону спиной, и тот вместо радости ощутил невольный страх. Усилием воли он стряхнул это чувство, пытаясь весело взглянуть на будущее. Пусть впереди война, зато он теперь свободен, как бог!.. Все говорят, что поход будет легким, вроде большой воинской прогулки. А добычу сулят большую! Выпадет удача и на его долю! После войны он вернется на Боспор богатым и независимым человеком!
Появился жрец Гермей с накладной бородой, испачканной соусом. Он был под хмельком и что-то жевал. С улыбкой обнял Асандра и увел его. Они прошли в особый покой, вроде внутренней дворцовой молельни. Здесь, в полумраке, под расписными сводами, оба в благоговении остановились перед восьмифутовой золотой статуей Митридата – Обожествленного Повелителя!..
– Ты, как жрец боспорских евпатористов, удостоился великой милости, – промолвил Гермей вполголоса, дыша винным паром. – Государь утверждает тебя в этом жреческом звании на всю жизнь! Молись!
Утром Асандр проснулся с тяжелой головой. Ему сообщили, что Митридат повелел ему следовать за царской ставкой во время похода. Он уже знал – царь хочет, чтобы он стал свидетелем великих событий и мог по возвращении на Боспор рассказать о величии и непобедимости понтийских войск. Это входило в расчеты Митридата. И не вызвало в душе Асандра ни удивления, ни возражений. Он сам испытывал любопытство и был доволен, что станет очевидцем решающей схватки двух гигантов.
VI
В это утро было объявлено начало похода, сохранившегося в истории под именем Третьей Митридатовой войны.
Царь предстал перед войском на том же холме. Сейчас он явился в доспехах и шлеме, опоясанный драгоценным мечом, за ним несли круглый золотой щит, равный по красоте щиту Ахилла, воспетому Гомером. Митридат выглядел как живой и великолепный бог войны, подобный Аресу, ему не хватало лишь крыльев за спиной. Его встретили криками и звоном оружия тысячи воинов. Царя-полководца приветствовали на двадцати языках.
Как и вчера, вокруг толпились военачальники. Но собраны они были не для молений и не для совета, то и другое уже миновало. Настал час действовать. Все смотрели на царя воспламененными взорами, ожидая, когда он поднимет руку и, указав перстом направление похода, скажет одно слово: «Вперед!»
